Вопросы

– Может, ты умоешься? – спросил Дим, глядя на толстый слой косметики на ее лице.

– Как я умоюсь?! Мне всего четырнадцать лет, а если умоюсь – вообще как двенадцать.

– А с косметикой?

– А с косметикой – как восемнадцать.

– Куда ж тебя целовать? Везде одна краска, как у клоуна, – усмехнулся Дим.

– А ты меня не целуй, – она стащила трусы и бросила на пол. – Твое время тикает...

Он сел на диван и посмотрел на себя в зеркало.

– И сколько у тебя стоит час?

– Как у всех! – гордо ответила она.

– А звать тебя как?

– Виола.

– Сама придумала?

– Да пошел ты! Еще спроси, где мои папа-мама! Импотент хренов! – она нагнулась за трусами, и в зеркале мелькнула ее голая попка.

– Ладно, давай, – согласился Дим. – Раз ты решила стать акулой.

– Деньги вперед! – потребовала она и улыбнулась, точь-в-точь как пиранья из аквариума.

         И цирк, и бутики произвели хорошее впечатление на Илону, она была весела и напевала свои старые песенки, с которыми когда-то блистала в ресторанах. Дети косились на нее удивленно. Выготцев засобирался домой, опасаясь оставлять комбинат без хозяйского присмотра надолго.

Таня, которую столица не привела в восторг, скучала у окон депутатского дома и смотрела на голый депутатский сад. Ветер гнул деревья, надеясь сломать их на карандаши и бумагу.

– Ты можешь нарисовать ветер? – спросил вдруг Колька.

– Чтобы нарисовать ветер, нужно нарисовать деревья, облака, простыни на веревках, паруса, юбки женщин или их волосы, – объяснила Таня.

– А сам ветер?

Ветер не мешает только памятнику. Таня издали смотрит на его каменную неподвижную громаду и на маленькую фигуру фотографа у постамента. Человек, который просит людей улыбаться. Странная профессия.

Она, наконец, приблизилась и почувствовала, как постепенно ноги становятся ватными. Вдруг он обернулся к ней, и на его лицо наплыло удивление. Узнал ее. Но удивление сразу же угасло, как огонек зажигалки в густой тьме ночи, и он кивнул ей спокойно.

– Ты за фотографиями? Все готово. Я думал выслать по почте.

Подал ей две глянцевые фотографии. Она взглянула мельком и подняла к нему лицо.

– Мы уезжаем завтра...

– Завтра, – повторил он.

Вдруг взял ее за руку и подвел к скамейке.

– Присядь, Таня.

Она снова поразилась, что он запомнил ее имя. Сел рядом и стал смотреть на памятник. 

– А кто это? – кивнула она на постамент.

– Это? Это... герой войны.

– Какой войны?

– Первой мировой... или второй. Какой-то мировой войны. Но не той, которая идет теперь в Ираке. Он до нее не дожил, слава Богу, а иначе, неизвестно, чем дело закончилось бы. Таня...

– Что?

– Ты считаешь, что мужчина должен воевать, чтобы стать героем, и чтобы ему поставили памятник на площади, и чтобы на его фоне фотографировались туристы?

Она молчала.

– Должен воевать или должен маяться от скуки, зарабатывать гроши и ночевать у проституток? – снова спросил Дим.

– Нет. Мужчина должен строить дом, сажать деревья и растить детей...

Дим посмотрел ей в лицо:

– Этого достаточно?

– Наверное, – кивнула она.

– Знаешь, звучит, как заповедь...

Таня ничего не ответила.

– Мне не понравилось здесь, – сказала после паузы. – Ни старый город, ни новый, ни этот памятник. Я думала, столица – уже Европа. А столица – такая же провинция, как и наш городок. Только у нас климат мягче от моря.

– И ветра у вас нет? – спросил Дим с надеждой.

– Нет, ветер у нас такой же, если не резче. Он дует постоянно и носит дым от заводов.

Дим кивнул, снова взял ее ладошку и сказал вдруг:

– Пойдем ко мне...

Она помолчала, взглянула на часы.

– Далеко это?

– Две остановки на метро.

– Ну, давай, – согласилась она.

В метро была давка. Эскалаторы были забиты людьми, и сквозь эту толпу другие пытались спуститься по ступенькам и достичь цели раньше, чем предлагала скрипящая техника. Дим как взял Таню за руку на площади, так и держал, боясь выпустить на секунду и потерять ее в толчее.

Жил он на третьем в девятиэтажке. Столько отдал за эту квартиру в центре, что на машину денег не осталось. Впрочем, и на мебель хватило едва-едва. Ковров и картин в его квартире не было.

Таня огляделась и присела в кресло. Посмотрела на него и представила, как сейчас он приблизится и припадет к ней, и вдруг откуда-то снаружи наплыла высокая, дряблая фигура Выготцева и заслонила собой все окна.

Она вскочила и подошла к окну, чтобы видеть солнце.

– Дим, давай поговорим просто. Мне не хочется что-то, – сказала она.

Он стал рядом и тоже посмотрел на солнце и на голые ветви деверьев.

– Ну, ясно. Ничего. Будем чай пить.

Пошел на кухню ставить чайник. Она поплелась за ним на неживых ногах  и села на табурет.

– Не сердишься?

– Нет, что ты... Ты меня не знаешь. И нельзя так – с бухты-барахты. Просто я подумал, что ты уедешь, и что мы больше не увидимся никогда в жизни. Поэтому и сказал. Чтобы, знаешь, вспоминать, как все было... как ты была со мной.

Она уже хотела переступить через немоту своего тела, как он вдруг сказал:

– Иначе и быть не могло, потому что ты особенная. Ты самая красивая. Таких, как ты, нет больше.

Она поднялась. Попятилась от него к двери.

– Меня ждать будут, Дим. Мне идти нужно.

Чайник не успел закипеть, и он погасил под ним синий огонек пламени.

– Я сама доберусь, – сказала она и выскочила из квартиры.

– Ну и все..., – произнес он  в пустоте.

Ее словно подхватило ветром... и несло – без дороги, без компаса и без тормозов. Только оказавшись около загородного депутатского дома, она остановилась и замерла. Что-то звенело внутри, и от этого звона трескались барабанные перепонки.

Выготцев вышел ей навстречу, оглянулся на дом и заговорил ласково:

– Танечка, маленькая моя, где же ты пропадаешь? Мы из ресторана гору всяких вкусностей заказали. Беги скорей к малышам...

– За своей конфеткой?

И Выготцев поймал ее за руку.

– Знаю, что ты по дому соскучилась. Завтра вечером уже будем на месте.

Выходило, что Таня соскучилась по его дому и по его месту. И, вспомнив, что другого места у нее на свете не было, она, насилу вымученно улыбнулась:

– Простите, Николай Петрович, что-то заскребло на сердце.

– И мне здесь не нравится, – кивнул Выготцев. – Завтра уже будем дома.

Илона укладывала покупки в новые дорожные сумки, безжалостно сминая дорогие платья и втискивая их в ограниченное пространство, закрывающееся на молнию.

– Ох, Танюша. Давай, держи с той стороны и тяни! – распорядилась она.

Таня стала держать и тянуть. Молния вжикнула.

А в своей комнате под кроватью она заметила такую же дорожную сумку, только чуть-чуть поменьше, наполненную платьями и бельем. Выготцев позаботился.

Вечером вызвонил Джин.

– Ты где?

– В «Океане».

– А днем где был?

– На точке.

– Не было тебя там, – бросил Джин.

– Ну, может, поссать отошел.

– Что-то я деньги слабо наблюдаю, – напомнил Джин.

– И я тоже. Может, завтра...

– Завтра? Ты что, завтраками меня кормишь? Или дури обкурился? – сорвался Джин. – Я тебя жду. Сейчас!

– Джин, мы три года вместе. Не городи огород из-за пустяка!

– Это не пустяк, твою мать! 

Телефон не выдержал и отключился. Мало кто мог выдержать Джина в бешенстве.

Дим смотрел ему в глаза спокойно. И под его холодным взглядом тот пытался рассуждать логически.

– Ты считаешь, что это не проблема. Я считаю, что нехватка налички – это проблема. На меня давят. Это же сеть, все связано. Если ты не можешь разобраться с клиентами, я могу тебе помочь. Мы три года вместе, ты прав. Но то, что происходит в последнее время, мне не нравится. Из-за тебя я должен оправдываться перед Ахметом. В чем причина, скажи мне?