Гармония – моё второе имя (СИ)

У Марины с Гошей так и произошло.

А тут еще проблема с ребенком… Она охладела к Гоше, и ничего не могла с собой поделать. Иногда ребенок делает процесс врастания в мужчину необратимым. Пары разрываются только с мясом. Марина, уповая на это, как на последнюю надежду, как последнюю милость просила согласия завести ребенка. Гоша отвечал категорическим отказом (а уж что-что, но быть категоричным он умел). Почему – неизвестно. Марина подозревала, что объяснение лежало на поверхности: Гоша просто-напросто не способен был стать отцом; с другой стороны, зная Гошу, она не исключала и более сложное объяснение: он патологически боялся иметь детей.

И тут Марина встретила меня. Я на дуэли победил Гошу. Я чемпион, и я люблю ее. Следовательно…

Очаровательный механизм приспособления был запущен теперь со мной – причем, без моего на то согласия, то есть без формальностей. Влюбленность, любовь, переходящие в преданность, верность, заботливость – все это безраздельно принадлежало теперь мне. По праву сильного. И сказать Марине с ее проектом «нет» – значило обидеть ее в лучших чувствах, оскорбить, унизить и убить. Хуже того – растоптать. По кодексу слабого.

Оказывается, я все еще находился в той стадии, когда ищешь счастье вне себя. Да и бывает ли по-другому?

Вот останусь один (то есть без Марины : впервые выговорил такое) – и на меня снизойдут покой и воля, так сказать, замена счастью. Суррогат?

А может – логическое продолжение счастья? Покой и воля как форма счастья. А?

Что если покой и воля – это и есть мое счастье сегодня? Смотри, не ошибись, орелик.

А вдруг не снизойдут?

Страшно было терять любовь. Что-то подсказывало мне, что терял я слишком много. Был уверен в этом. Если любовь к способной на любовь женщине уходит – виноват мужчина. Это точно ошибка. Пустота, возникающая оттого, что от тебя уходит пустая женщина, бывает невосполнимой. Собственно – смертельной раной. Берегись…

Два чувства сражались во мне, одном человеке. Иногда я просыпался, открывал глаза – и просто наполнялся ощущением счастья. Уже предчувствие полноты жизни делало меня счастливым. Я, Марина и наш ребенок: вот формула удачи. Все так незатейливо.

А иногда, в иное утро, мечта моя (розовый младенец, а также все сопутствующее – счастливые глаза Марины, ее благодарная улыбка) разрасталась до таких размеров, что начинала давить на жизненно важные центры. То, что я имел в жизни, мне уже не хотелось; а то, чего мне хотелось (розовый младенец плюс мое родное одиночество), было недостижимо.

Я боялся остаться один. Накатывал страх: собственный эгоизм казался мне безмерным. Я боялся себя. Все казалось зыбким и ненадежным. Я забывал на вкус ощущение счастья.

И когда я окончательно запутался – темень египетская, а не жизнь – вдруг пришло новое понимание, а вместе с ним и ощущение новой силы. Ведь все мои страхи и мечты, если их перемножить и поделить, и есть вариант гармонии. То, что вчера было хаосом, сегодня стало гармонией.

Почему? Потому что я как был порядочным человеком, так и остался; как был думающим – так и законсервировался в этом состоянии. А гармония не берется ниоткуда, она рождается именно из хаоса – с помощью разума и высокого чувства. Из ничего и будет что-нибудь никчемное. Из мыслей и страданий – понимание и удовлетворение.

Этот кошмар и есть счастье. Все прочее – удовольствие. Конечно, хочется, чтобы в жизни было и удовольствие, хочется. Но тот, кто гонится за удовольствием, – несчастный человек.

Как не расплескать вот это понимание, по капельке набежавшее в хрустальную чашу. Вот она, эта чаша, полновесный чемпионский кубок. Он дается не за победу в турнире на рапирах (г. Минск, заброшенный сарай, 200… г.); эта номинация называется «познай себя» (всегда и везде). У Гоши на этот мировой форум даже заявки не приняли бы. Через секунду и чаша, и ее содержимое могут испариться, превратиться в эфир – и ты уже остался без понимания, экс-чемпион. Никто. Через какое-то время из эфира, из влаги тумана конденсируются капли смысла, наполняющие чашу, – и ты должен пользоваться моментом, пока есть силы.

И единственный способ хранить чашу всегда полной, чтобы в любой момент можно было передать ее другим, – сделать чашу романом. Роман не пишется, а сочится. В романе смыслы живут в эфирном состоянии, а также в жидком, и даже в твердом, металлическом. Роман – это вселенский аккумулятор всех существующих в природе и культуре смыслов. Чаша смыслов. Бездонная.

А почему чашей необходимо непременно делиться с другими?

Потому что в ней присутствует истина. Я считаю, что истина всего важнее на свете; но истину нельзя проповедовать, в ней нельзя убеждать, ее нельзя делать инструментом принуждения, ибо тогда она в ту же секунду перестает быть истиной. То, в чем убеждаешь с пеной у рта, неуловимо меняет свой состав – и вот уже перекисший нектар обладает свойствами яда. Истина и пена у рта – совмещаются с изрядной долей комизма. Дубина истины: представляете?

Истиной можно только делиться: это способ существования истины в мире людей.

Я и делюсь. Чем больше отдаешь – тем больше тебе остается. Выгодно делиться.

Это тоже закон жизни, закон всемирного тяготения. Правильная, разумная, трудная жизнь не просто достойна романа, она в обязательном порядке завершается романом – чтобы войти в состав других трудных жизней и немного их облегчить. Или – усложнить: как получится.

Вот это и есть подлинная глобализация, способ соединения подвижников в прочную цепь, состоящую, в сущности, из эфира. В этом, если угодно, общественное измерение личной жизни, жизни личности.

Стоп: Личности.

Невозможно объяснить. Можно только зафиксировать. Кому надо – поймут. Понимание, трогательно соединенное с чуткой и ранимой душой, живут на виду у всех – в роковом, но гордом одиночестве.

Жить, держаться на виду у всех – на это надо много сил, Марина.

Как-то так получалось, что я обязан был писать роман. А Марина и розовый младенец?

Не знаю, не знаю… Ибо удержать любовь без розового младенца – невозможно; однако розовый младенец никак не совмещался с романом, по замыслу, совсем не розового цвета.

Не знаю…

Проклятый сон: о чем он был? Что я видел во сне? Что-то связанное с Мариной.

Когда я выписывался из больницы, в полдень, врач удивленно сказал мне:

– У вас странное имя – Гармония.

– Меня зовут Герман, – скромно потупил я очи.

– Но тут написано – Гармония. Вот, читайте. Почерк, правда, неразборчивый. Кто вас доставил в больницу? С чьих слов записаны ваши данные?

– Гармония – мое второе имя, – ответил я нагло и удалился восвояси.

* * *

Понимаю: с точки зрения литературного мастерства последняя фраза должна быть ударной – и она у меня получилась; это удача, фразу нельзя трогать ни в коем случае. Испортишь концовку главы.

Однако в мой роман несанкционированно вмешалась жизнь, не спросившись меня, автора. Утром того дня, когда я выписывался из больницы, ко мне пришел мой сын Илья и сказал:

– Папа, у нас беда. У мамы обнаружили рак желудка. Это случилось в тот день, когда ты исполнял свой танец с саблями.

– С рапирами, сынок.

– С рапирами, извини. Она все время плачет. И просит, чтобы ты вернулся домой. В семью. Она плачет с того самого дня, как ты ушел.

– Ты не в курсе, нас еще не развели?

– Не развели. Заявление о разводе мама забрала на следующий день после того, как его подала.

– Понятно, – сказал я. – Чего же тут непонятного? Ясно, как божий день. А ты хочешь, чтобы я вернулся, сын?

Он поднял на меня глаза, всегда немного грустные, и ответил:

– А ты сам как думаешь? Легко без отца? С умирающей матерью?

ЖИЗНЬ ВМЕСТО ДИАЛЕКТИКИ

(роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание»)

7

«И во всём этом деле он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность, таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и совпадений».