Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Звонил секретарь районного Национального комитета, — сказал Кудела. — Я сообщил, что вы уже здесь.

Непрерывающийся след стругов. «Мир прекрасен и прост», — думал я, слушая председателя. А он продолжал:

— До чего же славное морозное утро! И какая победа! Вы будто освободили нас. Да так оно и есть! Не надо ли вам распорядиться, позвонить куда-нибудь?

Мне надо было и позвонить, и сделать еще кое-что. Его предложение оказалось как нельзя более кстати. Я страшно обрадовался.

— Позвоните от моего имени в район секретарю Странскому. Со сроком вышла задержка, но вы ничего не объясняйте. Я ему сам потом объясню. Передайте только — пускай живет и радуется!

Нам налили еще, но эту порцию мы выпили уже осторожно.

— И еще я хочу отправить телеграмму. Жене.

— Пожалуйста, ради бога!

Кудела был сама предупредительность.

Я раздобыл бумаги, написал текст, положив листок на колено: «Наконец мы на площади в Рудной. Пожелай мне безоблачного неба, чтоб ни одна снежинка не выпала. Йозеф». И приписал адрес.

— Могу я на вас положиться?

Телеграмма была очень важна для меня.

— Конечно, можете, товарищ начальник. Без всякого сомнения.

— Вот и хорошо, я на вас надеюсь.

— Давайте-ка еще по одной!

— Откуда у вас целая бутыль? — спросил Обадал. — И как пить-то — прямо из горлышка?

Председатель озорно захохотал, отбирая у нас стаканчики.

— Естественно!

Я чуть не сел в снег, до того вдруг захотелось спать. Зевнул.

— Не заставляйте себя упрашивать!

— Как быть? — замялся Обадал.

— Не обижать Рудную! Ну, ваше здоровье!

Я чувствовал, как алкоголь бросился в голову. И ребята мои уже порядком захмелели. Я даже побаиваться начал — сумеем ли мы вернуться в Брод в полном порядке.

Я перевел дух.

— Елки-палки! Не сливовица — прямо розовое масло!

— Еще бы, — отозвался председатель. — Знали бы вы, с каких деревьев собраны для нее сливы!

Обадал поднес бутыль ко рту, да вдруг застеснялся.

— Пей, Обадал! Не жульничай! — крикнул я. — Так с каких же деревьев?

— С тех, что вдоль дороги к Броду!

В самом деле, забавное совпадение.

— А вы здорово поработали, — сказал Кудела. — Ну, ребята, мне пора. И еще раз спасибо!

Он замешался в толпу. Бутыль осталась у нас. Обадал крепко держал ее в объятиях.

— Минутку! Бутылочку-то, пан староста! Бутылочку забыли!

Кудела — он был уже далеко — обернулся, крикнул:

— Она ваша!

В бутыли мелодично булькнуло — прямо аккорд арфы.

— Ты вот что: пригрей-ка ее пока. И поехали — пускай за нами пыль столбом!

Мы протолкались к машинам. Я стал высматривать в толпе своих.

— Ах, безобразники!

— Ясно. Все они гуляки и заслуживают порицания.

— А мне и с такими не страшно!

— Да и мне тоже, — откликнулся Обадал.

— Есть у тебя к ним претензии?

— Какое там. Ведь это — наши парни и девчата.

— Кто против?! Никого.

— По метели не соскучился? — спросил я.

— В общем-то нет…

Бутыль, оплетенную лыковой сеткой, Обадал держал бережно, как некую святыню. В бутыли нежно булькало. Видно, мы уже порядочно отпили.

— Надо бы найти шофера, который не пил.

— Дело трудное. Если кто и не пил, все равно падает от усталости.

— Ну, это ничего, — возразил я. — Например, Лысонек иной раз не пьет. Вот тебе уже один непьющий. Пошли поищем его.

Лысонека мы нашли около трехтонки. Он подошел к нам.

— А ну, дыхни! — попросил я.

Дыхнув на меня, он заржал как лошадь.

— Я тебе дам над шефом насмехаться! Еще раз!

Он дыхнул еще. Никакого запаха.

— Пил ты хоть каплю?

Лысонек отрицательно мотнул головой. Я его обнял.

— Спаситель наш! — жарко прошептал Обадал, виновато улыбаясь.

Его самого уже здорово проняло. Тут-то и видишь, как мало может выдержать мужик вроде Обадала, если не выспится как следует.

— Я рассчитал точно, — объяснил Лысонек. — Мы с ребятами договорились, что я пить не стану. В Дроздове наверстаю. Все пойдут со мной и будут угощать меня в складчину.

— Славно! — Это мне понравилось. — Я тоже приду!

С грехом пополам вскарабкался я в кузов и уселся поудобнее, прислонившись к кабине.

Лысонек пошел за ребятами. Наконец все собрались у трехтонки, о чем-то договариваясь — я не понял о чем. Приподнявшись, я глянул через борт — не вздумали бы лезть в другой грузовик, на вид почище Лысонекова. Но мне не следовало показываться.

Илона вела за руку Бальцара. Тот сладко улыбался, ноги у него заплетались. Илона, мужественно выдерживая взгляды горожан, вела своего друга сурово и целеустремленно.

— Опять хлещете, ребята? — Она и сама была слегка под мухой — и тут увидела меня. — Правда, Зборжил? Вы ведь тоже клюкнули! Обадал, а я про вас что знаю! У вас глаза блестят. И у Зборжила тоже!

Я полез из кузова. Зрелище для богов: прямо спуск с Эвереста! Я даже свалился. Обадал отряхнул мне спину. Спина была в размокшей снежной каше.

— А здорово мы справились?!

Я чуть не забыл поблагодарить всех.

— Великолепно! — воскликнула Пстругова.

Райнох не сводил с нее глаз.

— В общем, недурно, — буркнул он и украдкой взял Анку за руку.

— Я не переживу, если мы как-то не отметим наш въезд в Рудную, — сказал я.

— Да ведь уже, — возразил Лысонек, — славно уже отметили. Люди будут тысячу лет рассказывать о том, как мы приехали.

— Точно, — на полном серьезе подхватил Обадал. — Мы им ужасно понравились.

Рудненцы стояли поодаль, разглядывая нашу сомкнутую группку, и лукаво посмеивались.

— Лично я отмечал по приказу начальника! — заявил Обадал.

— Ишь, хитрец! — погрозила ему пальцем Пстругова. — Чего там, самому небось захотелось!

— Верно, — согласился Обадал.

Тут он вытянул руку, показывая на гостиницу «Беседа». От ее подъезда к нам быстро направлялся инспектор ГАИ.

— Кто поведет машину? — спросил он.

Лысонек вышел вперед, предъявил права, и инспектор протянул ему стеклянную трубочку.

Лысонек подышал в трубочку — не позеленела. Ребята налетели на шофера — качать его!

— Войта! — крикнула Илона.

Я зашел за грузовик, мне стало нехорошо. От такой доброй сливовицы!

Оставив Лысонека, все кинулись за мной, схватили за руки, за ноги и, наверное, битый час подбрасывали в воздух. И с каждым броском — так мне казалось — я все выше и выше взлетал к чистому голубому небу, которое к тому времени раскрылось над Рудной. Я старался глубже дышать, чтоб подавить позывы, раздиравшие мне горло.

Наконец меня поставили на ноги. Все попрыгали в кузов, втащили и меня.

Машина тронулась. Мы помахали Рудной, ее жителям, их уже немного оставалось на площади. На полном ходу взяли первый подъем, который два часа назад освобождали от заносов. И помчались с ветерком — ехали ведь домой!

Махали деревьям. Дивное чувство! Занесенные кусты терновника склоняли головы, когда мы проезжали. Деревья в лесу и кустарник в полях опускались перед нами на колени. Нас провожали вороны, приветливо каркая.

Когда мы на минутку перестали орать, Илона, съежившаяся в уголку, рядом с Бальцаром, сказала:

— А у Личковой двойня. Девчонки!

У Бальцара заблестели глаза. Илона тихонько прислонилась головой к его груди.

Стоял чудесный январский денек! Солнце уже садилось. Подмораживало. Воздух вкусно пах. Я сладко потянулся. Вот так бы и ехал без конца!

Сидели мы на полу кузова, прямо на остатках шлака и соли, и никому это не мешало. Люди в оранжевых жилетах привычны к такому комфорту!

Все у нас в порядке. Все при нас. Каждый думал о том, до чего же нужными оказались мы людям, и это нас радовало. Мы улыбались друг другу, хотя ни слова не было сказано. Мы чуть ли не за руки держались. Нам хотелось петь. Но не те песни, которые знают все. Я говорю о мелодиях, которые каждый поет в душе по-своему, и все-таки все вместе они звучали бы согласно. Этим я только хочу сказать, что еще немного — и я закричал бы от неуемной радости, оттого, как много подарила нам жизнь за эти два-три дня. А ребята один за другим закрывали глаза, засыпали. Мотор стонал и ревел, нас швыряло из стороны в сторону.