Моя Шамбала (СИ)

Нинка пришла, как и обещала, к десяти утра. Часов мы не имели, но как только мать Каплунских ушла на рабо-ту, нырнули по кирпичным ступенькам вниз, в полуподвал. Большую часть жилища занимала печка с плитой, но, не-смотря на то, что ее топили даже летом, в комнате ощуща-лась сырость. Мотя-старший принес из дома патефон и не-сколько пластинок. Мы сразу завели патефон, а Монгол пошел на улицу ждать Нинку.

- Что-то вас больно много, - оглядела нас Нинка.

- Мы, Нин, мешать не будем, - заверил Армен. - Мы просто посмотрим и пластинки послушаем.

- Да мне-то что? Мне вы не мешаете, - согласилась Нинка. Она выбрала пластинку, вставила в патефон и по-крутила ручку завода.

"Мне сегодня так больно, слезы взор мой туманят. Эти слезы невольно я роняю в тиши", - зазвучал рыдающий го-лос Изабеллы Юрьевой.

- Давай, Мишка, возьми мою правую руку, отведи ее в сторону левой рукой, а правой обними меня за талию. И пошли. На меня.

- Двa шага, поворачивайся. Ногу приставляй. Теперь на тебя. Танго танцевать легко. Ходи в такт музыке. Раз-два, раз-два. Ну вот, получается.

"Мой нежный друг, часто слезы роняю, и с тоской я вспоминаю дни прошедшей любви".

Мишка неуклюже ходил за Нинкой. Лицо его покрас-нело, но было сосредоточено, ноги деревянно двигались, повторяя Нинкины движения. И на Нинкины ноги Мишка ни разу не наступил.

- Молодец, - похвалила его Нинка. - У тебя есть чувст-во ритма. Только зад не отклячивай. Ну-ка, прижми меня этой рукой, которая на талии. Да не бойся ты. Вот так. Де-вушкам это нравится.

Мишка стеснялся такой близости и отворачивал лицо то в одну, то в другую сторону. Нинка понимала это и на-рочно прижимала его еще плотней.

- Ну ладно, хватит, - решила, наконец, Нинка. - Вить, давай ты, - позвала она Мотю-старшего. - А ты, Мишка, смотри и повторяй за нами. Потом Нинка учила Самуила, потом Алика Мухомеджана. Фокстрот оказался не труднее танго. Только немного другой ритм, побыстрее.

"Сердце мoe, не стучи, глупое сердце, молчи. Я шутить над собой не позволю, я изменника прочь оттолкну и при встрече кивну головою, равнодушно и гордо кивну".

Теперь пацаны уже сами могли танцевать друг с другом, и все топтались под музыку, а Нинка только поправляла.

- Да-а, не балет. Но если немного потренируетесь, то из вас получатся женихи хоть куда.

Нинка была явно довольно своей работой. Оказалось, что Изя Каплунский давно умеет танцевать. Их учила Со-фья Борисовна, их мать, и они очень ловко танцевали с се-строй и танго, и фокстрот.

- Вовка!- неожиданно позвала меня Нинка, - иди-ка ко мне. Тебе тоже нужно учиться танцевать. Подрастешь, бу-дешь девкам головы кружить. Вон глаза какие синие, как озера.

Она обняла меня крепко за талию, прижала к себе, лишив возможности дышать, и повела меня так, что я стал двигаться как одно целое с ней, она почти несла меня. Или это я сам летел? Я задохнулся. Мое сердце билось, словно птица в силках. Я не мог понять, что со мной. Какое-то но-вое ощущение вошло в меня. Мне было приятно чувство-вать Нинкино тело через ее легкое ситцевое платье. От во-лос ее пахло травой, а вся она источала что-то волнующее. Я как под гипнозом ходил за Нинкой, повторяя все ее дви-жения. Я легко передвигался вместе с ней, я танцевал, и мне казалось, что я давно умею это делать. И я влюблен был в Нинку... Наверно, от меня исходил такой мощный поток флюидов, что Нинка остановилась, серьезно посмот-рела на меня, мягко отстранила, потом толкнула легонько в плечо и смущенно сказала:

- Хватит с тебя. Теперь сам научишься. - И добавила с легким вздохом, а улыбка плавала на лице: - Ох, Вовка! Бу-дут по тебе девки сохнуть.

Потом она поймала Монгола и позвала:

- Пойдем, научу целоваться!

Монгол опешил, но безропотно пошел за Нинкой за печку, а я почувствовал вдруг смертельную тоску, и это, на-верно, была ревность.

Глава 18

Монгол приводит девушку. Предательство.

Дом Мишки Монгола с улицы закрывал латанный-перелатанный глухой забор без ворот, но с калиткой. Щели забора забивались ржавыми полосками железа, кусками фанеры - всем, что попадалось под руку.

Калитка выглядела не лучше, петли ее не держали, она нижним концом лежала на земле, и чтобы открыть ка-литку, ее нужно было приподнять.

Латал забор сам Монгол, Он деловито стучал молот-ком по железу, и металлический грохот слышали все окре-стные улицы до самой Московской. Мать Монгола, Анна Павловна, с гордым умилением смотрела на сына, радуясь, что растет хозяин в доме и, отмечая, что он все больше ста-новится похожим на отца.

Мишкин отец Арвис Монголис работал начальником производства на пятом заводе. Его арестовали еще до вой-ны по делу инженеров. Тогда прокатилась волна арестов по городу. Анна Павловна от горя чуть с ума не сошла, год ис-правно обивала пороги соответствующих учреждений, в конце концов, узнала, что он осужден на десять лет без пра-ва переписки за вредительство, ничего не поняла, но с тех пор в ее поведении появились некоторые странности. Вроде и нормальная, только вроде как немного не в себе.

Со стороны пустыря, там, где до войны стояли ре-монтные мастерские и где мальчишки на бетонированной площадке играли в цару, а девчонки в классики, небольшой дворик и огород Монгола, тот самый, который за два мил-лиона копал Ванька Коза, огораживал редкий дощатый за-борчик.

Подходя к Калитке Мишкиного дома, мы услышали женский смех и голос самого Монгола. Мы опешили и не стали стучаться в калитку, а пошли к забору со стороны пустыря.

То, что мы увидели сквозь забор, смутило нас и по-вергло в уныние. Монгол привел домой чужую женщину. Огненно-рыжее тощее создание сидело на приступках кры-лечка и лузгало семечки, доставая их из небольшого газет-ного кулечка, а Мишка выжимал двадцатикилограммовую гирю. Эту гирю все мальчишки поднимали только до колен, а выжимали ее, вернее толкали только Монгол и Мухомед-жан. Гиря была странной прямоугольной формы с утоп-ленной ручкой. Мишка корячился с гирей, лицо его побаг-ровело, и он чуть не складывался пополам, выталкивая ги-рю в третий или четвертый раз. Рыжая заливалась звонким смехом. Непонятно, чему она смеялась, но чистый ее смех был приятен и рассыпался серебром. Тем не менее, рыжую мы возненавидели сразу и бесповоротно. Она уводила на-шего друга. Это как чужая голубка, которая садилась на Римочкину голубятню, а потом уводила какого-нибудь ее сизокрылого. Разве можно представить, чтобы Римочка равнодушно взирала на это.

- Миш, не упернись! Кила вылезет! - первым не вы-держал Пахом. Все захохотали, и в этом смехе была месть, неприязнь к рыжей и презрение.

Рыжая перестала грызть свои семечки и вопроситель-но посмотрела на Мишку. Монгол бросил гирю и повернул-ся в нашу сторону. Мы замолчали и осуждающе смотрели на Монгола, ожидая, что он бросится на нас и, может быть, даже со зла проломит забор, но он лишь криво усмехнулся, покрутил указательным пальцем у виска, взял под руку свою рыжую и увел в дом.

Мы молча потоптались еще на площадке и пошли ис-кать Витьку Мотю. Витька выслушал наш взволнованный рассказ равнодушно.

- Ну и что? - оказал Мотя. - С вами что ль в присте-ночки интереснее играть? Может, у него любовь!

И заметив на наших лицах растерянность, успокоил:

- Малы еще, раз не понимаете. Подрастете, поймете.

Чего мы поймём, Мотя не сказал.

- Может, и ты приведешь? - ехидно спросил Пахом.

- Не твое, Пахом, дело! Может, и приведу, - оборвал его Мотя и больше не стал с нами разговаривать.

Глава 19

Опять скандал. Разбойное нападение на дядю Павла. Больница. Счастливая встреча.

Новая жизнь дяди Павла.

Бабушка Маня вдруг снова зачастила к нам. Она пла-кала, закрывалась с матерью в зале, и они там долго о чем-то шептались, но чаще всего бабушка не таилась и расска-зывала о неладной жизни сына с невесткой. И я опять пред-ставлял или "видел" то, что происходило у Павла в доме.