Современная чехословацкая повесть. 70-е годы

— Мальчик первый сорт, — заметил Достал. — У него дома кто, дети или щенята?

— Пойду оденусь, — сказал я.

В коридоре, у двери в заднюю комнатушку, стоял Павличек. Я поднял с полу пальто, нахлобучил шапку и побежал к выходу.

— Хорошо! — прошипел он мне в спину. — Я вам этого не забуду!

Я нетерпеливо отмахнулся.

Подходя к дверям конторы, я услышал, как Бальцар спрашивает Илону:

— С каких пор вы с начальником на «ты»?

Я вошел, Бальцар посмотрел на меня с любопытством и удивлением.

— Мы с ней давно на «ты», Бальцар, — ответил я за Илону. — Лет десять, не меньше. С тех самых пор, как я здесь работаю.

— Это правда, Илона?

— Правда, — огрызнулась она. — Сто лет мы на «ты». Что-то ты нервничаешь, Бальцар. Очухайся.

Поднялся общий говор. Личка улыбался. Он, видно, не верил, что мы согласимся помочь ему. Нетерпеливо следил за каждым моим движением.

— Этот Павличек меня взбесил, — проговорил я.

— Он не виноват, — возразила Пстругова. — У него в голове куча всяких печатей да инструкций. Такой уж уродился.

Метель завывала. Где-то впереди работали струги и новая трехтонка со свежими людьми. Говор усиливался, наполняя дом до самой крыши. Людей охватило нетерпение.

— Все будет в порядке, Личка. Не бойся.

— Как навалимся, в два счета в Сосновой будем, — похвастался Обадал.

Бальцар сердито свистнул. Пстругова обняла Илону.

— Обадал, позвони в управление, вызови директора. Я обязан доложить про Сосновую.

Илона вырвалась от Анки, подбежала ко мне и поцеловала.

Я опешил, хотя это не было мне неприятно.

Илона сияла. Она чем-то напоминала жеребенка, молодого, красивого.

— Илона!.. — только и вымолвил я; хотел упрекнуть ее, да язык не повернулся.

Она была вне себя от радости, доверчиво смеялась. Она и представить себе не могла, чтоб дело приняло другой оборот.

— Уведи ее, Войта, — сказал я Бальцару. — А потом вернись сюда. Ступай, посади Илону в кабину и зайди ко мне.

— Замечательный парень, правда? — Илона, сопротивляясь Бальцару, уперлась на пороге, послала мне воздушный поцелуй. — Садись с нами, Йозеф! Ты ведь тоже поедешь?

— Я всюду езжу. Поеду и в Сосновую. Только никогда еще мне не доводилось возить на струге рожениц.

— Все надо испытать! — засмеялась Пстругова.

Тем временем Обадал соединился с управлением.

— Возьмите трубку, — сказал он.

— Говорит участок в Броде. У телефона Зборжил. Товарищ директор?

— Что случилось, Зборжил?

— Извините за беспокойство. Но я должен сообщить, что мы, видимо, и сегодня не будем в Рудной.

Слабый, далекий голос отозвался:

— Зборжил, ты обязан быть в Рудной сегодня! Пойми! Сегодня — это сегодня! Все дело в дате! Вывезти пресс необходимо сегодняшней датой!

Дата им важна. Точные числа.

— Это меня мало волнует, товарищ директор!

Слышимость улучшилась. Я уловил в голосе Смолина беспокойство. Он старался убедить меня, перетянуть на свою сторону. Лысонек отвинтил крышечку фляжки, налил мне сливовицы. Я выпил залпом и отрыгнул в трубку. Поблагодарил. Лысонек предложил еще, я отказался. Обадал не осмелился подставить ему свой стаканчик.

— Отдаете вы себе отчет, товарищ директор, что уже за полночь? Считайте — мы опаздываем на двое суток. Потому что и к утру на сможем добраться до Рудной.

Разговаривая по телефону, я обводил взглядом своих ребят. И одновременно выслушивал гневные тирады директора. Райнох заснул на стуле у печки. У двери стоял тот старик рабочий, который вместе с Бальцаром сбрасывал смесь с грузовика; он скрестил ноги, упершись рукой в притолоку, и терпеливо ждал, что дальше. Я видел: приказывать людям не придется. Они перешептывались, стараясь не мешать мне. Очень деликатно они себя вели. Каким-то шестым чувством я воспринимал вой ветра за стенами дома и дрожание оконных стекол. Ребята мои тоже, конечно, слышали все это, однако делали вид, будто это их вовсе не интересует. Старый рабочий у двери не улыбался. Я смотрел на него через плечо, прижимая трубку к уху. Все были серьезны.

А где-то там, в Дроздове, у себя в кабинете гремел директор:

— В том-то и дело!.. Я тебе приказываю!..

— Погодите. Вы ведь еще не знаете, почему мы и сегодня вряд ли дойдем до Рудной. Надо пробиться к Сосновой, вывезти роженицу. Женщина рожает в первый раз, и у ней двойня. Да, да, это и есть причина. Конечно, опоздание увеличится.

— К черту Сосновую! — кричал директор. — Мы не обязаны пробивать туда дорогу! Существует договор…

— Знаю. Я сам его подписывал. Но обстоятельства таковы, что именно нам придется…

— Ты что, мне назло?!

— Вовсе не хочу я тебе назло делать, — перешел и я на «ты».

— Дело очень серьезное, Йозеф!

— Знаю. — Я говорил с глубокой озабоченностью. — Знаю, Смолин, все это очень серьезно. Но поступить иначе мы не можем. Правда.

— Ты псих, Зборжил. Давно надо было тебя уволить, и жил бы я спокойно!

— Что ж, ты мог это сделать.

— Послушай, Зборжил, брось своевольничать! — В его голосе слышалась угроза. — Не то сам не рад будешь!

— А я и сейчас уже сам не рад. Что ж, кому-нибудь да надо отдуваться.

Я и в самом деле был не рад. Разделить людей, послать их одновременно в два места я не мог. Необходимо дать им хоть малое время для отдыха. Я не мог рассчитывать, что у них хватит сил работать непрерывно дни и ночи, имея дело с тяжелыми машинами, дорогими, уникальными, от которых зависит и их жизнь, и жизнь других людей.

— Что будет с прессом?! — кричал Смолин. — Меня со всех сторон бомбардируют! Грозятся весь ущерб списать на нас! Рабочие не могут попасть на завод… И еще там дети, они уже два дня не могут вернуться домой из-за нас!

— Из-за пурги. Все знаю. Утром приходили к нам люди, хотели на завод проехать, да поглядели, как мы тут бьемся, ну и сами разошлись по домам. И вечернюю смену мы домой отправили. Дороги еще нет.

— Значит, не подчинишься?

— Не могу я тебе подчиниться, директор.

— С работы сниму!

Я проглотил слюну и переспросил:

— Снимешь?

— Да! Сниму! Обязательно сниму!

— Ладно. Как только доберемся до Рудной, приеду к тебе — тогда и снимай. Спокойной ночи, — тяжело выговорил я.

— Вот это по-нашему! — воскликнул Достал. — Здорово вы ему ответили, товарищ начальник!

— Н-да. Чужая-то боль не болит…

— Я не потому!..

— Факт, вы были великолепны, — вмешалась Пстругова.

Она смеялась, словно все это было шуткой. Старик рабочий посмотрел на меня. Он еще раньше заметил, что я на него поглядываю, и теперь одобрительно подмигнул.

Это меня тронуло. Достал налил мне полстакана. Я отпил немного, жар пробежал по телу. Уборщица, которая тоже все это время не уходила из своей каморки, принесла полные чашки. Напившись кофе, люди начали одеваться.

— Обадал, позови Павличека.

Тот явился — глаза сонные, руки безвольно повисли.

— Ну и видик у вас, — заметил Достал.

— Что вам еще от меня нужно? — проворчал Павличек, обращаясь ко мне. — Завтра первым же автобусом уеду.

— Никуда ты не уедешь. До нашего возвращения будешь здесь, в Броде, за начальника участка. А мы двинем. Все. Кто отдыхает, тем тоже ехать. Вы вторую ночь не спите, и вполне возможно, что не придется спать еще две. Зато работа теперь наладится: у нас ведь новый начальник участка! Личка, лыжи свои кинь в кузов. Ну, поехали!

О Бальцаре я не вспомнил. Ветер принес рокот моторов. Дом опустел. А я вроде все кого-то ждал, не знаю кого.

— Снимет, значит, — прошептал я. «Но, господи, надо же кому-то отважиться на то, что не предусмотрено договорами! — говорил я себе. — Не все можно обеспечить актами да протоколами в четырех экземплярах. В сущности, теперь уже неважно, что будет. К цели мы идем не прямо, отклонились в сторону — но ведь за этим женщина с детьми, за этим — страх Лички за жизнь жены! У него доброе, открытое лицо, как у всех прямодушных людей».

Я вдруг осознал, что впервые иду к цели не таким прямым и четким путем, как обычно. Кратчайшее расстояние между двумя точками — не всегда самый легкий путь. Зато ясный. Если же отклоняться от прямой, можно утратить четкий взгляд на ситуацию, и на цель, и на собственные усилия. Но мне важно не это. Вот стул. Я опираюсь на стол. Потрогал то и другое. Пощупал себя. Посчитал пульс. Сердце исправно бьется. Я живу. И не испытываю ничего, кроме ощущения, что поступаю хорошо, отдав предпочтение Сосновой. Неделю назад я бы еще раздумывал. Впрочем, я и сегодня раздумывал, но сегодня надежда, что я действую правильно, была сильнее.