Привычка выживать (СИ)

- Думаю, да. Куда ты хочешь пойти?

“Какой глупый вопрос”, отстраненно думает девушка, накидывая поверх одежды свой черный плащ. Она недоуменно смотрит на Эффи, которая ждет ее на пороге в полном обмундировании, и уточняет, так ли необходимо присутствие кого-либо рядом с ней. Доктор пожимает плечом:

- Ты думаешь, что без нас двоих ты будешь одна?

Китнисс воображает над собой зависшие планолеты, военных, следующих за ней ровными рядами и выдыхает. Конечно, нет. Теперь она вообще будет стараться не думать о том, о чем так хочется подумать.

Впрочем, то, как Эффи перелезает под оградой, прежде находящейся под напряжением, победительницу 74 Голодных Игр даже немного веселит. Как и то, как передвигается Бряк по лесу на своих огромных каблуках. Да, с такой напарницей в лес лучше не ходить. Даже Пит с его искусственной ногой двигается на порядок тише. Воспоминание о Пите заставляют Китнисс прибавить шагу, и при этом она вовсе забывает об Эффи, потому что перед ней стоит только одна цель: убежать от воспоминаний как можно дальше. Крик Эффи не позволяет ей сделать задуманное, она останавливается и идет назад, к замершей женщине, безучастно рассматривающей свои погибшие модные сапожки.

Китнисс ведет ее на Луговину. Ей не хочется идти туда самой, но почему-то очень хочется показать Эффи то место, которое прежде казалось таким прекрасным. Конечно, Китнисс знает, что капитолийской женщине никогда не понять красоты и мрачности братской могилы, на которой, Китнисс уверена, совсем скоро распустятся цветы. Но Эффи удивляет ее. Всю дорогу сюда Эффи молчит, напряженно вслушиваясь в непривычные звуки природы. Затем, оказавшись на Луговине, покрытой пеплом, присаживается на корточки, кладет раскрытую ладонь на неровную поверхность и сидит какое-то время без движения.

- Что ты делаешь? – спрашивает Китнисс, когда капитолийка принимает вертикальное положение.

- Прошу прощения, - Эффи быстро отводит глаза с блестящими слезами.

- Ты не виновата, - говорит Китнисс после непродолжительной паузы, и удивляется, когда бездушная Бряк качает головой, отказываясь от признания своей невиновности. – Я виновата, - почему-то Китнисс смотрит на безмятежное небо и прикусывает губу.

- О, девочка, - смеется очень тихо Бряк, - ты всегда заблуждалась, - и подходит ближе, и руки ее так привычно обнимают поникшую фигуру. Китнисс не сопротивляется. Сперва от удивления: на нарисованном лице Эффи она впервые замечает что-то, что заметила только перед Квартальной Бойней. Потом, оправившись от удивления, привыкнув к теплу чужого человеческого тела, она отвечает на объятие, и обе девушки стоят какое-то время, поглощенные собственными мыслями, близкие и в то же время одинаково далекие друг от друга.

Хмурый Аврелий встречает их на пороге заброшенного дома. Взглядом он спрашивает у Эффи, что так задержало их, видел ли кто-нибудь их и еще чертову прорву вопросов, которые так и не задает вслух. Эффи выглядит вполне спокойной, у Китнисс свежий цвет лица, Китнисс даже немного улыбается, пусть грустно и рассеянно, но улыбается. На столе их ждет остывший обед, но никто из них не оказывается голодным.

- Весь Дистрикт будто мертв, - говорит Китнисс, когда становится не в силах терпеть эту тишину.

- Боюсь, всех жителей просто разогнали по домам на время твоего пребывания, - Аврелий пожимает плечом и бросает быстрый взгляд на Эффи, которая не торопится опровергать или соглашаться с высказанным вслух предположением.

Саму Китнисс только одно слово «разогнать» вгоняет в прежнюю депрессию. Будто бы тирания Президента Сноу осталась тиранией даже после его смерти.

- Не думаю, что тебе нужно остаться здесь, - говорит Эффи тихо, и прикасается своей рукой к руке опять погружающейся в свои мысли девушки. – Здесь теперь нет ничего, ради чего стоило бы возвращаться.

- Но в Капитолии тоже ничего нет, - следует уверенный ответ, и Китнисс прожигает взглядом сидящих напротив. Ни у кого не находится подходящих слов. – Мне нужно побыть одной. Я могу побыть одной?! – Китнисс резко встает, и от злости у нее срывается голос. Аврелий ничуть не удивлен приступом гнева.

- Нет, Китнисс. Ты не можешь остаться в одиночестве. Однажды я уже поверил тебе.

- Я не хочу находиться здесь, - раздражается еще больше Китнисс. – Я хочу вернуться в свой дом.

Она не настаивает, нет. Она приказывает, и в голосе ее появляются какие-то властные, совсем не свойственные ей нотки. Эффи смотрит очень внимательно, Аврелий качает головой и тоже поднимается. Он выше, у него серьезный взгляд, и в голосе его слишком много спокойной жестокости.

- Ты ведешь себя, как капризная девчонка, - говорит он непререкаемо, и Китнисс, даже желая что-то возразить, замолкает, почувствовав его сдерживаемую злость. – Будешь продолжать в том же духе, и я оставлю тебя в твоем собственном доме наедине с призраками, обитающими там.

Китнисс до этого момента совсем не думала о призраках, но их упоминание возвращает все на свои места. Девушка вздрагивает и озирается по сторонам, будто не понимая, где она и как сюда попала. Ей резко становится холодно, и приходится вновь устроить ее в спальне, у камина, который все это время горел, превращая древесину в золу. Какое-то время Китнисс лежит с открытыми глазами, но потом поддается сонливости и засыпает. Эффи возвращается на холодную кухню к Аврелию.

- Она играет, - говорит отстраненно. – Впервые в жизни я вижу ее такой, - замечает тихо. Она ведь все равно вернется в свой дом.

Аврелий кивает.

- Мы не сможем ее удержать. Никто не сможет ее удержать от необдуманных поступков. Но теперь я уверен, что она не сделает с собой ничего, - доктор задумчиво смотрит в окно, и в голосе его нет облегчения. – Теперь я в этом уверен.

Эффи пьет горячий чай маленькими глотками. Она опять не соглашается с мнением Аврелия вслух. Но она и не опровергает его слов. Она рассеянно думает о том, что необдуманные поступки уже не раз спасали этой девочке жизнь, пусть и привели, в конце концов, к столь печальному решению добровольного отказа от этой же жизни. Эффи думает, что никто не может ничего предугадать заранее, и пьет чай, и смотрит изредка на сосредоточенного доктора, который прежде казался ей олицетворением спокойствия и решительности, но не может уже найти в нем столь нужных черт. Они не ложатся спать, а только делают вид, и шаги Китнисс, такие оглушительно громкие в наступившей тишине, заставляют Эффи внутренне сжиматься от предвкушения чего-то действительно ужасного. Аврелий намеренно шумно переворачивается на другой бок, старый диван под ним жалобно скрипит, беглянка застывает на месте и какое-то время не двигается, но вскоре, не услышав ничего, кроме ровного дыхания своих безмятежно спящих надсмотрщиков, продолжает путь к двери.

“Такая глупая”, со злостью думает Аврелий, лежа с открытыми глазами. Все происходящее уже давно не кажется ему затянувшимся лечением, и он ждет с ужасом последствий ночной прогулки Китнисс, но не пытается предсказать, что сделает она, как и не пытается уже понять, что движет ею.

Китнисс и сама не понимает, по большому счету, что толкает ее в спину. Дверь в дом Пита она закрывает как можно тише, и какое-то время, застыв в нерешительности, проводит на пороге дома, из которого только что вышла с такими предосторожностями. Затем, будто решившись, будто силой отогнав все подступившие к ней вплотную страхи, она пересекает разделяющее два дома пространство, и вторгается в свой собственный дом с видом жалким и опустошенным. Она знает, что ей придется увидеться с призраками, но совсем не уверена, что готова к подобной встрече. Она знает, что потревоженная память отомстит ей, так или иначе, населяя темноту покинутого ею так давно дома звуками и голосами, которых здесь нет и быть не должно. Но она ошибается. Дом пуст, тих и убран. В нем только один призрак – она сама, бродящая по комнатам в своем черном плаще, и вспоминающая обо всем, что произошло за недолгое время, проведенное тут. Она будто смотрит со стороны на себя и других людей, и ее обуревают разные чувства от любви до презрения, и она уже не пытается сдержать подступающих слез.