Привычка выживать (СИ)

Нет, не сейчас.

Пожалуйста, не сейчас.

…

Ее мать вместе с Энни Креста остается в Четвертом Дистрикте. На прощание обе женщины обнимают Китнисс, стоящую без движения. Мама плачет, и не пытается незаметно смахивать свои слезы, Энни улыбается и сжимает своими маленькими руками холодные руки Китнисс. Впрочем, Энни проделывает то же самое и с руками доктора Аврелия, который вырывает из своего блокнота лист с записанным номером телефона, и вручает его своей новой знакомой с просьбой «звонить, если захочется».

- Как давно у вас вообще есть телефон? – хмуро интересуется Китнисс, терпеливо дожидаясь, когда все коробки, выписанные Аврелием заранее, погрузят на поезд.

- Всю жизнь, - отвечает доктор легкомысленно. – А что такое?

- Тогда вы просто чертов сумасшедший, - Китнисс пожимает плечом, и пытается все же понять, что такое этот странный человек видит в телефоне кроме трубки с длинным проводом. Казалось бы, самая обычная техника, но глаза доктора загораются воодушевлением каждый раз, когда он находит нового человека, которому можно сообщить свой телефонный номер. Разумеется, этот новый человек должен быть психологически нестабильным, иначе в телефонных беседах с ним нет ничего интересного.

Вдвоем они возвращаются в двенадцатый дистрикт, который все еще кажется оставленным и разрушенным, не смотря на то, что часть его уже практически восстановлена. Аврелий скрашивает часы путешествия тем, что рассказывает о Тринадцатом Дистрикте, в котором тоже мало кто решил остаться. Все разбежались из своей подземной тюрьмы как крысы с тонущего корабля. Остался лишь минимум, способный поддерживать все подземные коммуникации в достойном состоянии.

- Достойном для чего? – почему-то настораживается Китнисс, но Аврелий не успевает ответить, потому что поезд достигает своей точки назначения, и останавливается.

В воздухе Китнисс чувствует прежний запах пепла. Осматривается по сторонам настороженно и одновременно равнодушно. Ее вовсе не пугает то, что к ней на встречу кидается знакомая Эффи Бряк в туфлях на огромном каблуке, в очередном ярком и нелепом наряде, в парике несуществующего в природе цвета. Эффи говорит что-то про очередной важный-преважный день, но Китнисс не слушает, глядя прямо в направленные на нее камеры.

- Какого черта? - спрашивает она, резко развернувшись в сторону шокированного не меньше нее врача.

Аврелий приветливо улыбается знакомым операторам и обнимает свою пациентку за плечи, чтобы иметь возможность прошептать ей на ухо самые страшные в ее жизни слова.

- Видишь ли, твои Голодные Игры не закончились даже тогда, когда ты умерла.

И Китнисс видит свою дальнейшую судьбу в еще более темных тонах.

========== ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Эффи Бряк откровенничает, а доктор Аврелий влезает в чужую шкуру ==========

В Двенадцатый Дистрикт их поезд прибывает поздней ночью, но перрон не кажется пустым. Китнисс наотрез отказывается покидать поезд, пока ей не объяснят все происходящее, Но Аврелий сам не до конца понимает, что из происходящего нуждается в объяснении, и поэтому прибегает к помощи Эффи Бряк. Та ведет себя абсолютно предсказуемо, появляясь в пустом вагоне вместе со своим раздражающим голосом и навязчивым запахом духов. Первым делом капитолийка сжимает в объятиях свою победительницу, и даже Аврелий чувствует наигранность ее радости от встречи, а Китнисс так вообще морщится и отодвигается, хотя рада видеть Эффи. Но вместе с Эффи она видит камеры, и это выводит ее из себя.

- Это все – идея Плутарха, - щебечет Эффи. – Наша задача – запечатлеть исторический момент возвращения живой Сойки-Пересмешницы в свой Дистрикт. Конечно, тебя совсем не готовили, - заявляет с какой-то снисходительностью, и прикасается к неухоженным волосам, - но можешь не волноваться: фишка исторического момента в том, что он заснят случайно. Постановкой сцены не нужно заниматься, ты только мелькнешь, практически на заднем плане. Возможно, - продолжает уже с меньшим оптимизмом, - это видео даже нигде не обнародуют. Для всей страны ты до сих пор мертва, а Плутарх не хочет извещать всех о твоей новой жизни. Он считает, что сейчас не самое подходящее время, - добавляет с таинственным видом, но вся таинственность ее испаряется вместе с легкомысленным заявлением: - Понятия не имею, о чем он. Но ведь это все – дело государственной важности! Ты слишком важна, чтобы делать что-нибудь, не обдумав деталей.

И ободряюще хлопает поникшую девушку по плечу.

Аврелий медлит.

- Но миссис Эвердин и Энни Креста, а так же Пит Мелларк, Джоанна Мейсон и Хеймитч Эбернети уже знают, что Китнисс вовсе не умирала, не говоря уже о комплекте обслуживающего персонала больницы и еще сотне-другой посторонних людей, - говорит тихо и уверенно. – Тайна не может быть соблюдена при таком количестве задействованных лиц.

Эффи картинно всплескивает руками.

- О, об этом не стоит даже волноваться: все действующие лица предупреждены о том, что говорить о возвращении Китнисс Эвердин очень рано, да и кто из них будет действовать против благополучия нашей девочки, - Эффи осторожно касается плеча Китнисс, пытаясь ободрить ее, и поэтому не замечает полный скептицизма взгляд врача.

Действительно, кто из выше названного круга людей захочет подвергать Китнисс опасности? Капитолийский переродок, запрограммированный на ее убийство? Алкоголик со стражем, который только и делает, что говорит, когда находится в состоянии опьянения, в котором находится постоянно? Изворотливая социопатка, уже прославившаяся в узких кругах тем, что отключила Китнисс от приборов обеспечения жизнедеятельности? Или совершенно сумасшедшая беременная девушка, часто теряющая связь с реальностью? Желающие обнародовать обстоятельства смерти и жизни Китнисс в этом списке совершенно точно отсутствуют.

Сама Китнисс не задается лишними вопросами.

- Что я должна сделать сейчас? – спрашивает девушка слабым голосом, и Эффи отвечает ей со всей мягкостью, на которую способна.

- Ты должна просто выйти из поезда так, будто нет никаких камер. Надень, - протягивает черный плащ с капюшоном, - он теплый, в нем можно будет спрятаться после. В конце концов, никто не должен узнать, что ты вернулась.

Все происходящее начинает казаться фарсом, какой-то глупой и бесчеловечно жестокой шуткой, у Китнисс дрожат руки, когда она принимает черный плащ из рук своей бывшей распорядительницы, а потом, замерев, рассматривает собственную руку с нанесенным на короткие ногти черным лаком. Странно, что прежде она не обращала на это никакого внимания. Ее ногти были черного цвета, на ее коже было не так много волос в местах, в которых, по мнению щепетильных капитолийцев, волос и быть не должно. Осознание того, что ее тело, даже будучи без сознания, оставалось для команды стилистов всего лишь телом, за которым нужно ухаживать, приходит не сразу. По щекам Китнисс текут слезы – горячие и обжигающие, она без сил падает на пол, но ее успевает подхватить Аврелий, и держит какое-то время на весу, как тряпичную куклу. Доктор растерян, хотя подобную реакцию на происходящее он мог бы и предусмотреть, если бы было больше времени. Но его тоже поставили перед фактом – Китнисс Эвердин пусть и сломанный, но символ революции.

Эффи каким-то совершенно новым жестким тоном просит Аврелия отнести находящуюся в сознании девушку в ближайшее купе, и следует за ними; высокие каблуки ее неприятно царапают пол. Аврелий устраивает Китнисс на нижней полке, и озирается по сторонам. Ни одна из съемочных бригад, дежурящих снаружи, не пытается подсмотреть в купе через окна, у них у всех точное распоряжение, когда и что снимать. Эффи просит доктора выйти, а сама устраивается рядом со свернувшейся в клубок победительницей Голодных Игр. Молчит какое-то время, но когда начинает говорить, Китнисс хочет зажать руками свои уши.

Она не услышит от Эффи никаких обнадеживающих слов.

- Конечно, всем бы было лучше, если бы ты умерла, - каким-то механическим голосом говорит Бряк, и рассматривает свои ухоженные руки. Ее интонации походят на те, которыми так щедро потчевал Китнисс не так давно доктор Аврелий. – Но ты не умерла. И в ближайшее время тебе никто не даст умереть. Так стоит ли вести себя так жалко, Китнисс?