Стадия серых карликов

— Гражданка Тарасенко, что вы чепуху мелете? Где этот бак и где змеевик?

— Якый бак? Тю-ю…

— Вы же только что сказали, как покойный бак перестраивал.

— Так вы ж у нього и спросить.

— Вы в своем уме, гражданка Тарасенко?

— Не, у мэнэ справка, шо я дурна, як пробка. Показаты?

— Послушайте, но вы же варили самогон, признайте хоть это!

— Канешно. Вси варылы и я варила. В партызанському отряде, колы у нас спырту не було, а багато раненых… Варыла градусив пид девяносто, було дило… З усього варыла: з картошки, буряка, яблук, груш, ягод, морквы, помидорив… А з кавунив?.. З усього варила, бо нимецький гебиткомиссар талонив на сахарь не давав. З талонив не зварыш. Вообще той, хто талоны прыдумав, не знае, що самогон можно вариты з усього, що зелэние та ростэ.

— Я еще раз вас спрашиваю, гражданка Тарасенно: где находится самогонный аппарат?

— Та його красни слидопыты откопалы в блиндажи, хотилы в музейному куточку поставыты, так директора школы за цэ чуть з партии не выкынули.

— Вы мне байки не рассказывайте, гражданка Тарасенко! А если я сейчас приду с понятыми и найду самогонный аппарат здесь?

— Та нэ треба людей беспокоиты. Дывиться без понятых, колы вам так хочэться. А шо найдэтэ, так хай вашэ будэ…

«Вася, ты соображаешь, с кем ты связался? Она же гестапо вокруг пальца обвела, а там волкодавы сидели не чета нам, извини, пожалуйста, — услышал Василий Филимонович голос горячо любимого начальника. — Тебе хочется, чтобы заявление обязательно подтвердилось? Зачем тебе это? Улик ты не найдешь, самогонный аппарат она так запрятала, что с собаками не разыщешь, сам же продукт, как ты догадываешься, выпит, а запах выветрился. Заявление может и не подтвердиться, если ты ласково улыбнешься гражданке Тарасенко, расположишь ее к себе. Только не обольщайся, не забывай, кто она… Дай ей почитать заявление, а?»

Товарищ подполковник толкал как бы участкового к сговору с самогонщицей, пожалуй, с полувековым стажем, и хотя Василий Филимонович не до конца понял замысел начальника, сомневался даже в целесообразности такого шага, однако перечить руководству не привык.

Старушонка цепко взяла бумагу, отставила ее подальше от себя, собираясь читать без очков, и по тому, как пролесковые глаза забегали по строчкам, участковый определил, что самогонщица обладает приемами скорочтения, может при этом и способностью запоминать текст слово в слово — как никак она именно этим когда-то и занималась.

— Так цэ ж Араплан, черна душа, Сергийовычу и писля смерти дошкуляе.

— Кто-кто? — переспросил Василий Филимонович, предчувствуя совершенно нехороший поворот событий.

— Та е такый гад на свити. Араплан Биля-Брычко, або Около-Бричко по-российському. Ходыв-ходыв, напысав все-таки…

«Силы небесные! — взмолился в душе Василий Филимонович. — Сохраните меня и помилуйте! И здесь он, как же, без него нигде вода не святится, нигде самогон не варится. Надо же — какой вездеход!..» И еще он подумал, что надо сменить участок, пасть на колени перед Семиволосом, пусть сжалится, иначе никакого житья, никакого нормального отправления милицейских обязанностей.

— Вы шось пополотнилы, — сказала старушонка и, видя, что он не понял, разъяснила: — Ну, побледнели…

— Ничего, душновато сегодня, — поправил на боку планшетку Василий Филимонович. — А кто это такой Около-Бричко?

— Хто такый Биля-Бричко? Зараза, ось хто. На початку вийны хлопци Сергийовыча зустрилы його в лесу з матрасом грошей. Хлопци тилькы начинали партизаныты. Так Араплан гроши отдав Сергийовычу пид розписку, а сам чкурнув, втик, бо велыкым начальником сэбэ считал — фининспектор!.. Вже в Германии, колы Сергийовыч командував дивизией, воно, оцэ Биля-Бричко, служыло писарчуком. Так воно прыйшло до Сергийовыча и кажэ: трэба мэни даты за той матрас грошей якщо не звания Героя Радянського Союзу, то бойовый орден. Война закинчылась, а у нього нэма бойового ордена! Сергийовыч взяв та и послав його по-нашему, по-простому… А воно взяло та и напысало: матрас грошей взяв, розпысочка ось вона, а гроши дэ? Хлопци дэсь закопалы, а тых хлопцив в жывых нэма.

Та видступыв без наказу, та пивчаса в плену був, та вроди цэ скрыв, можэ, вин нимэцькый шпигун, так на всякый выпадок Сергийовичу десятку далы на роздумы. Ото такый вам и Араплан… Зараза вона и е зараза…

— Значит, вы категорически отрицаете факт самогоноварения, — сказал Василий Филимонович, и в тоне его основное место занимала полная и безоговорочная капитуляция. — Заявление без подписи вы считаете злостной клеветой на товарища Халабудина, то есть на его светлую память?

— Та про шо ж мы з вамы балакаем?! — удивилась старушонка.

— Так и запишем.

Он расположил планшетку на окне и стал писать, что, дескать, она, Тарасенко Мокрина Ивановна, никогда самогон не варила, никаких продуктов самогоноварения в квартире умершего гражданина Халабудина В. С. не держала, на поминках вышепоименованного гражданина самогон, упаси Бог, никто не пил и не употреблял, а заявление без подписи считает клеветой на светлую память ветерана войны. С моих слов записано верно…

— Прочтите и распишитесь.

Тут за окном несколько раз просигналила машина, старушонка засуетилась, и Василий Филимонович помог ей вынести узел на улицу. Перед подъездом стоял самосвал, предназначаемый, судя по всему, для роли такси, и водитель, человек в годах, сын одной из товарок, как объяснила гражданка Тарасенко, был немало озадачен, увидев возле машины милиционера. Василий Филимонович тоже был смущен: он своими действиями, то есть доставкой старушкиного узла к самосвалу и погрузкой его в кабину, способствовал злостному нарушению законодательства о нетрудовых доходах, каковыми здесь, надо сказать, никак не попахивало. Тем не менее, старший лейтенант милиции Триконь В. Ф. должен был незамедлительно пресечь попытку использования государственного транспорта не по назначению, хотя старушонка Тарасенко — не очень-то частное лицо, в столице проживала не по собственной прихоти, а по поводу исполнения гражданского и товарищеского долга. Короче говоря, Василий Филимонович угодил в парадоксальную ситуацию и выход из нее нашел проще простого: пожелал гражданке Тарасенко удачного пути, козырнул и пошел в общественный пункт охраны общественного порядка. Взял служебный грех на душу: нет и не может быть такого закона, который всю жизнь распишет, разложит ее всю по полочкам… «Нет же такого закона, товарищ подполковник?» — спросил он у начальника. «Эх, Вася-Вася…» — послышалось в ответ.

Глава двадцатая

Скоростной лифт низвергал рядового генералиссимуса пера едва ли не на грани свободного падения, и поэтому душа героя героев находилась в состоянии парения. Еще бы, расчудесным образом отделался от приставучего американца, судьба послала родного участкового тютелька в тютельку и, если бы в кабине не находилось много посторонней общественности, в том числе и от прогрессивной части всего человечества, он высказал бы Василию Филимоновичу от всей души, от ребра, так сказать, до ребра, слова благодарности в обрамлении искренних чувств признательности как таковых. «Когда рядом товарищ Трикон, агент империализма никому не страшон!» — крутом-вертом взвихрились мысли великого графомана, ради рифмы не пожалевшего фамилию своего спасителя, сделав из нее, напоминавшую прекрасную русскую тройку, нечто мошеннически-картежное или вовсе басурманское, навязчиво рифмующееся с «террикон». Лифт несся вниз, а во вдохновении Аэроплана Леонидовича не снижалось давление стихотворного напора, вспухал замысел сварганить о товарище Триконе героико-публицистическую былину на актуальную тему работы по дальнейшему улучшению и укреплению соцзаконности и соцправопорядка.

Участкового и рядового генералиссимуса пера разделяли три или четыре белобрысых иностранца, судя по невозмутимости — скандинавов, а товарищ Тетеревятников стоял рядом и приглядывался к Аэроплану Леонидовичу с нескрываемым профессиональным интересом. Приятного мало, когда смотрят на симптомы, а не на тебя, которого не видят, хотя и смотрят, что называется, в упор.