Моя Шамбала (СИ)

Постепенно мы возвращались в наш, уже более знако-мый нам мир. Мы уже основали город-крепость по указу царя Ивана Грозного и стали южным заслоном на пути татаро-монгол, потом мы помогали Петру I Великому строить флот, воевать с турками и шведами. Мы делали революцию, печата-ли листовки на ротаторе и стреляли из маузера по врагу.

Все это было интересно, но казалось далеким. А вот вой-на с фашистами шла вчера и даже идет еще сегодня, если счи-тать, сколько погибло и продолжает гибнуть от мин и неразо-рвавшихся снарядов, как братья Галкины или Толик Беляев.

Мы ходили от экспоната к экспонату и долго смотрели через стекло на полуобгоревший комсомольский билет, личные вещи командиров, именное оружие.

Фантазия наша была беспредельна, и мы примеряли на себя шинель генерала Гуртьева, пользовались его план-шеткой и компасом. Мы сидели в землянке при тусклом светильнике из гильзы артиллерийского снаряда и читали письма-треугольнички из далекого тыла.

Одна небольшая комната посвящалась партизанскому движению нашего края. Здесь можно было увидеть аусвай-сы, выдаваемые жителям города немецкой властью, белые нарукавные повязки полицаев с черными надписями "Poli-zai", партизанские листовки, написанные от руки, и даже пеньковую веревку с петлей, такую, на которых вешали со-противлявшихся немецкой власти или за отказ работать на нее. Мы все это хорошо знали. Я по рассказам взрослых, а Михеевы, Монголис, Венька Хорьков и еще многие ребята, остававшиеся в оккупации, видели зверства фашистов соб-ственными глазами.

Дальше шли полупустые залы, которые мы проскочи-ли галопом. Нас совершенно не интересовала скудная по-слевоенная продукция первого мирного года. Только у чу-чела довоенной свиньи Машки мы остановились на минут-ку и подивились её огромным размерам...

По дороге домой мы оживленно обсуждали увиденное, не толкались, не кричали и были рассудительны. Наверно, за часы, проведенные в музее, мы стали чуть-чуть взрослее и, может быть, умнее.

Глава 16

Обыск у дяди Павла. Тень генерала. Дядя Павел на свободе.

Дома я застал мать и бабушку Марусю в слезах. Ба-бушка Маруся теперь бывала у нас редко. А когда приходи-ла, жаловалась матери на невестку Варвару, жалела сына, потому что видела: Павла Варвара не любит.

На этот раз бабушка пришла с бедой. Арестовали дядю Павла. К ним на квартиру пришли двое, предъявили удо-стоверения, пригласили понятых и произвели обыск. Впро-чем, это даже нельзя было назвать обыском. У Мокрецовых все было на виду: фанерный стол, старенький Варварин шифоньер, комод с небольшим зеркалом, купленным на барахолке уже при совместной жизни, да кровать. При-шедшие с обыском заглянули под кровать, подняли на вся-кий случай матрац, затем открыли шифоньер и вытащили из него новые яловые сапоги, спаренные суровой ниткой за края голенищ. Варвара была на работе, а бабушка, тряслась от страха и не понимала, что происходит.

- Чьи сапоги? - строго спросил высокий, со стрижкой под бокс и от того, что затылок и виски были выстрижены, казавшийся более лопоухим, чем был на самом деле.

- Должно, Павла, - едва выговорила бабушка непо-слушными губами.

- А вы, стало быть, его мамаша будете? - уточнил дру-гой, пониже ростом, с крупной, начинающей лысеть голо-вой. - Сапоги принес сын?

- Сын, - подтвердила бабушка, моргая подслеповаты-ми, подернутыми мутью глазами.

Больше они ничего искать не стали, даже не осмотре-ли чемоданы, которые лежали на шифоньере, составили акт, заставили расписаться под актом понятых и ушли, взяв с собой сапоги. После их ухода, насмерть перепуганная ба-бушка опустилась на стул и сидела так, ничего не сообра-жая и не зная, куда бежать и что делать.

Когда Варвара пришла с работы, бабушка бросилась к ней с расспросами, но словно споткнулась о гипсовое лицо и какой-то потусторонний, отсутствующий взгляд.

Невестка невидящими глазами окинула кухню и стала медленно снимать пыльник; потом пошла в комнату и, как была в туфлях, бросилась вдруг на кровать. Плечи ее за-тряслись, послышались глухие рыдания.

-За что же такое наказание? - выговаривала Варвара. - Мало я с ним мучилась? А теперь этот позор на мою голову. Ведь под суд же теперь пойдет ...

Мать принесла кружку воды и стояла над Варварой, уговаривала:

- Варь, да что это ты, дочк? На-ко, выпей вот... Что ж теперь убиваться?

А у самой ноги подкашивались, и тряслись руки. Она по Варвариным словам догадывалась, что случилось, хотя не могла вполне осознать серьезность положения.

- Что натворил Пашка-то, что c обыском приходили, - отважилась, наконец, спросить бабушка.

- Украл, - вот что натворил Пашка твой, - почему-то злорадствуя, проговорила Варвара. - Сапоги украл.

- Да как же это? - охнула бабушка.

- Да так же, - змеей зашипела Варвара. - Дружки поя-вились, выпивки.

- Да сапоги-то он принес на обмен. Сказал, что кому-то менять срок подошел, - возразила бабушка.

- Подошел, да не подошел, - теперь в словах Варвары были зло и горечь. - Сапоги у него выпросил на обмен этот мордатый дружок его, Месяц, чтоб ему облезнуть, скотине. Пашка взял сапоги домой, а Месяц должен был отдать ему старые...

Она замолчала и вдруг заговорила о другом, озарен-ная:

- Маслов донес, больше некому. Он дежурил, когда Пашка проносил сапоги. Он давно на него зуб имел. Наш-то дурак нес и не скрывал. Думал оформить потом, сам ведь хозяин.

- Так может и обойдется? - с робкой надеждой спроси-ла бабушка.

- Да как же ты не понимаешь? Сапоги- то дома нашли. Кому теперь нужно знать, что он думал, чего не думал?

- Так этот, дружок его, скажет.

- Как же? Скажет и покажет. Держи карман шире! - скривила губы в презрительной усмешке Варвара.

Все это в подробностях, которые вытягивала из нее клещами моя расстроенная мать, рассказывала бабушка, а мать еще и еще пытала ее, заставляя повторять, как шел обыск, что говорили, да какими словами ругала Павла Вар-вара...

Павла до суда не выпустили. Следствие велось долго. За хищение социалистической собственности судили стро-го, и дяде Павлу грозило не менее пяти лет с лишением всех наград, что разом перечеркнуло бы все его боевые заслуги, будто их и не было.

Но совершенно неожиданно суд вынес очень мягкий приговор. Дяде Павлу дали два года условно за халатность. Месяц, на следствии отрицавший любую свою причастность к этому делу, мол, первый раз о сапогах слышит, и Мокре-цову должно быть стыдно выкручиваться и наводить тень на честных советских граждан, на суде изменил свои пока-зания. Он рассказал все, как было. Его бледное лицо по-крылось испариной, и он все время поглядывал в сторону, где сидел офицер МГБ.

Когда вынесли приговор, дядя Павел заплакал.

Варвара встретила дядю Павла не то, чтобы холодно, но и без особой радости. Вроде того что "пришел, ну и пришел". Зато бабушка светилась вся, как икона от лам-падки.

У нас дядю Павла встретили просто, по-доброму. Уст-роили стол. За бутылкой отец спросил:

- Ну, как, тяжело пришлось?

- Да, честно говоря, уже и не думал, что свидимся. Не знаю, какому богу молиться, кого благодарить? - ответил Павел. За время, проведенное под следствием, он сильно изменился, осунулся, еще похудел и стал совсем похож на подростка.

- Генерала благодари, а лучше Вовку... за то, что он его дочку вылечил, - тихо сказал отец.

- Неужто сам помог? - не поверил дядя Павел.

- А кто еще мог бы помочь в твоем положении?.. Сколько времени прошло, а добро помнит. Другой бы с его властью и думать забыл.

У отца счастьем светились глаза, как будто он сам сде-лал доброе дело.

- Ну что, ж спасибо ему. И тебе, племяш, спасибо?

Дядя Павел встал и картинно, чуть не в пояс, покло-нился. Я смутился, а отец засмеялся:

- Да брось ты, Павел. Все хорошо, что хорошо кончает-ся. Давай-ка выпьем за то, что ты цел, и все плохое позади.