Привычка выживать (СИ)

Вот она встречается с президентом в доме, в котором начинает чувствовать себя нежданной гостьей. Вот она накрывает одеялом спящую Прим, и шипит на Лучика, всегда являющегося так некстати. Вот она сидит на кухне рядом с одурманенным лекарствами Гейлом. Вот они впятером – мама, Прим, она сама, Пит и Хеймитч, - успешно изображают перед миротворцами счастливую семью. Все воспоминания оживают вне ее головы, и Китнисс с трудом удерживается от того, чтобы не спросить вслух свои воспоминания, а не сошла ли она с ума, но не спрашивает.

Лучик, весьма изменившийся, хотя и оставшийся таким же ужасным, смотрит на нее недобро. Он – не часть воспоминаний, он живой, и он недоволен вторжению в свои покои. Конечно, он выбрал местом своего обитания спальню Прим. Конечно, он шипит при виде нелюбимой Китнисс, которая рассеянно думает о том, что чертов кот умудрился выжить во всех знакомых ей реальностях, и даже сумел преодолеть расстояние между двумя дистриктами. В этой реальности он не выказывает дружелюбия, но не спешит напасть, и Китнисс не настаивает на посещении старой комнаты своей сестры, в которой не надеется уже найти ничего интересного.

В этом доме ей вообще не удается найти ничего интересного. Кроме розы, которая так и стоит на комоде в ее собственной старой комнате, среди других засушенных цветов, испуская свой неестественный сладкий запах. Китнисс передергивает, и лишь усилием воли заставляет себя подойти ближе. Сколько стоит здесь эта белая роза? Китнисс не может вспомнить, сколько времени прошло с ее последнего визита в этот дом, но Китнисс не хочет вспоминать. Эта роза – как напоминание о старых жутких кошмарах, которые будили ее каждую ночь после Голодных Игр. Эта роза – как живое напоминание о том, что она все еще должна бояться чего-то, что управляет ею до сих пор, даже после смерти своего главного врага. Или своих двух главных врагов, из которых только один был с нею достаточно честен.

Но Китнисс лишь мельком вспоминает о кошмарах, которые не мучают ее после пробуждения. И Китнисс не чувствует уже того парализующего страха, который прежде могла внушить ей эта роза. Даже столь живое воспоминание о том, во что превратилась ее сестра на площади около президентского дворца, не возникает в ее голове. В каком-то трансе она протягивает свою руку, медленно, но решительно, и прикасается к белым лепесткам. Цвет совершенства – белый, - говорил ей один из мертвых президентов, но вряд ли он был прав. У совершенства не может быть цвета, потому что в мире нет никакого совершенства. Китнисс достает из вазы благоухающую розу, не думая о шипах, и чудом не ранится. Это был один из последних подарков президента Сноу ей, победительнице 74 Голодных Игр, тогда еще не ставшей Сойкой-Пересмешницей. Что ж, в прошлый раз она не смогла принять этот подарок. Она не была готова, чтобы принять его. А теперь Сноу мертв, и Китнисс бросает розу на пол, и наступает на пухлый белый бутон, нещадно вдавливая его каблуком в пол.

- Ты мертв, - говорит Китнисс хриплый голосом, и кулаки ее сжимаются автоматически. – Ты мертв, - повторяет уже тише, и осознает, что в комнате уже не чувствуется никакого запаха, и это осознание окрыляет ее, как раба окрыляет отсутствие цепи. – Ты пойдешь со мной, самый уродливый в мире кот? – спрашивает Китнисс звонко, и даже протягивает Лучику раскрытую ладонь, но Лучик отвечает решительным отказом, и его когти глубоко царапают кожу. Китнисс одергивает руку и рассматривает царапину, сочащуюся кровью, но это досадное ранение вовсе не может испортить ее настроения.

Легкой походкой расставшегося с оковами прошлого человека она возвращается в дом, не таясь, но стараясь все же двигаться легко и непринужденно, чтобы не разбудить спящих. Она решает обойти ей незнакомый дом, в котором Пит жил до Квартальной Бойни, и заглядывает в комнаты, кажущиеся мрачными странами из-за объявшей их темноты. Только одна комната заинтересовывает ее. В комнате нет мебели, только картины, перевернутые изображениями к стене, и Китнисс останавливается в центре, и делает глубокий вдох, и понимает, что искала что-то вовсе не в своем прошлом, а в чужом.

Она медлит, переворачивая одну картину за другой, но каждый раз с удивлением понимая, насколько хорош был писавший ее портреты человек. Хорош и безумен одновременно. Он рисовал ее, рисовал Арену, и жестокость Арены каким-то волшебным образом начинала казаться жестокостью самой Китнисс по отношению к нему. Китнисс точно помнит, что Пит уже возвращался в этот дом, но не может понять, почему оставил все свои картины здесь, тлеть и покрываться слоем пыли, и в попытке разрешить эту неразрешимую на данный момент задачу ее застает Аврелий.

- Утро, - бросает доктор, понимая, что не будет обнаружен, если останется безмолвным.

Китнисс поднимает голову, не испугавшись.

- Я не думала, что спрошу у вас, - говорит она, облизав губы, - про Пита. Что еще мне нужно о нем знать?

У Аврелия нет ответа. На вопрос, который Китнисс не задавала, он уже ответил – в настоящее время Пит Мелларк абсолютно безразличен к той, которой признавался в любви, используя прямой эфир целой страны. Он повторяет это терпеливо, желая больше никогда не останавливаться на этой теме.

Картина, которую Китнисс держала в руках, едва не падает. Китнисс сжимает ее крепче, затем отворачивается, чтобы вернуть обратно. Ее мир вовсе не рушится после этих слов. Ее мир, мир, в котором Пит Мелларк спасал ее даже ценой своей жизни, разрушился тогда, когда его пальцы сомкнулись на ее шее. Того, прежнего мира, больше нет. Тот мир, в котором она была счастлива вместе с ним, мир, в котором их общие дети играли на цветущей Луговине, никогда не существовал. Что ж, она переживет и эту потерю. Она окидывает взглядом комнату, в которую уже заглядывает рассвет, и видит все свои портреты. Она усмехается. Какая она была глупая, когда вернулась сюда. Здесь действительно больше ничего нет. Ничего и никого, здесь пусто и холодно, как в склепе, здесь она похоронит себя заживо, если останется. Но она не останется.

Китнисс вновь переворачивает картины изображениями к стене, и думает о розе, которая больше не будет источать свой ядовитый запах, о людях, которых она похоронила, но на могилах которых еще не была, и принимает новое решение, быть может, еще более безумное. Поезд, в котором кроме трех молчаливых пассажиров никого нет, возвращается в Капитолий. Она приносит свежий букет цветов на могилу своей сестры, и стоит какое-то время у собственной могилы. У могилы девушки, над телом которой сама бы никогда не заплакала. Китнисс улыбается, рассматривая свою фотографию, и думает, что предпочла бы гнить в земле Двенадцатого Дистрикта.

- Я попрощалась, - говорит она Аврелию, все это время тенью следующему за ней. – Что дальше?

- Тебе решать, - говорит Аврелий неуверенно и первым отводит взгляд, когда Китнисс смеется и толкает его.

- Уверена, за меня все уже решили, - говорит Китнисс и смотрит на небо, такое же синее, как над Луговиной. – Значит, сценарий своей новой жизни я получу у Плутарха?

Плутарх Хевенсби встречает ее с распростертыми объятиями, от которых не получается уклониться. От полноватого добродушного мужчины пахнет крепким одеколоном и дорогими сигарами, Китнисс вежливо улыбается, когда его мокрые губы прикасаются к ее руке, оставляя след, который она хочет стереть тут же, но не стирает.

- Я отвыкла, - поясняет она с улыбкой, которая немного удивляет Плутарха, - все-таки в коме мне не так часто оказывали подобные знаки внимания.

- О, - смеется Плутарх, и отодвигает для нее стул. Эффи приносит бокалы на высоких ножках и остается в комнате, предоставляя Плутарху самому наполнять бокалы вином. Китнисс, не сопротивляясь, выпивает вино и морщится, Эффи легонько смеется, но становится серьезнее и из комнаты удаляется, когда Плутарх бросает в ее сторону быстрый взгляд. – Я вижу, ты быстро оправилась.

- На моей руке нет браслета с надписью «психически дезориентирована». Но он должен быть, - Китнисс пожимает плечами.