Снег на Рождество

— Ой, как вкусно! — воскликнула мама.

И я вновь с необыкновенным удовольствием почувствовал на себе нежный взгляд томных Нинкиных глаз. Румянощекая, с развевающимися кудрями на ветру, она походила на снежную царевну. Вот глаза ее ласково блеснули.

— Прости, что простоволосая, — прошептала она и, вдруг, подойдя ко мне очень близко, нежно обняла меня и поцеловала крепко-крепко. И вновь, почувствовав теплоту ее губ, я вцепился в нее и, зачмокав ее в щеки, зашептал:

— Нинка, возьми, возьми меня обратно.

— Сыночек, так целоваться грех, — толкнула в бок меня мама.

И я не знал, что ей и ответить. Но как всегда выручила Нинка. Весело засмеявшись, она сказала маме:

— Сыночек ваш за все это время с нами молодцом стал. А молодца грех не полюбить! — и, заплясав перед нами и подняв над головою красочно разукрашенную звезду на шесте, пропела свою любимую колядку:

Коляда-моляда

У Иванова двора,

У Ирины у большой

Купила горшок —

Кутью варить,

Жену кормить,

Чтоб детей родить,

А им пашню пахать,

Переложки ломать!

После этого окружающая нас толпа подбежала к первому попавшемуся дому и три раза прокричала:

— Люди добрые, подайте пирога!

И в ту же секунду окна, двери в доме распахнулись, и в руки веселой толпы полетели конфеты, пряники, бублики, теплые румяные пироги, завернутые в промасленную бумагу, и поджаристые беляши и ватрушки. Над толпой взлетали ракеты, стреляли хлопушки, осыпая всех разноцветными конфетти. Разнаряженный Гришка, стоя во весь рост в своих санях, держал в руках красный щит, на котором белыми буквами было выведено: «Кто подаст колядующим, тот будет и в этом, и в будущем году самым счастливым!» Рядом с ним стояла маленькая, точно гном, с длинным носом старушка. На груди у нее висел барабан, и она ловко в такт распеваемым колядкам самодельными дубовыми палочками выбивала дробь. Никита, то и дело подбегая к ней, становился в смешную позу и, указывая пальцем на старушку, кричал колядующим:

— Братцы, вы только посмотрите, вы только посмотрите, какой у нее нос!

Старушка не сердилась. Наоборот, она, слегка улыбнувшись всем, отвечала:

— Нос как нос… Бог дал, Бог и взял… — и с такой вдруг прыткой лихостью колотила в свой барабан, что Никита, отступая назад, падал в сугроб:

— Ой, не дай Бог, еще долбанет…

А в это время к Никите подошли два мужика, один огромный, другой вдвое меньше, оба ряженые, оба держали в руках по два мешка сена. Высокий, нахлобучив на мохнатые глаза шапку и прижав к груди рыжую бороду, поклонился ей в пояс и спросил:

— Пойдешь за меня?

И только он это произнес, как маленький тут же, но в отличие от первого, юрко сняв с головы обшитую узором шапку, упал на колени перед ней и произнес:

— Я ведь тебя, Нин, еще на пруду просил… выйди за меня, выйди за меня… Ниночка, дорогая, милая…

Два мешка его, упав набок, развязались, и ветерок, выдувая пахучее сено, закружил вместе с ним, постепенно застилая им дорогу. Совхозные мужички прикатили телегу. На ней был сооружен вертеп, детали которого были взяты из Виолеттиных картин. Здесь были и деревянные куклы, и фарфоровые коровки, разукрашенные полевыми цветами маленькие ясельки, и даже был сам Бог, умело слепленный из пластилина и воска.

В телегу впрягли огромного медведя: кто-то из колядующих уже успел нарядиться. Грудь медведя была украшена блестящими металлическими снежинками, они звенели в такт песням. Гришка, опустив щит, взял в руки бубен. И пуще прежнего зазвенел, заплясал хоровод колядующих.

До чего ж хороша была Нинка в эти минуты! Глаза ее были добрые-добрые, милые-милые. Как-то случайно она посмотрела мне в глаза. О чем она думала?.. Мужички дожидались от нее ответа.

— Выйду, обязательно выйду… — засмеялась вдруг Нинка и, отдав звезду Никите, у которого на плечах уже сидели два карапуза, взяла обоих мужичков за руки и, искусно притопывая, потащила их в круг бешеной пляски. Все плясало вокруг: и дома, и печные трубы на крышах, и медведь, и телега, и даже Бог, он как-то по-смешному тряс ватной бородою и, то и дело опуская вниз нижнюю челюсть, что-то приказывал и доказывал собравшемуся на праздник люду. Разгоряченный от людского дыхания воздух оказывал действие на него. И пластилин, чуть-чуть подтаяв под его носом, бисером скатывался на губы.

Я пригубил компот.

— Э-э, доктор, да разве такое добро так долго пробуют, — подбежал к нам Никита и, взяв кувшин из моих рук, тут же его осушил. И, осушив, лихо закружился на одном месте. — Эй, давай, давай, подливай, добавляй, — зазвенел его голос. Неизвестно откуда с огромным бидоном, на котором было написано: «Пищевые соки», примчался Корнюха, вытерев свое потное лицо, он как-то странно посмотрел на Никиту и сказал:

— Пятый кувшин проглатывает, и хоть бы что…

Мы шли по улице вместе с колядовщиками. Два ряженых мужика, отталкивая друг друга, то и дело забегали поперед Нинки и посыпали дорогу душистым сеном и соломой. Грузчик Никита, передав кому-то свой кувшин, кричал:

— Братцы, пусть к вам в дом только счастье приходит!

И тут же после его слов разнаряженный Ероха, на нем был председателев обшитый индийским бархатом халат, поклонившись всем сразу, ударял по струнам и запевал:

Уж ты, дядя Доброхот!

Выдай денег на проход!

Выдашь — не выдашь,

Будем ждать,

У ворот стоять!..

Обнимая его за плечи, охотник Сенька, подыгрывая себе на разукрашенной бабы Клариными цветами гармошке, подхватывал:

Сто бы тебе коров,

Полтораста быков!

По ведру бы те доили,

Все сметаною!

Председатель, сопровождаемый двумя почтальонами, у которых сумки были больше их самих, и от этого они еле успевали ползти за начальником, раздавал всем колядующим разноцветные конверты с настоящим и самым что ни на есть фирменным штемпелем нашего почтового отделения, в которых, кроме новогоднего поздравления, были и его личные творческие планы не только на будущий год, но и на пять лет вперед.

— И где он столько электричек возьмет, чтобы вывезти такое количество снега?.. — вздыхал Никифоров, читая Предовы планы и крутя носом и чихая от летающего в воздухе сена.

Хмуря мохнатые брови, он пристально смотрел на Преда, решая, то ли тот шутит, то ли все серьезно говорит. Никифоров угощал всех жареными семечками. Рядом был Витька Лукашов. Торопливо идя за колядовщиками с ватагой шумливой детворы, он аппетитно щелкал семечки.

Верка-продавщица, в руках которой был поднос с сушеными фруктами, толкая в бок Преда да подмигивая тому, пела:

А ты сшей мне шубу,

Шубу новую,

Мне не долгую,

Не короткую.

Мне не по полу ходить,

Мне по лавочкам ступать,

Мне калачики скупать,

Красных девок оделять.

Совхозные мужички, бойко пританцовывая вокруг бабы Клары, которая везла за собой огромную бутыль снежного кваса, пели: