Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

Так мы ехали, и дорога казалась пуповиной, связывающей два города; и было у меня такое чувство, словно мы в последнюю минуту сумели-таки восстановить обращение животворной крови.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

12

Проснулся я в восемь вечера. Кто-то топал по коридору. Я поднял голову. Обадал уже на ногах. В мозгу промчались видения всех дней, прожитых тут, и я снова лег.

А надо было вставать. Меня мучила страшная жажда. Кто-то все ходил по коридору, туда и обратно. Надо сказать Обадалу, чтоб он это прекратил.

В коридоре, у двери в контору, меня дожидался незнакомый человек средних лет. Этакий красавчик с полудлинными волосами — в самый раз, чтоб работать в учреждении, где на длинноволосых смотрят с недоверием.

Я прошел мимо него взять чашку и вернулся в коридор, к раковине. Налил себе воды, выпил полную чашку и еще одну.

Незнакомец усмехался. Я предложил ему воды, он отказался, тогда я выпил ее сам. Что-то не видно Павличека…

Обадал смотрел озабоченно. Потихоньку моргнул мне, я не понял, что он хочет сказать. «Какая-нибудь проверка?» — пришло в голову. Надо думать, теперь начнут проверять все, что касалось Рудной. И я сразу оскорбился.

Тем временем принесли кофе. Ребята, приехавшие со мной, слонялись по двору, стараясь не смотреть на этого типа.

— Кто вы такой? — спросил я.

Вид у меня, пожалуй, был не самый привлекательный. Незнакомец разглядывал меня недоверчиво. Пялился, как на какого-нибудь диковинного зверя. Я невольно провел рукой по лицу. Укололся о щетину. Губы жгло. Вот и вся моя странность.

— Люди в порядке? — спросил я у Обадала.

— Ага, — ответил он. — В порядке. Отдыхают. И служба в порядке, все идет по порядку.

— Хорошо, — бросил я и неожиданно глянул этому типу в лицо.

Тот скалил зубы, высокомерно кивая, словно подозревал, что мы тут где-то прячем правду.

— Что вам не нравится, черт побери?! — рыкнул я.

Тип дернулся, обошел стол и встал за ним, как будто там и есть его место.

— Я вам звонил, когда начался буран.

«Ага, это тот, кто не пожелал назваться», — мелькнуло у меня в голове.

— А, пан аноним? — проговорил я.

— Ну это как посмотреть.

— Манеры у вас отвратительные.

Он не обиделся. Скорее удивился. А меня ужасно раздражало, что я не знаю, как его зовут.

— Целый вечер жду, когда вы наконец проснетесь, уважаемый товарищ.

— Вот это приятно услышать.

— Чем я заслужил такую честь?

— Сейчас узнаете.

— Где Павличек? — спросил я у Обадала.

Связь между этими двумя людьми вдруг показалась мне слишком очевидной.

— Павличек уехал, теперь тут я, — сказал незнакомец. — Павличеку надо прийти в себя после всего, что он здесь видел.

— А вы, стало быть, ждете меня, так. Мои люди тоже ждали, когда наконец кончится эта адская работа.

— Подпишите протокол проверки.

— Какой проверки? Мне ничего не известно. Вы к кому обращались?

— К замещающему начальника участка Павличеку.

— Понятно. Только мы за порог, как он вызвал проверку. Ладно. Ничего страшного не случилось. Мы ездили за роженицей. Больше вам ничего не надо?

— Надо. Вы уже в состоянии отвечать?

— Слушайте, не вынуждайте меня забыть правила вежливости!

— Я пытался поговорить с вами, когда вы вернулись из Рудной. Это оказалось невозможно.

— Да ну вас. Еще бы, ведь я был пьян.

— И вы в этом так спокойно признаетесь?

— А что? Топиться мне теперь, что ли?

— Да!

— Да? — с трудом вырвалось у меня из внезапно охрипшего горла. — А вы знаете, что это такое — пробиться в заваленную снегом Рудную? Скажите, вы не хлебнули бы? Так-таки и не хлебнули?

— Есть у вас представление о том, сколько материала высыпано на дорогу? Поездку в Сосновую я тоже ставлю вам в счет, вам туда незачем было ездить, — продолжал он тоном надсмотрщика.

Да он просто дурак. Ни к чему раздражаться. Обадал съежился на стуле у окна, притих.

— У нас есть представление обо всем.

— Нет. Каждый брал, сколько в грузовик влезало.

— Вы что, шоферов исповедовали?

— Я узнал, что мне нужно. Вам этого достаточно?

— И что же, они брали полные кузова?

— Кажется, да, — неуверенно ответил он.

— Значит, сосчитайте, сколько было грузовиков, каждый берет по три тонны. И будет точно.

Он замахал руками, возмущенно выкрикнул:

— Но так же нельзя!..

Мне стало смешно. Случись где пожар, этот шут гороховый станет отпускать воду кружками, чтоб знать, кому какой предъявить счетик.

— Можно. Во время такого бедствия некогда отвешивать на граммы. Да и весов тут нет. Управление пока не закупило. Вон тракторная станция тоже иной раз забирает соль и шлак и не взвешивает. Весь материал — на дорогах в Рудную и в Сосновую. Можете проверить. А кто посмеет утверждать, что нам незачем было пробиваться в Сосновую, того спущу в нужник!

— Ехать в Сосновую было позарез необходимо, — осторожно поддержал меня Обадал.

— Ты молчи. Справиться с заносами тоже было позарез необходимо!

Я дважды повторил эту фразу. Надеялся, что тип запишет ее в свои бумажки.

— Скажи, Обадал, есть у нас кто в резерве?

— На один струг найдем.

— Хорошо. Бери струг и сажай на него этого контролера, пускай сам убедится, что соль и шлак годятся только на то, чтоб дорогу посыпать.

Тип помотал головой: не хочет.

— Благодарю, не поеду, — произнес он ледяным тоном. — И так много времени потерял, дожидаясь вас.

— Какой же вы контролер, если лично не контролируете!

— У меня есть глаза и уши. А выводы сделаю как-нибудь сам. Подпишите. — Он придвинул мне бумагу и ручку. — Давайте!

— Отвяжись ты, шут! — сорвался я. — Ничего я не подпишу. И пошел вон. Вон, говорю!

Он позеленел. Он нервничал и трусил, потому что воображал, что струшу я при одном его появлении.

— Будьте же благоразумны. — Я заговорил примирительно. — Поезжайте на трассу, убедитесь, что у нас все как надо.

Я мельком пробежал протокол. Сплошные глупости. Бросил ему бумагу обратно.

— Директор будет недоволен, — заметил он.

— Не будет, — возразил я. — Можете рассказать ему все. Только ничего не выдумывайте. Я вас предупреждаю.

Он ушел. Фамилия его была Сланый. Я прочитал это в протоколе, который вернул ему.

Мы с Обадалом довольно долго сидели, глядя друг на друга. Нам было грустно. Что-то утратилось. Нам не хватало бури, которая заставила бы нас работать до изнеможения, и еще — твердой уверенности, что в схватке с нею мы не одиноки.

Стихии отбушевали, теперь все распадается на отдельные элементы и каждый из них исследуют, насколько он был полезен. Неизмеримое мерят несоизмеримыми средствами, в этом, вероятно, и заключается несправедливость, от которой нам грустно. Любопытно узнать, какой силы был буран. И какую силу развили мы, горстка людей, малых и слабых. Получилось бы наверняка примечательное соотношение. В этом-то и крылась причина радости, охватившей нас, когда мы добрались до Рудной и позже, когда ехали домой.

Что-то в этом роде я и пытался теперь объяснить Обадалу. Тот сосредоточенно слушал. Под рукой у него был рабочий дневник, но за сегодняшний день он не внес в него ни строчки. Да и вносить-то нечего. Повсюду мир и покой.

— Оставь кого-нибудь дежурить, Обадал, и отправляйся спать. Я еду домой — надо же в свою берлогу заглянуть. Выкупаться хочу.

— Желаю удачи. — Обадал встал, похлопал меня по плечу.

— Спасибо, — отозвался я. — Удача, пожалуй, будет кстати.

Он пожал мне руку, улыбнулся.

— Скажи жене, что я твое заявление в клочки порвал. Так?

— Скажу. А вы?

— Я тоже кое-что скажу своей.

Обадал внимательно посмотрел на меня.

— Кстати, где же все? — спросил я.

— Испарились, когда этот типчик принялся их будить и требовать, чтоб они подписали, что он там навыдумывал.