Мой папа – Штирлиц (сборник)

Пелевин засуетился, речь его запестрела непонятными для меня жаргонными словечками. Из его возбужденной речи, пользуясь опытом, подаренным мне жизнью в иноязычной стране, я смогла понять, что «писюк» с сотовым модемом ведут себя безобразно. Пелевин достал из синей сумки портативнейший из всех мною до сих пор виденных персональный компьютер (у него, я заметила, вообще все электронные штучки были новейшими и моднейшими) и, тыча в лицо меланхоличному юноше, возопил:

– Почему он застрял?!

Тот вяло предположил:

– Не хочет выходить, наверное.

– Но почему?

– Видать, не хватало ему нежности.

– Да какой там нежности, я и так его и сяк – застрял, подлец, а мне работать надо.

– А вы его ногами потоптать не пробовали? Говорят, помогает.

Пелевин побагровел, сделал за спиной у юноши руками жест Отелло в последнем акте одноименной трагедии, но сдержался и, плохо скрыв обиду, спросил:

– Не понимаю, он же должен легко выниматься, это же не какое-то дерьмо дешевое, я же у вас его за сто долларов купил.

– А почему вы считаете, что не дешевое, – возразил не заметивший угрожающего жеста юноша, – хороший триста баксов стоит, а этот и есть дерьмо дешевое, потому и не шуршит.

– По-вашему, сто долларов – это дешево? – возопил создатель «Generation ”П”». – Да в Нью-Йорке за то, что вы по три сотни толкаете, ни один уважающий себя хакер больше семидесяти долларов не даст.

– Вот и поезжайте туда. Заплатите за билет восемь сотен, за визу стольничек и купите его себе там за семьдесят баксов, а у нас он стоит триста, а с этим дерьмом я и возиться не хочу…

Происходившая в моем присутствии драма меня увлекла. В ней уже не я, а сам супермодный Пелевин выглядел устарелым в глазах наглого сына компьютерного века, которому сердце и мозги заменили новенькие кремниевые чипы, а воду – пресловутая «пепси».

– Беру свои слова обратно, – неожиданно обратился ко мне Виктор, – непросто жить русскому писателю и в России.

– То-то же, – назидательно хмыкнула я и, поняв из разговора, что «париться» мне здесь еще порядочно, вышла, чтобы позвонить подруге, свидание с которой из-за затянувшегося на весь день ожидания вынуждена была отложить.

По преследующему меня в России закону подлости телефонная карточка ни одним из ближайших автоматов не принималась, поэтому мне пришлось вернуться и попросить у Пелевина его мобильный. В пылу разборки он протянул мне его, не глядя, и я уверена, что, подойди к нему в тот момент белый медведь, он бы и на него точно так же отреагировал. В коридоре я набрала номер подруги и сказала:

– Майка, прости, к четырем к тебе не успеваю.

– Но мама уже наготовила целую гору и стол давно накрыт, – возмутилась та. – Где тебя носит?

– Да я тут в центре с Пелевиным застряла.

– А это что за зверь?

– Писатель ваш самый модный.

– А, кажется, что-то слышала. Красивый хоть?

– Да ну…

– Так на хрена он тебе сдался. Бросай его и приезжай. Год не виделись, на столе все стынет.

В животе после Майкиных слов заурчало, перед глазами поплыли божественные видения – яичного паштета с гусиными шкварками, фаршированной шейки, рыбного рулета… Майкина мама – кулинарный гений, но, вместо того чтобы с благодарностью вкушать сейчас ее шедевры, я второй час уныло бродила по пустым коридорам компьютерного центра, прислушиваясь к тарабарщине, доносившейся из комнаты, где остался Пелевин. А оттуда неслось:

– Вам лишь бы клаву топтать да жать батоны, а у меня «мама» полетела – сиротой стал.

От тоски я засмотрелась в окно. За ним сияли отреставрированные кресты Старо-Петровского монастыря, бесновался автомобильный поток, из белого «Мерседеса» враскоряку выходил краснолицый господин в рубашке от Версаче, направляясь к входу в японский ресторан.

Наконец заветная дверь распахнулась и из-за нее показалась распаренная, как после бани, физиономия Виктора Пелевина. Красивая рубашка его промокла на спине и под мышками.

– Ну что, – спросила я, – победили?

– Победила дружба, – мрачно сказал он и двинулся к выходу.

Вдвоем мы спустились вниз и вышли из темного подъезда под неласковое московское солнце. Наверное, в тот момент я еще надеялась, что расправившийся с компьютерным юношей Пелевин расщедрится и пригласит меня в свою так называемую «творческую лабораторию», но вместо этого по-хозяйски привычно он протянул руку и в ту же секунду, как сивка-бурка, у его ног затормозила белая «Тойота». Не торопясь, он сел в нее, а когда я хотела было последовать за ним, захлопнул дверцу прямо перед моим удивленным носом.

Сквозь открытое окно Пелевин сказал:

– Прощайте, Оля, в следующий раз будете в Москве, брякните – побазарим по-серьезке, а это наше с вами приключение я считаю законченным.

«Тойота» тронулась. Я смотрела ей вслед выпученными глазами человека, у которого внутри разорвалась бомба. К счастью, резко рванув с места, машина через несколько метров остановилась на красный свет, и все, что происходило далее, совершалось уже помимо моего сознания. Как бы со стороны, я увидела привлекательную даму, неуклюже, но шустро на высоких каблуках бежавшую к затормозившей на красный свет иномарке. Знаменитого писателя на заднем сиденье, углубившегося было в чтение. Опять вышеописанную даму, по пояс нырнувшую в раскрытое окно автомобиля, крупным планом изумленное лицо писателя, дернувшееся от неожиданной оплеухи. Еще более изумленные глаза водителя, увозившего противника тактильных контактов от хулиганки, осенившей их отъезд интернациональным жестом, знакомым теперь не только нью-йоркским, но и московским водителям.

На прощание через заднее стекло «Тойоты» Пелевин наконец мне улыбнулся. Улыбка была искренняя, мальчишеская. Отсалютовав мне средними пальцами обеих рук, очень довольный, он уехал, а я, клянусь, в тот момент была ему по-настоящему благодарна. Кончились мои мучения, не нужно больше слушать хамоватые сентенции и насильно взламывать его оснащенную последними компьютерными новинками творческую лабораторию. Я ехала в гости, с удовольствием повторяя про себя фразу из известного анекдота: «И тут его нет, и там его нет», и, как всегда, оказалась не права.

Стоило мне переступить порог Майкиного дома, как страшным шепотом она сообщила:

– Тебе уже раз пять Пелевин звонил.

– Врешь! – изумилась я.

– Да не вру, хочешь – сама послушай, я на всякий случай все на автоответчик записала.

– А как же он узнал твой телефон?

– Это я тебя хотела спросить.

Тут до меня дошло.

– Ой, я же тебе с его мобильного звонила, наверное, твой номер сохранился в памяти.

Майка подвела меня к автоответчику, нажала кнопку, и сквозь помехи я услышала знакомый голос:

– Это месседж для Ольги Исаевой. Говорит Виктор Пелевин. Мне очень жаль, что все так бездарно получилось, дело в том, что в последнее время я очень страшусь новых знакомств…

Его перебили.

– Але, але, кто это?

– Это говорит Виктор Пелевин. Я хочу, чтобы вы передали вашей подруге, что я очень сожалею, что все так бездарно получилось.

Его голос заглушил шорох эфира.

– Что? Что? Я не слышу. Кто говорит?

– Виктор Пелевин, я прошу передать Ольге, что очень сожалею, что все так бездарно получилось. Передайте, что в последнее время я очень страшусь новых знакомств…

– Что, что вы сказали?

– Передайте ей, что я прошу у нее прощения.

Дрожа от возбуждения, Майка спросила:

– Что там у вас приключилось?

– Полный абсурд. Знаменитый писатель – занятой человек – после долгих уговоров согласился на встречу с незнакомой и совершенно ненужной ему женщиной, после чего от нее по шее схлопотал, да еще и извиняется.

– Ну и что, прощаешь ты его?

– Меня бы кто простил, – искренно ответила я.

Олэй!

1

Мне было пятнадцать лет, когда из Испании на гастроли в Москву впервые приехал балет фламенко. Мы с мамой в Москве не жили и наверняка никогда бы об этих гастролях не узнали, если бы не ее работа. Она была заместителем директора школы по внеклассному воспитанию, и в ее обязанности входила организация экскурсий, походов, посещение театров и выставок.