Игра по-крупному

-- А что, тебя уже кто-нибудь просил?.. Ты бы хоть рассказал, как живешь, а то я про тебя почти ничего не знаю. Знаю только, что развелся... И поступил в аспирантуру...

-- Этого достаточно, чтобы выйти за меня замуж...

-- Кому?

-- Тебе.

-- А ты хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж?

-- С третьего класса. Я тебе, по-моему, как-то говорил...

-- Какой ты смешной...

-- Я вполне серьезно...

-- Лет пять назад я бы подумала...

-- Что мешает подумать сейчас? Разводись. Дочку удочерю... Родим еще ребеночка. -- Фирсов чувствовал себя бегущим по стреляющему льду и знал, что нельзя останавливаться; тем более поворачивать назад.

-- Игоре-ек... Ты нафантазировал себе, создал из меня воздушный образ, с которым не можешь расстаться.

-- Тебе это неприятно?

-- Почему же... Приятно. Но я не такая... Обыкновенная грешная женщина, каких миллионы. Неужели не понимаешь?..

-- Я тоже далеко не святой.

-- У меня муж, дочка...

-- Прекрати кокетничать и выходи за меня замуж.

-- Прямо сейчас? Здесь?..

-- Да. Прямо сейчас и здесь... -- Фирсов касался губами ее щеки. -- Все, я тебя поцеловал, и теперь как честный человек обязан жениться...

-- Но я же тебя еще не поцеловала... -- шептала Надя.

-- Это ты сделаешь у меня дома...

-- Ты опасный человек, Игорь Фирсов...

Потом опасный человек заказывал еще коньяку и шампанского, угощал двух девушек, которых посадили за их столик, спрашивал у них, хороший ли он парень, девушки смеялись, пожимали плечами: "Наверное, хороший..." -- "Вот видишь, Надя! Все говорят, что я хороший. Девушки, уговорите ее выйти за меня замуж! Я люблю ее с третьего класса, а она сомневается", Надя говорила, что уже не сомневается, выходила в фойе звонить по телефону, перерыв у музыкантов заканчивался, и они снова шли танцевать. "Мне уже надо ехать, -- торопилась Надя. -- Поздно... Давай последний раз танцуем и пойдем..." -- "Славно придумано..." -- Фирсов заходил в буфетную, ждал, пока с коньячной бутылки соскоблят ножом этикетку, совал бутылку в карман пиджака, искал официантку, расплачивался, пил на дорогу с Надеждой и девчонками шампанское, давал швейцару железный рубль, обещал непременно заходить еще и ловил такси на перекрестке.

И Надя держала его под руку и поворачивала к нему веселое возбужденное лицо: "Фирсов, ты диссвитильно меня любишь?.. Почему ты не с-сзазал мне раньше? Ты опасный чьловек... Пойдем пешком..." Они шли по Большому, Игорь оглядывался в поисках зеленого огонька, и Надя, спотыкаясь на каблуках, больно вцеплялась в его бицепс. "Как я опьянела, -- бормотала она. -- Только учти, в двенадцать мне надо быть дома... Сейчас сколько? Десять? -- Она останавливалась и долго разглядывала свои маленькие часики. -- Вот чтоб в двенадцать быть дома... А у тебя музыка есть?" И Фирсов воображал, как они завалятся в его комнату, Надя сядет, а потом приляжет на диван, он нальет в две стопки коньяка, выпьют, он погасит свет и подсядет к ней; упадут на пол ее туфли... Он расстегнет ей юбку, и она стащит ее через голову и отшвырнет в кресло... Туда же полетит кофточка и все остальное. Как все просто... Надя Шипилова, о которой он мечтал семнадцать лет, будет лежать на его диване без простыни, а потом торопливо оденется, и он отвезет ее домой.

Нет!..

Или да?..

Такси с зеленым огоньком вывернуло с улицы Ленина, и Фирсов взмахом руки осадил его.

-- Поехали... -- Он потянул Надю к остановившейся машине.

-- Зачем?..

-- Поехали-поехали... Я должен отвезти тебя... -- Фирсов старался казаться пьянее, чем есть.

-- Мы разве никуда... -- Фирсов распахнул перед ней дверцу, и Надя ухнулась в полумрак салона. -- Мы же собирались...

Фирсов плюхнулся рядом.

-- К Смольному, шеф...

По дороге с Надей случилась истерика, она два раза выходила из машины, рыдала, уткнувшись в дерево, призналась, что недавно изменила мужу в колхозе, говорила, что ей лучше утопиться, пыталась убежать куда-то, Фирсов ловил ее, она била его кулачками по груди: "Все вы сволочи! сволочи!", потом хлюпала носом, гладила в темноте его руку: "Ну извини... Ты хороший", таксист вздыхал и подкашливал, и Игорь, опасаясь оставить ее одну и не видя причины скрываться, довел ее до квартиры и передал мужу. Тот, оказывается, знал, что Надя пошла на встречу с ним, принял любезно, поблагодарил, сказал, что у Нади недавно умерла мать, чтобы как-то отвлечься, она ищет компанию, предложил Фирсову выпить на кухне за его аспирантуру, но он отказался и уехал на том же такси, которое успело развернуться и встать на стоянку рядом с ее домом.

-- Ну что, прокол? -- усмехнулся таксист в зеркальце. -- Чего же ты? Она сама напрашивалась... Если баба скандалит, значит, хочет...

-- Погоняй, -- хмуро сказал Фирсов. -- И не отвлекайся, а то мимо чаевых проедешь, знаток...

Потом Фирсов пил в одиночестве коньяк в своей комнате, на светлой полировке стола синело аспирантское удостоверение, он брал его в руки, разглядывал свою фотографию и думал о том, что владельцу этого билета пора бы уже на ком-нибудь жениться. Или хотя бы найти постоянную девушку. Иначе он сопьется -- этот молодой усатый аспирант с внимательными глазами.

Женщины были.

Прилетала Аллочка, тридцатилетняя жена морского офицера, пухленькая блондинка, мать двоих детей, -- она сама расстилала постель, торопливо заводила будильник, ставила на проигрыватель пластинку: "Сегодня хочу Тухманова... Нет, лучше Хампердинка, он нежней" -- и жадно обнимала его. Потом оставляла ему какие-нибудь сардельки в рваном пакете и убегала. По вечерам звонила, конспиративно называя его Викой: "Вика, как твое здоровье? Может, мы встретимся завтра днем, я хочу тебе кое-что показать?.." Иногда она затягивала его в гости к своим подругам и представляла молодым перспективным ученым. Фирсов незаметно катал желваки и торопился уйти. "Ну, как тебе мои девушки?" -- спрашивала на улице. "Ты что, меня женить хочешь?" -- "А почему бы и нет? -- смеялась Аллочка. -- Я не жадная. Надеюсь, и мне останется. Не сердись, не сердись -- шучу..." Особенно она доставала его летом, когда муж уезжал с курсантами в лагеря. Она приносила баночки с салатами, бутерброды с бужениной и оставалась на целый день. "Мужчинам надо хорошо питаться. Открывай ротик, я тебя покормлю. Ну ладно, ладно... ешь сам". Она работала стоматологом, и пару раз Фирсов лечил в ее кабинете зубы.

Заходила Наташка, искусствовед из Эрмитажа, -- он познакомился с ней в буфете музея, -- стройная, поджарая, кусавшая его до крови и ревнивая. Она хотела замуж, но Игорь не хотел -- в ней пугали злость и занудливость. К тому же грозилась завести ребенка, а это плохой признак. Наташка садилась в коридоре на сундук и звонила домой: "Мама, ты не волнуйся, я сегодня у Игоря останусь..." Игорь знать не знал ту маму, но почему-то опасался. Как, впрочем, и ее дочку.

Светка -- с огромными голубыми глазами, хитроватая и артистичная, инженер из химического КБ -- готова была мчаться к нему через весь город в любое время ("Я возьму такси, у меня есть казенные деньги. Пару шампанского? Хорошо, только завтра мне нужно их отдать...") и охотнее всего делала это, когда чувствовала, что он при деньгах. Иногда пропадала надолго, и Фирсов догадывался, что у нее есть еще кто-то. Может, и не один.

Был целый ряд подружек из окрестных магазинов -- колбасного, спортивного, галантереи, обувного, радиотоваров... многие из них хорошо знали друг друга, и что удивляло Игоря -- эти двадцатилетние женщинки ни на что не претендовали, кроме постели; постель была для них логическим завершением вечеринки; другие варианты воспринимались как ущербные и неудачные; Игорь специально интересовался этим вопросом. Подружки переходили из рук в руки, образовывались самые замысловатые любовные многоугольники, и даже объемные фигуры имели место быть, и последнее время Игорь избегал торговых компаний, приглашая вечерних девчонок лишь в крайнем случае -- при явном избытке мужского пола и напитков.