Стадия серых карликов

Черт возьми, выругался новатор, ей попалась левая модель! Тем не менее, Кристина Элитовна хвалила изделие как бы вприглядку, безуспешно пытаясь выворачивать правую руку с тем, чтобы все же достать лезвием ростбиф. Аэроплан Леонидович негромко, в целях приличия, разумеется, подсказал, что предмет следовало бы взять в левую руку, поскольку ей случайно попалась модель для левшей.

Тут-то и закончился полный оборот поднебесного рая. Аэроплан Леонидович не успел даже взглянуть сверху на дом Ивана Где-то, о чем мстительно мечтал, идя к телебашне. Мол, мы на вас это самое…

Алабамская одноклассница подозвала официанта, вручила ему билеты на новый оборот поднебесного рая и велела накрыть стол на шестерых. Чтобы не мешать официанту, они подошли к окну вплотную, и теперь Аэроплан Леонидович мог вполне осуществить заветное желание.

Внизу тлели кучки огней, по ручейкам магистралей двигались как светящиеся бактерии, потоки машин — он с трудом определил, какой из ручейков является проспектом Мира, и поскольку дом Ивана Где-то, причем бывший, так как поэт, редактор и литконсультант сбежал в Олимпийскую деревню, разыскать в этих кучках не представлялось возможным, в Аэроплане Леонидовиче от высоты взбурлила мания величия.

Он вошел в творческий раж, ему бы сейчас перо и несчастную бумагу, извилины у него шуршали от обилия мечущихся мыслей, всякие там нейроны искрили всеми контактами — наверняка энцефалограмма рядового генералиссимуса пера представляла бы собой в данный момент сплошное черное пятно, огромную кляксу.

Но… он обнаружил у себя за спиной улыбающегося американского дипломата Даниэля Гринспена, который представлял ему миловидную свою супругу Элизабет, а та вдруг сказала, что они с мистером Около-Бричко чуть ли не родственники, так как Зайчиха, она же миссис Смит-Пакулёфф, — ее мать.

— Дорогой мистер Эбаут-Брич, я так рад, что мы встретились, — говорил Даниэль Гринспен, усаживаясь возле рядового генералиссимуса пера, а потом негромко, совершенно по-свойски добавил:

— Вы даже не представляете, насколько американским является ФМЭ! Это тот редкий случай, когда владелец заказывает музыку. Все к его ногам! Вы меня поняли!?

— Конечно, я вас понял, мистер Гринспен, — сказал рядовой генералиссимус пера. — Но и вы меня хорошо знаете, и мою позицию тоже.

— Во-во, главное — позиция, — изрек Декрет Висусальевич, как ни странно, ни к кому не обращаясь, значит, для собственного потребления или удовольствия.

— У меня есть интересный для вас видеоролик, — прошептал дипломат.

— За то, что с человеком происходит во сне, никто у нас личной ответственности не несет.

— Какой же это сон?! Даже ваше телевидение репортаж о последствиях показывало.

— Это посредством свободы обмена информацией…

— Не валяйте дурочку. Мне терять нечего. В вашем распоряжении тридцать минут. У вас или все, или ничего, Эбаут-Брич!

Уездный начальник громко крякнул, прочищая горло — эта привычка выдавала в нем трибуна, то есть деятеля, работающего в основном на трибуне и, наклонившись в сторону рядового генералиссимуса, произнес с важностью:

— А в качестве научного консультанта? Согласны? Вы?!

Престранная манера Декрета Висусальевича ставить в конце предложения местоимения под жесточайшим ударением, особенно неприятная, когда в лицо собеседника выкрикивается: «Вы!», не покоробила Аэроплана Леонидовича, он рассеянно сказал «Да», продолжая размышлять о незавидном своем положении.

«Это сон!» — слабо, как ночной всполох над темным горизонтом, высветилась надежда и тут же погасла под напором неопровержимых фактов: международная передача — не сон и не бред, приставучий американец — не сон, а шпион, его аббревиатура, придуманная для облегчения бизнеса — тоже, увы, реальность. И шантаж, и угрозы — тоже не сон. Видеоролик? Ну, так что? Несанкционированная передача ФМЭ? Научно-технический шпионаж? Вроде того, однако же во сне!

Мистера Гринспена встревожил обмен репликами между уездным начальником и рядовым генералиссимусом пера — кажется, никакого иного смысла, кроме лежащего на поверхности, в репликах не обнаруживалось, за исключением напористого «Вы?!», которое вполне могло служить условным словом.

— Миллион долларов и публикация всех ваших сочинений.

— Даже у Америки на меня бумаги не хватит!..

— Президент готов даже отказаться от СОИ.

— Ради моих «Параграфов бытия»?

— Нет! При условии овладения секретом ФМЭ.

— Я не владею никакими секретами, мне всю жизнь к ним допуска не было.

— Вы умрете от СПИДа.

— С вашего дозволения, я уже две ударных пятилетки импотент.

Гражданин Эбаут-Брич в словесной пре с агентом мирового империализма сражался как лев, с гордостью отвергая буржуазный миллион и печатание собственных произведений за пределами территориального деления страны. У него даже юмор обнаружился, заодно и бесстрашие — не поддавшись шантажу, стоял как скала, как символ и великий пример для всех остальных человеческих факторов.

Но как во сне перед Аэропланом Леонидовичем возник образ старшего лейтенанта милиции Василия Филимоновича Триконя с двумя дюжими молодцами в белых халатах нараспашку. Появление этой троицы произвело за столом замешательство: начальник Шарашенского уезда и его супруга подумали, что, сколько ниточке ни виться, а конец будет. Вот он и наступил, особняк конфискуют за казнокрадство, жаль, что не все драгоценности рассованы по надежным людям. А кто нынче надежен, может, в первую голову и заберут самого надежного. Кристина Элитовна прикрыла выемку меж холмами бюста, где посверкивал в полсотни тысяч зеленых брильянтик («Какая же я дура, задумала выпендриться перед Зайчихой!» — проклинала теперь она себя).

Мистер Даниэль Гринспен весь подобрался, преисполнился процедурной невозмутимости, а в душе был совершенно повержен оперативностью русской контрразведки. Его теща мысленно вернулась в годы своей молодости, не в партизанскую землянку, где располагалась радиостанция и где она была хозяйкой, а в последующие времена, когда их отряд был разбит, и она в гестапо села за ключ.

Участковый лихо взял под козырек и спросил Аэроплана Леонидовича, глядя на него так, словно впервые видел:

— Товарищ Около-Бричко, вы пили?

— Да, конечно, — с вызовом подтвердил тот.

— Тогда придется проехать с нами, — объявил участковый и кивнул на своих спутников.

Один из них показался Аэроплану Леонидовичу знакомым. В непривычной обстановке узнать человека, которого всего раз видел, трудно, однако вне всякого сомнения с фонендоскопом здесь присутствовал психиатр Тетеревятников, и было похоже на то, что они хотели применить силу. Специальность доктора Тетеревятникова несколько омрачила потемки в душе рядового генералиссимуса пера. В самый бы раз ему возмутиться, устроить скандал по всем параграфам, так, чтобы кругом были виноваты, а ты во всем прав, праведен, и демократ в самой торжествующей стадии. Только тогда придется сидеть до конца второго круга поднебесного рая. Выйти в сопровождении милиционера из игры, навязанной Даниэлем Гринспеном, — чего желать лучше? А с психиатром можно разобраться и за пределами рая… «Ножевилки!» — вспыхнула тревога в его мыслительном приспособлении, и он ловко, как теннисист, овладел пространством стола, мгновенно собрал все четыре предмета, причем у Христины Элитовны образец гениального изобретения пришлось вырывать из рук. «Неужели у них такие огромные микрофоны?» — взял на подозрение ножевилки мистер Гринспен, а уездный начальник взволновался до стадии протеста:

— Позвольте, а нам?!

— Возьмите, — ткнул Аэроплан Леонидович ему ножевилку, понимая, что начальнику уезда ножевилки необходимы в качестве наглядного пособия.

— Скажите, что случилось, почему вы уводите нашего товарища? — осмелев, спросила Кристина Элитовна.

— Ничего особенного, — ответил доктор Тетеревятников.

— Но у нас праздник…

— Извините, товарищи, но надо, — с виноватым видом развел руками участковый. — Отдыхайте, пожалуйста… Будьте любезны…