Вопросы

– Она вернет.

– Она? Кто она? – Джин прищурился.

– Нина.

– Нина? Нина, которая с Киргизом?

– Да.

– Нина, которую завтра хоронят? Она вышлет тебе деньги по Вестерн Юнион с того света?

– Как хоронят? – у Дима похолодели губы.

– Как хоронят? Не очень пышно. В закрытом гробу. Доза была такой, что лицо посинело. У Киргиза теперь один вопрос – кто ей продавал? И я не сомневаюсь, что он на него ответит. А у меня к тебе другой вопрос – зачем ты это делал? Неужели ты не видел по ее глазам, что она уже решилась? Что все кончено? Ты этого не видел?

Дим сел в кресло. Вспомнил ее шарф до самого носа, ее неживые холодные пальцы, ее огромные потерянные глаза.

– Не видел...

– Ну, знаешь, – Джин развел руками. – Ее долг висит теперь на тебе. Это раз. И Киргиз тебя найдет – это два. Я жду неделю. Для меня это – суперсрок. Иначе и мне вскроют череп и посмотрят, есть там мозги или нет, если я связываюсь с такими идиотами, как ты.

– Ясно, – кивнул Дим. – Ясно. Я попал просто.

– Знаю, что бывает, – согласился Джин. – Но нужно выпутываться. И тебе, и мне – из-за тебя. Скажу прямо: я не подставлюсь. Если через неделю ты не вернешь долг, я сдам тебя Ахмету. Ты меня слышишь?

Дим смотрел за окно.

– Я не знал, что она умерла...

– Странно, что ты не знал. Киргиз вернулся откуда-то и нашел ее мертвой. Крику было! Мне утром сказали. Но я не думал, что это ты ей продавал. То есть, все равно, кто продавал, конечно. Но Киргизу, наверное, не все равно. Вы же с ней когда-то...

Дим поднялся.

– Я понял. Не говори ничего. Я понял.

Все, ветер утих. Дул, дул и кончился. Сдулся. Улетел куда-то из города. Подхватил чью-то душу и исчез.

В город пришла весна, тротуары совсем просохли и стали нагреваться от солнечных лучей. Небо сделалось ясно-голубым и безоблачным. Ветер унес ее душу вместе с облаками – куда-то в другой мир. И вдруг Дим подумал, что этот другой мир – черная, мерзлая земля под ногами, еще не успевшая прогреться под короткими лучами солнца.

Снова мелькнул перед глазами ее шарф, прикрывающий бледные, совершенно бескровные губы. Нина...

Тогда, в казино, Киргиз просто взял ее за руку. И она пошла. Оглянулась на Дима, но пошла. От кого он должен был ее защищать? Она сама так захотела.

И потом, когда она впервые купила, он только спросил едко:

– Нелегко приходится под Киргизом?

Она запахнула соболью шубку и улыбнулась.

– Нелегко.

Как он мог ее удержать? Она сама так решила.

И теперь... Она сама выбрала свою жизнь и свою смерть. Но сердцу этого не объяснишь. Сердце говорит другое – ты ее предал, ты ее продал, ты ее убил. Сердце лжет. Научилось где-то. Нахваталось бреда на улицах. Наслушалось ветра.

Все в городе по-прежнему, но почему-то стало тяжелее дышать весенним воздухом. С весной стало холоднее.

Глеб-Фуджи кивнул спокойно. Знает или не знает? – подумал Дим. А потом – сказать или не сказать?

– Ты про Нину?...

– Я знаю. Передоз, – Глеб отвернулся.

Повисла тишина.

– Ты же не считаешь, что это я? – спросил вдруг Дим.

– Нет. Хотя и ты тоже.

– Ладно, пойдем куда-то?

– Думаешь, мне кусок в горло полезет? Знаешь, как она мне нравилась? До мурашек по коже... Она роскошная, дорогая. А может, если бы я предложил ей все бросить, она бы и бросила... Но я же не предложил!

Глеб обхватил руками русую голову.

– Целый день думаю... Может, ей и поговорить не с кем было, а я молчал.

– Она бы тебя не слушала, Глеб, – сказал Дим. – Она слушала только шуршание купюр.

– Не может этого быть! Было же у нее сердце...

– У нее было тело, но сердца в нем не было.

– Почему же она тогда покончила с собой? – голос Глеба сорвался.

– Может, случайно.

– Случайно? Тебе говорили когда-нибудь, что ты скотина? – спросил Глеб.

– Говорили, много раз. Жизнь скотская, потому и скотина. Ясно? Ты вокруг себя одни пленки видишь с мертвыми улыбками, а я людей вижу. И они научили меня быть скотиной в их стаде.

Глеб мотнул головой.

– А как же твоя Джоконда? Не из этого стада?

– Нет. Она особенная. Но она уехала.

– Ничего, земля круглая. Все пути сходятся...

– Правда? Ты так думаешь? – вздрогнул Дим.

– Конечно. Обязательно сходятся – на том свете. И мой путь, и Нины, и твой, и твоей Джоконды...

Дим хлопнул дверью. С неба улыбалось приветливое солнце.  

Заводской дым стелется над морем. Такое зрелище – визитка их города, промышленного и курортного одновременно. Выготцев жалеет денег на улавливатели и фильтры, а на шмотки Илоне – нет, не жалеет.

Илона невысокая, пышногрудая брюнетка с маленькими, но цепкими руками. Очень подвижная, даже вертлявая, особенно, когда что-то ее радует. Утром принесли письмо от ее матери из какой-то деревушки, и она вдруг засобиралась в гости, и малых решила тащить. Может, не терпелось похвастаться перед деревенскими своими обновками и красивыми ребятишками.

Выготцев только развел руками, но машину с шофером дал. Таня тоже уложила вещи – пережить две недели без Илоны где-то в городе. Но та вдруг резко распахнула дверь и вошла к ней. 

– А ты куда намылилась, дорогуша?

– Переживу где-то.

– Боишься с ним под одной крышей оставаться? – Илона прикрыла дверь.

– Не боюсь. А не хочу просто. Нехорошо это, – ответила Таня.

– За моей спиной хорошо, а без меня нехорошо? Не тянет? – вдруг спросила она.

Таня опустилась на постель. Илона засмеялась.

– Что, перепугалась? Да, ладно. Я не слепая. И про тебя знаю, и про Аленку. С той сучкой паршивой я давно разобралась, а с тобой сейчас поговорю... Сочувствую тебе, конечно, трахаться с ним – кайфа мало. Но для меня главное, чтобы ты на мое место не лезла: он двоих детей сиротами никогда не оставит. Тут я подстраховалась. А куда он без меня приткнется – мне все равно. Жалеть тут не о чем. Так что уж лучше дома, с домашней девочкой. И стоит это дешевле. Какой-то драный лифчик – и порешали. Так?

Таня кивнула.

– Вот и живите, пока я не вернусь. А я отдохну немножко от его плешивой башки и приеду. Куда ж без денег?

Илона потянула дверь за ручку и оглянулась на Таню.

– Ну, Танюха, не кисни. Для того тебя в дом и брали. Ты не воровитая и место свое знаешь. А конспирацию вашу – засунь себе, сама знаешь, вместо чего...

И Илона уехала с легким сердцем и тяжелым кошельком. А Таня осталась в доме с Выготцевым.

Он скрипел шагами по коридору, скрипел. Звенел среди ночи бокалами, а потом вошел к ней без стука. Таня по-прежнему сидела на кровати с сумкой на коленях.

– Ну, рада, Танюша? – спросил с довольной ухмылкой.

– Рада, – кивнула она.

Он оперся спиной о дверной косяк и сунул руки в карманы.

– Что ты, как на вокзале, на чемоданах сидишь?

– Колька школу пропустит, – сказала о своем Таня.

– Куплю я ему эту школу! Все, что угодно, куплю. Любую вещь, любого человека. Все продается.

Она молчала.

– Хочешь идти – иди. Любую шлюху себе куплю, вместо тебя! – сказал он резко.

– И что вы с ней делать будете?

– Танечка...

Он подошел и обнял ее колени, положив голову на сумку. Потом скинул сумку на пол и уткнулся лицом в Танины ноги.

– Танечка... Я только поцелую тебя, моя маленькая. Моя деточка... Я старый, Танечка. Седой, лысый, никому я не нужен, кроме тебя... Я люблю тебя, девочка моя. Я люблю тебя, солнышко. Как ты пахнешь... как ребенок. Как Колька мой пахнет...

– Извращенец, – Таня отвернулась от его склоненной головы.

– Хорошая моя, моя сладенькая девочка...

Выготцев запустил руки ей под юбку, продолжая бормотать бессвязные уговоры. Толкнул ее на кровать и накрыл своим телом. Старые кости весили никак не меньше центнера. Таня вздохнула, и с этим вздохом ее душа оставила тело и стала глядеть сверху, как ерзает на кровати Выготцев, как припадает к ней полумертвой, целует и облизывает, надеясь доставить хоть какое-то удовольствие.