Стадия серых карликов

Глава восемнадцатая

Аэроплан Леонидович вошел в лифт Останкинской телебашни гордо, не без самозначения, дескать, он тоже вхож в игольные ушка, так что принимайте меня, серпастого и молоткастого, господа зарубежные иностранцы, на равных, если не выше того.

Как водится среди людей его пошиба, он культурно опоздал, этак минут на десять. Когда появился в «золотом зале», то почувствовал себя отверженным и лишним: все столы заняты, никто не встречал, и распорядителя в поднебесье не оказалось рядом, под рукой. Он переминался с ноги на ногу минуту, вторую, хотел уже спускаться вниз, как вдруг к нему подошла незнакомая или совершенно неузнаваемая дама и, обдавая крепкими духами и заграничными аэрозолями, обняла и даже расцеловала скользкими и жирными от помады губами.

— Ой, Аря, ты такой же! Чуть-чуть постарел за эти почти пятьдесят лет, — говорила ерунду на больших скоростях дама.

— И ты нисколько не изменилась! Чуть-чуть стала солиднее, а такая же вертлявая, — он тоже врал напропалую и говорил глупости.

Он подумал, что его встретила Кристина, тогда как Кристина Элитовна, располневшая и расплывшаяся, приветствовала его возле стола вместе с совершенно седым, но с черными волосами в носу и ушах, высоким пожилым человеком, должно быть, супругом. Кристина пошлепала щеками, точнее, желе, по скулам Аэроплана Леонидовича, пустив мимо его ушей смачные звуки поцелуев, и тут же всплакнула. Да, за эти полвека на Кристине напластовалась еще три-четыре таких же, и превратилось все это в Христину Элитовну Грыбовик, первую даму Шарашенского уезда и, соответственно, жену шарашенского уездного начальника Декрета Висусальевича Грыбовика. Того самого, с черным пламенем волос из носа и ушей.

И брови у него по недавней моде были достаточно широки и дремучи, глаза, неуловимо-бесцветные от великих трудов по чтению ненужных бумаг приобрели какое-то странное выражение, напоминающее неразгласимую служебную тайну.

Мыслительный комплекс Аэроплана Леонидовича все же сосредоточился на загадке неизвестной одноклассницы, которая так пылко его облобызала. В ней все состояло из совершенно незнакомого материала, и выглядела она лет на тридцать моложе мадам Грыбовик, и фигура сохранилась, и кожа на лице не отвисала, а энергия из нее прямо-таки перла. И вдруг он заметил над верхней губой у нее еле-еле заметный шрамик, вернее, неуловимую тень от него и внутренне обомлел: перед ним сидела Галина Пакулева, Зайчиха!

— Невероятно, — прошептал Аэроплан Леонидович в остолбенелом восхищении от умения Зайчихи блюсти себя.

— Как невеста выглядит, неправда ли? — спросила мадам Грыбовик.

— Ты знаешь, откуда Галя приехала? Из Соединенных Штатов, она уже сорок лет живет в Алабаме…

И мадам Грыбовик давала за залпом залп из винегрета военных воспоминаний (они вместе с Зайчихой были заброшены в тыл немцев, одна из них была ранена и отправлена затем на Большую Землю, а другая — взята в плен и, в конце концов, осела в Алабаме). И слез, напоминаний о школьных происшествиях с неизменным вопросом «а помнишь?». И восхищения своим великим мужем Декретом Висусальевичем, а также сугубо профессиональных сведений из искусствоведения, ибо она была доктором наук и ведущим специалистом по лирическому придыханию как сокровенной форме выражения гражданственности в современном театре. Аэроплан Леонидович сообразил, что одного оборота ресторана вокруг башни слишком мало для запаса словесного половодья, обременяющего супругу уездного начальника. Надо было действовать незамедлительно, хватать момент, иначе своих целей, намеченных на вечер, достигнуть не предоставлялось возможным.

— Уважаемые дамы и Декрет, — торжественно начал он, забыв начисто отчество уездного начальника, — сейчас мы будем первыми людьми, которым выпала честь воспользоваться новым столовым предметом. Сейчас мы отведаем вот те куски мяса, кажется, ростбиф, так называемой ножевилкой!

Как заправский фокусник Аэроплан Леонидович воскликнул «Але оп!», вынул заветный набор из внутреннего кармана пиджака. Вручал ножевилки манерно, подчеркнуто галантно, словно сам был не рядовым генералиссимусом пера, а средневековым рыцарем, преподносил не изделия Кольчугинского завода в рационализаторском исполнении Степки-рулилы, а благоухающие алые розы с выразительными капельками росы на лепестках, которые, упаси Бог, стряхнуть.

Присутствующие дамы не усмотрели во врученных предметах алых роз, лишь многозначительно переглянулись, дружно выражая сомнение в стерильности предметов. Дьявольская интуиция Аэроплана Леонидовича незамедлительно расшифровала смысл переглядываний.

— Они мыты, — поспешил заверить их новатор процесса приема пищи, хотя сам сомневался в пристрастии Степки Лапшина к чистоте, и, подозвав официанта, попросил «освежить» революционные предметы.

— А зачем вообще эти штуки? — глядя вослед удаляющемуся официанту, спросила Зайчиха.

«Живет в расистском штате, негры посуду моют и прислуживают, потому тебе, плантаторша, и невдомек», — помыслил Аэроплан Леонидович и приступил к пересказу своей заявки Куда следует, безостановочно сыпля цифрами, от которых дамы поеживались, будто на них, шурша, сыпалась ледяная крупа. Но зато Декрет Висусальевич как бы оживал, проникаясь к новатору уважением, симпатией и чувством товарищества, родства по совершенно безусловному преобразованию Вселенной.

Надо заметить: Декрет Висусальевич имел на лицевом счету преобразователя одно рукотворное море в нижнем течении Днепра, которое затопило огромное количество чернозема, и по сей день с превеликим аппетитом пожирало берега, тучнея на карте и становясь все бессмысленнее в жизни — энергии гидростанции, построенной на водохранилище, перестало хватать для откачки воды из шахт, им же подтопленных.

— Я же вас хорошо знаю, — сказал уездный начальник рядовому генералиссимусу пера как по всем статьям равному. — Ваш институт шефствует над хозяйством в наших Синяках. Верно?

— Совершенно точно.

— Именно такой человек мне нужен. Как вы!

У Декрета Висусальевича была своеобразная привычка, выпучивая глаза, сопровождать концовки предложений различных пафосными восклицаниями, и поэтому всем почему-то казалось, что он долгое время служил в кавалерии. Наверно, восклицания и выпучивания чем-то напоминали сабельные удары.

— Благодарю. Буду очень рад, — старомодно ответил Аэроплан Леонидович, отыскивая в интонации уездного начальника иронию, подвох или насмешку. Нет, интонация юмором и не пахла, она была такой же прямолинейной, как ее хозяин.

Тем временем официант принес ножевилки, и уездный начальник, зажав в руке одну из них, словно на скачках рубанул воздух и выдал многозначительный лозунг:

— Шарашенцы всегда впереди! Мы!..

Всякая многозначительность нуждается в переводе или в прояснении хотя бы некоторых ее значений. Поскольку речь Декрета Висусальевича изобиловала еще и замысловатостью, Кристина Элитовна привычно пришла на помощь, сказав Аэроплану Леонидовичу, мол, в самом деле, а почему бы ни приехать к ним в научную командировку? Должны отпустить, если Декрет Висусальевич направит просьбу откомандировать для оказания шефской помощи.

— На новом уровне — научном и организационном. Только так! — добавил супруг.

— Вообще-то у меня дел по горло, — набивал себе цену Аэроплан Леонидович. — Я не против, но мое начальство…

Конечно же, это было наглое, бесстыдное блефование.

— Это нам под силу. Нам!

— Никак не пойму, зачем вилке еще и ножичек, — вертела революционный предмет в руках Зайчиха, не решаясь испробовать его в действии.

Аэроплан Леонидович, он же и открыватель метода пользования ножевилкой, почекрыжил тонкую пластинку ростбифа и, и, не поднимая глаз, отведал кусочек.

— Какая прелесть! — воскликнула Кристина Элитовна, наконец, догадавшись, что это не обычная вилка, а еще в своем роде и нож. — Необычно, правда, Галя? Как остроумно! Какой же ты молодец, Аря!