ТАЙНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЮБИТЕЛЕЙ ПЛОХОЙ ПОГОДЫ (роман, повести и рассказы)

Почему именно Софья Герардовна, никто сказать толком не мог, но все были убеждены, что она и никто другой. Поэтому было решено срочно отправить к ней гонца. Для этой роли выбрали меня. Выбрали единогласно, с уверенностью людей, не собирающихся отвечать за свой выбор и не озабоченных его последствиями. Моих возражений никто не слушал. Дело казалось всем предельно простым и ясным: послать гонца и ответ будет найден. Единственная сложность заключалась в том, чтобы устроить мне побег. Мы собрали все деньги, которые были у нас в карманах, и когда в камеру заглянул охранник, молча протянули их ему. Охранник пересчитал деньги и попросил заменить купюру с загнутым уголком.

- Это все, чем мы располагаем. С собой у нас больше нет, - ответил на это капитан Вандич, не придавая голосу особой убедительности, излишней для того, кто и так слишком хотел получить деньги.

- Маловато…

- Мы добавим, добавим. Удвоим эту сумму. Дадим в три раза больше. В четверо.

- Вы же сказали, что у вас нет.

- Это с собой. А так мы располагаем такими средствами, что вам и не снилось.

- Ой ли?

- Да говорят же вам!

- Что я должен сделать?

- Вывести из камеры одного заключенного. Только на ночь. Под честное слово. Мы ручаемся, что рано утром он вернется.

- Рискованно, однако…

- Никакого риска. Бегство выгодно тому, кто в чем-либо виноват. Мы же ни в чем не виноваты.

- Все так говорят…

- А мы не все. Мы даже не некоторые. Мы – единственные… Впрочем, как хотите.

- Кого именно надо вывести?

- Меня, - сказал я, стараясь своим видом не преувеличивать и не преуменьшать ответственности, которую брал на себя тот, кто отпускал меня из тюрьмы.

- Хорошо, - вздохнул охранник, считая нужным не показывать радости того, кто мог благополучно  спрятать полученные деньги в карман. – В двенадцать часов я постучу. Будьте наготове.

Охранник не обманул и в полночь, опасливо озираясь, вывел меня из тюрьмы. Прижимаясь к заборам, стараясь не попадать в круги света, падавшие от уличных фонарей, я стал пробираться к дому Софьи Герардовны. Еще издали я заметил, что окно ее светилось: не спала! Я бросил в окно камушек, звякнувший о стекло и скатившийся вниз по карнизу. Занавески раздвинулись: Софья Герардовна пристально, приставив козырьком ко лбу руку, всматривалась в темноту. Увидев меня, она радостно всплеснула руками и показала мне знаками, что идет открывать.

- Вы уже знаете о нашем аресте? Вам рассказали?

- Да, мне рассказала мадам Заречная.

- И что вы об этом думаете?

- Я думаю, что свершилось то, чего мы ждали. Суда нам не миновать.

- А о том, что Вацлав Вацлович?..

- Да, знаю и об этом. Он накануне у меня был. Мы немного поговорили.

- Меня специально к вам послали, чтобы вы что-нибудь объяснили. Мы в полном недоумении. Чего только не идет на ум!

И я поведал ей обо всех наших догадках и предположениях. Софья Герардовна пригласила меня в комнату, суживающуюся к окну, почти без мебели, с низкими потолками. Перед нами юркнула в щель белая мышь.

- Значит, капитан считает, что недостает одного звена, и он абсолютно прав, - сказала она, предлагая мне как гостю единственный стул и водружая руки на его спинку так, словно за этим должно было последовать высказывание того, в чем она окончательно и бесповоротно убеждена. - Это звено – церковь.

После этих слов Софья Герардовна опустила руки и склонила голову, как бы отдавая себя во власть тех, кто может с ней не соглашаться, но перед кем она будет непреклонно стоять на своем.

- Церковь? Но разве?.. - Я повернулся к ней с растерянностью и надеждой, что она ответит на мой вопрос, прежде чем я его задам. – Я, собственно, против церкви никогда…

- Да, именно церковь. Вернее, те, кто выступают от ее лица, считают себя исполнителями ее воли. Как хорошие кукловоды они скрывается в тени, но все нити у них в руках, и куклы двигаются по их воле.

- Вы полагаете, что в этой истории?..

- Я уверена, что и травля, и этот арест… городские власти были лишь исполнителями. Подумайте сами, хорошопогодников церковь давно приручила, они для нее – послушные куклы. Их устав прекрасно согласуется со всеми церковными установками, недаром принято считать, что на Пасху всегда бывает хорошая погода. И вообще, сияющее на небе солнце, кучерявые облака, птицы, чирикающие на ветках, всегда принимались за символ божьего устройства мира, его благообразия, царящей в нем гармонии – словом, всего того, что по церковному зовется лепотой. Завыванье же ветра, пасмурная мгла, проливные дожди, метель, снежная поземка – все от дьявола, от беса, от лукавого. А тут еще курфюст Пфальцкий и тайна двух младенцев – что это как не ересь! Вот и получается, что для церковных властей мы не Общество любителей плохой погоды, а секта еретиков, а их надо выжигать каленым железом. Еще скажите спасибо, что с вами так мягко обошлись: могли бы сразу и на костер. Представьте: вы привязаны канатами к столбу, вот уже занялись дрова под вашими ногами, от огня все жарче, жарче, удушливый дым не дает дышать, пламя, разгораясь, охватывает вас, опаляет вам грудь, лицо, и вы чувствуете нестерпимую муку…

- Брр! – Я вздрогнул, настолько осязаемо реальной была картина, вызванная этими словами.

Софья Герардовна рассмеялась, довольная, что меня напугала.

- Что, страшно? Теперь вам ясно, почему Вацлав Вацлович?.. Да, он хотел обезопасить... Это был жест, подтверждающий вашу лояльность в глазах церковных верхов. Готовность отречься от пагубной склонности к дождям и ненастью и признать, что весь мир - лепота! Кучерявые облака! Хотя, конечно, эта женщина тоже повлияла… - Софья Герардовна снова водрузила руки на спинку стула, но теперь этот жест означал, что у нее нет никакой уверенности в высказываемой догадке. - Что-то их по-прежнему связывает. Боюсь ошибиться, но, по-моему, им захотелось снова оказаться на той платформе.

Глава пятьдесят четвертая: меня снова вызывает следователь Скляр

Вернувшись утром в камеру, я застал моих друзей спящими, но не стал будить их, а тихонько, на цыпочках прошел к моей койке и сел, стараясь не скрипнуть пружинами. Прежде чем отвечать на их нетерпеливые вопросы, надо было самому собраться с мыслями, успокоиться и перевести дух. Собственно, что я мог им ответить? Когда мы беседовали с Софьей Герардовной, мне казалось, что я наконец все понял, все мне стало ясно, и я, окрыленный до взвинченности, спешил поведать об этом друзьям. Но затем мой пыл угас, я слегка поостыл, и ко мне вернулось ощущение, что я ровным счетом ничего не понимаю. Да, Софья Герардовна пыталась в чем-то меня убедить: вот и все, что я мог сказать. Пыталась убедить, но что-то  важное так и осталось не разъясненным, а может быть, и еще более запутанным.

Поэтому я чувствовал себя виноватым перед друзьями, и мне было досадно, что я их разочарую. С этой досадой и сознанием своей вины я и смотрел на них, мирно и безмятежно спящих. Цезарь Иванович во сне посапывал и причмокивал, свесив голову на грудь (почему-то он спал сидя), пан Станислав присвистывал, лежа на боку, а капитан Вандич издавал горлом орлиный клекот. Я тоже собрался было лечь, но тут дверь приоткрылась, в нее заглянул другой, не знакомый мне охранник с подвязанной рукой, черной пиратской повязкой на глазу и поманил меня согнутым пальцем.

- На допрос, будьте любезны. Велено привести…

Я про себя подумал: «Не слишком ли ранее время для допросов?» – но решил ничему не удивляться, раз уж я нахожусь в тюрьме, и поднялся с койки. Когда я вошел в кабинет, следователь Скляр, сидевший за столом, протянул мне заранее приготовленную ручку, снял с пера волосок, на всякий случай еще раз обмакнул в чернильницу и показал, где расписаться.

- Вот здесь, пожалуйста…

Он вел себя как человек, даже не подозревавший о том, что его действия могут казаться странными и вызывать недоуменные вопросы.