Стадия серых карликов

Неглинский получил почему-то на этот раз облик ветерана лет под семьдесят пять, короче говоря, старости и немочи отвалили щедро, стало быть, его ожидали не молодые забавы, а какая-то тягомотина, вероятнее всего, высокоморального толка. Он был Духом Москвы из числа домовых, в штатном расписании его должность именовалась Великий Дедка Московского посада — восемьсот лет тому назад с хвостиком было повелено ему занять должность, и с тех пор возглавлял важную городскую службу. И, не получая вместе со своими подчиненными из бюджета города ни копейки, не имея ни своего профсоюза, ни ондатровой шапки, крутился денно и нощно все двадцать четыре часа в сутки, хотя чин имел примерно генерал-губернатора и действительного тайного советника по петровской табели о рангах.

Дух принадлежал к добрым демонам, домовым, доброжилам, а не к чертовщине. Фамилию ему дали поповскую — Неглинский, по названию притока Москвы-реки. Посад-то в двенадцатом веке был возле Неглинки. Звание Московского не доверили — на двухсотлетнюю просушку попал он после крещения Руси, не пожелал якшаться с новым Богом, святым семейством, его ангелами, архангелами и апостолами, тогда как старые Перун, Велес, Дажьбог, Хорс, Сварог, Стрибог, Семаргл и Мокошь были привычны и родственниками в язычестве домовым. Низвергнутые боги-идолы наслали на Русь мор и татаро-монгольское иго, кровь на земле вспухала рыхлыми коричневыми ручьями. Раскосые степняки жгли народ в великой лепоты храмах, вытаптывали бесчисленными табунами всякое жито, и ослаб русский народ духом и телом — так всегда бывало, когда ему веру меняли. Всегда бывало и другое: народ с новшеством обвыкался, неизменно приспосабливал его к себе — по Сеньке шапка!

Дедка Неглинский, озабоченный борьбой Добра и Зла, Правды и Кривды, Света и Тьмы, Жизни и Смерти, Начала и Конца со времен еще Юрия Долгорукого не вмешивался в дела мирских и духовных властей, каждый раз в стране этой через триста лет преходящих. Всегда брал сторону первых, потому что вторые были подвластны Лукавому и его нечистому воинству: чертям с бесами, кикиморам, марухам, ведьмам, бабам-ягам, полуденицам, полевым, русалкам, лешим, водяным, упырям и тому подобной твари. Не пожаловали фамилию Московского потому, что главным домовым назначили как бы с испытательным сроком до очередной служебной аттестации. Да так все и осталось без пересмотра — Вече Великое Доброжилов Руси, сдвинувшись с Киева, где хозяйничали то половцы, то татары, напоминало во все времена переезжую сваху. То Владимир, то Новгород, то Псков, то Суздаль, то Москва, то Тверь, то опять Москва, то Санкт-Петербург и снова-таки Москва. В дорожных мытарствах Вече Великое сильно забюрократело. Столько появилось в нем да при нем столов да департаментов, главных управлений и просто управлений, отделов и подотделов, секторов и групп, всевозможных объединений от самых простых и совершенно ненужных до научно-производственных. Тогда как дело доброжильское простое и веками проверенное: в каждом доме, в запечье, должен сидеть домовой и заниматься добрыми делами, оберегая хозяев от незаслуженных пакостей и происков разной чертовщины.

Что такое домовой? Дух да шкура, которая принимает разные обличья — то доброй бабушки, которая сидит на скамейке перед каждым подъездом, то девчушки, самозабвенно прыгающей на одной ножке через веревочку, играющею с подружкой в классики, а подружка и понятия не имеет, что напарнице несколько тысяч лет от роду, что она пять раз была на просушке. Домовой должен быть всегда начеку, прежде всего, на страже нравственности дома. Недаром дамочкам по ночам снятся всякие страсти, большей частью их как бы кто-то душит, а ведь это проделки кикиморы. С юношами и девственницами тоже возни хватает, распаляет им дьявол фантазии, а гражданам постарше, когда никакого спасу нет от бесовского зелья, приходится являться в виде спасительных подмигивающих и пляшущих чертиков, что в просторечии именуется «набрался до белой горячки». А сохранение семьи, любви, очага, здоровья — пустячные разве заботы?

Провидение руководит временем или время провидением? Великий Дедка был бессмертным духом, его не волновала проблема конечности собственного бытия, он никуда не спешил и никогда не опаздывал, время для него существовало совсем не так, как для людей. Он существовал во времени так же, как и время существовало в нем, они сосуществовали, независимые друг от друга.

Ни время не властвовало над ним, ни он над временем. Он не мог быть современным или несовременным, отсталым или передовым — они не бросали друг другу вызовов, никогда и ни по какому, пустячному или самому важному поводу. В кажущейся этой разъединенности было великое, не показное и органичное единство, ибо время в упряжке с пространством было только формой, тогда как содержанием она насыщалась либо Доброжилом, либо Лукавым, нередко, по человеческому неразумию, своеобразным коктейлем из того и другого.

Да, Великий Дедка существовал вне времени, начальство регулярно направляло его в командировки на планету Земля прошлых веков, к примеру, в Киев времен Владимира Мономаха, могло направить и в будущий тридцатый, хоть в пятидесятый век. Из будущего, правда, возврата не было — даже домовому такого ранга тайна эта не доверялась. У него не было нужды властвовать над временем, так как он во Вселенной знал все или при необходимости мог знать абсолютно все. Время текло через пространство своими реками и потоками только для смертных.

Тем не менее, время беспокоило его как бы опосредованно, через проблемы смертных. В его епархии число проблем увеличивалось, а не уменьшалось. И впрямь, кто должен был торговать, стал воровать, кто должен был закон блюсти, преступал его, заварилась такая кутерьма, взвился на такую высоту дефицит порядочности и честности, что Великий Дедка почувствовал, как перемешивается в столице Добро и Зло, Правда и Кривда, Свет и Тьма, Жизнь и Смерть, Начало и Конец… И меняются местами!

Устал он, ох как устал, двадцать пятый век без отпуска. Как сотворили его до Рождества Христова в избушке славянина на берегу Малого Танаиса из куска чаги, принесенного половодьем во двор, так с тех пор, как белка в колесе. Только и приятного воспоминания, что о двухсотлетней просушке.

У рядовых домовых есть как бы моторесурс: сто превращений, и пожалуйте на просушку для восстановления духовной крепости. Замочат отдохнувшую шкуру в моче жеребой кобылы в ночь на полнолуние, и бодренький, розовощекий доброжильчик выпрыгивает из чана. Преисполненный азарта постоять за доброе дело. Насчет такой мочи трудности нынче неимоверные, дефицит страшнейший, но такова традиционная технология оживления. Искусственный же раствор, поступивший из какого-то объединения, не то Байкальского целлюлозно-бумажного завода, не то Щекинского химкомбината, дает воистину страшные результаты: домовые заболевают алкоголизмом, превращаясь за один лунный месяц попросту в чертей. А кикиморы, подружки доброжилов, созданные для того, чтобы у домовых все в порядке было с единством противоположностей, за неделю становятся валютными проститутками, затем, подхватив СПИД, в течение суток становятся ведьмами, причем с правом вождения как метлы, так и ступы. Пьют по-черному и все подряд, вплоть до политуры и мебельного лака, отчего с мебелью в столице совсем стало туго.

Для чинов ранга Великого Дедки никаких ограничений в сроках эксплуатации не существовало так же, как, например, у Брежнева, — но по плану каждую неделю полагалась новая оболочка, своего рода как бы баня для предотвращения застойных явлений и омоложения, а сколько сверхплановых? Завели они там, наверху, нейронно-логический центр, учитывающий и рассчитывающий все до каждого мгновения так, что у Великого Дедки не стало ни одной лишней секунды. Все и вся надоели, мечтается ему как-нибудь попасть на просушку или достойным образом подвести под себя оргвопрос.

Только охотников на его должность нет, разве что Кощей Бессмертный, давний его недруг из ведомства Лукавого. Давно перевелись дураки за здорово живешь в номенклатуру да к ответственности рваться, взваливать на себя этакую обузищу!