ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

- Да, наши личные тайны для них зацепка, и они будут всячески доказывать, что ради них-то мы и собирались. Если этот вариант не удастся, они попробуют другой: с оружием, бомбами, гранатами, взрывными устройствами. Недаром же он упомянул о тайниках, как вы сказали… Да, похоже, что суд…

- А вы думаете, что будет суд?

- Непременно. Будет громкий судебный процесс. Мы эту тему здесь уже обсуждали и все сошлись в едином мнении. - Капитан Вандич с откровенным удовольствием рассек маленькой ладонью воздух, слегка озадачив этим жестом тех, кто не совсем понимал его значение.

- Ну, а зачем им устраивать громкий? - спросил я, тем самым признаваясь в том, что тоже многое не совсем понимаю.

- Так ведь давно не было. Да, очень давно, а ведь так нельзя, никак нельзя. Как-то даже непозволительно. Должно непременно быть. - Он снова рассек воздух с прицельным прищуром  рубаки, наносящего сабельный удар.

- Что должно быть? Говорите яснее.

- Судебный процесс по делу о тайном обществе, ордене, секте или просто группе заговорщиков. Если не разоблачить и не осудить тайну, люди потеряют вкус к тому, что существует явно. Явное станет скукой, обыденностью, житейской прозой, а это может привести к массовым самоубийствам, как во времена Вертера.

- Пусть судят хорошопогодников…

- Нельзя. Они для этого не годятся. Мелковаты они для громкого суда, не заслуживают такой награды.

- Ах, это и награда! И наказание, и награда!

- Конечно! Ведь это жертва – невинно пострадать. Но только жертва должна быть чистой – без пятна и порока… - Капитан Вандич произнес это с многозначительной уклончивостью, явно не стремясь к тому, чтобы его сразу поняли.

- А нас вы считаете порочными?

- Нет, мы агнцы, агнцы, и все же одно пятнышко…на нас…

- Снова вы туману напускаете. Яснее!

- Туману, туману. - Капитан Вандич усмехнулся, связывая с этим словом свои, пока не ясные для других представления. - А вот вы вспомните: однажды мы собрались во флигеле, чтобы поговорить об облачной, пасмурной и туманной, - на этом слове он улыбнулся как бы в угоду тем, кто сам же его ему и навязал, -  весне. Весне, которая хороша тем, что не вселяет в нас обычной лихорадочной тревоги, а, наоборот, успокаивает и умиротворяет. Я как признанный знаток пасмурной весны должен был сделать главное сообщение. Я готовился всю неделю. Я писал по ночам, зачеркивал, выбрасывал в корзину и снова писал. Мне хотелось достичь совершенства, выразить невыразимое – эту таинственную, несказанную прелесть пасмурной весны. Прелесть, заключенную в слоистых дождевых облаках, за которыми прячется солнце, молочном тумане, застилающем просветы аллей, прозрачных, опутанных изморосью деревьях… И что же? Едва лишь я начал, разговор свернул… свернул на другие тайны. Кто-то вскользь упомянул о курфюрсте Пфальцском, и все дружно подхватили, стали восторгаться чудесными механизмами в его садах и прочими изобретениями, а о пасмурной весне забыли, к этой теме больше не возвращались. Разве не так?

- Оскорбленное самолюбие! – воскликнул пан Станислав, тем самым признавая, что когда-то именно он вскользь упомянул и теперь отстаивал свое законное и выстраданное право на это.

- Ну уж, ну уж! - Капитан Вандич заслонился ладонями, как бы прося избавить его от подобных выпадов. – Мое самолюбие  оставил я на дне южных морей, и нырять за ним вам не советую. Мне просто жаль, что мы тогда нарушили устав…

- Запятнали, так сказать, честь мундира, - несмотря на протесты собеседника, не унимался пан Станислав.

- … И не надо доставать из шкафа мой мундир, выгоревший на солнце, простреленный пулями и увешанный орденами. Для меня теперь смысл жизни, ее блаженство и отрада в одном: в наших собраниях и беседах о плохой погоде. Право же, в плохой погоде есть что-то русское, милое, родное, несказанное. Это особенно чувствуешь там, на экваторе, в южных морях. Ах, как я люблю… я могу часами смотреть… - Капитан закрыл глаза, вопреки своим словам предпочитая ни на что не смотреть, раз перед глазами не было столь дорогих и любимых предметов. – Или, закутавшись в плащ, бродить… А главное, что есть люди, близкие мне по духу. Есть вы, мои друзья…

- И никаких личных тайн у вас нет? Ведь вы поплавали, поскитались по свету…

- Нет… Зачем мне тайны!

- Ну, а всякие там сокровища, клады, сундуки с жемчугами и бриллиантами?

- Ах это! По молодости, разумеется, да, были тайны, были страсти, были честолюбивые мечты… Но теперь я во всем этом разочаровался.

- Жаль. Нитка жемчуга, – и мы могли бы подкупить стражу и бежать… - Пан Станислав придал лицу заговорщицкое выражение и понизил голос до свистящего шепота, чтобы его не услышали стражники из тюремного коридора.

- Подождите. Еще сама стража будет стараться нас подкупить, лишь бы мы согласились немного побыть в этих стенах. - Капитан открыл глаза и обвел всех невинным взглядом, чтобы никто не усомнился в том, что он и сам до конца не понимает смысла сказанного.

Глава пятидесятая, повествующая о тех событиях, которые произошли в городке после того, как его облетела весть о нашем аресте

Никто так и не уразумел, что вкладывал  капитан Вандич в свою загадочную фразу, но вскоре ее смысл стал некоим образом проясняться.

В городке начались события… но прежде чем я о них расскажу, я должен отметить одну черту, одно характерное свойство нашего городка: хоть он по происхождению, по корням своим самый что ни на есть русский и все летописи это подтверждают (по их свидетельству город поддерживал связь с Хазарским каганатом, Крымским ханством, улусами Сибири и царством пресвитера Иоанна), но, если посмотреть на карту, то легко убедиться, что городок-то немного… сдвинут.

Да, сдвинут к западным границам нашей необъятной и могучей державы, и в этом его особенность, ведь у нас лишь только чего-нибудь сдвинь, так сразу и начнется.

Именно так, любезный читатель: сдвинь – и начнется.

Вот и наш городок замечателен тем, что в нем издавна селились не только русские, но и украинцы, молдаване, поляки, литовцы и даже занесло одного улыбчивого китайца, который сначала торговал у нас курагой и сушеным имбирем, тюками доставляемыми откуда-то с юга, а затем так освоился и привык, что и вовсе к нам перебрался, женился и обзавелся собственным домом.

Говор у нас на улицах слышится самый разный: здесь и окают, и гэкают, и пшикают. Причем, любопытно, что живут не особняком, не слободками, но вперемешку: русский, по соседству украинец, а за следующим забором – поляк.

И пошло-поехало, запестрело, зарябило…

Понятное дело, у каждого свои обычаи, моды, вкусы и привычки, что не могло не отразиться и на архитектурном облике, и на убранстве нашего городка: русский-то он русский, но в польском кафтане и вышитой украинской сорочке. Помимо православного храма, где служит отец Ионикий, есть костел с маленьким органом,  есть мечеть, есть синагога, а рядом с трактиром – шинок. Так что молись, душа, гуляй, душа, где тебе вздумается!

Этим и объясняется живость воображения, мечтательность, порывистость, страстность, восприимчивость к новым идеям, столь свойственные обитателям нашего городка, - во всяком случае, их  образованной и просвещенной части. Заносит к нам идеи самые разные,  самые причудливые и фантастические, но, что примечательно, прививаются из них те, которые отвечают затаенному стремлению обитателей нашего городка, - стремлению красиво жить, жить с неким щегольством и изыском.

Да, если о чем у нас и мечтают, так это о ней, о красивой жизни, которую воображение не только расцвечивает радужными красками, но и украшает сверкающими блестками. Иными словами, представление о красоте и изыске у каждого свое, и хорошопогодники, к примеру, тоже убеждены, что живут красиво, но все же по-настоящему просвещенные и образованные люди (а таких у нас большинство) обладают умением отличить подлинную красоту от мишуры и блесток.