Моя Шамбала (СИ)

Звякнули ведра. Это шла собирать пищевые отходы для своих свиней Катя, мать моего одноклассника Сашки Митрофанова. Полы мужского офицерского кителя разве-вались и мешали ей. Обтрепанный шерстяной платок, большие резиновые сапоги, хлюпающие на ногах, делали ее фигуру несуразной и жалкой, но Катя на себя не обращала внимания, ее поглощала одна забота - накормить своих свиней.

Кате хозяйки сочувствовали. Муж ее, Федор, хоть и был хороший мастеровой, но пил, а сын Сашка болел эпи-лепсией. Сашку мать жалела, хотя особо с ним не церемо-нилась, и он волчком вертелся у нее по хозяйству. Когда у него участились припадки, врачи советовали прервать уче-бу, и он год не учился, а потом его определили к нам в шес-той класс. Мать надеялась, что он осилит семилетку и полу-чит, как Бог даст, законченное образование.

Припадки начались у него лет с пяти, после того, как его покусала собака, их сторожевая дворняга Лайка. Лайка только ощенилась и никого не подпускала к щенкам. Сашка полез гладить их, и Лайка, никогда до этого не трогавшая своих, словно взбесившись, вдруг ощерилась и с яростью вцепилась в него зубами.

Лайку Федор пристрелил из охотничьего ружья, а щенков утопил, и больше они собак не заводили.

Катя скрылась в нашем дворе.

- Катя к Кустихе пошла, - отметил Пахом. - Сейчас со-бачий концерт начнется.

Собаки словно поджидали Катю и яростно наброси-лись на нее, исходясь в злобном лае, пытаясь подобраться к пяткам или ухватить за подол кителя, но никогда не кусали: то ли боялись ведра, то ли просто снимали на Кате свое со-бачье напряжение, а, может быть, это была своеобразная разминка, тренировка высших собачьих качеств: голоса и отваги. Это продолжалось изо дня в день. И хотя одни соба-ки куда-то время от времени пропадали, другие занимали их место, и объект передавался, словно эстафета.

Покрикивая на собак басом, считая, что так лучше их отпугнет, хотя это собак только больше раздражало, Катя рысью пробежала через двор и юркнула в Кустихину квар-тиру. Лай смолк.

Мимо нас прошел маленький Исаак.

Неожиданно на конце улицы появилась Нинка. Она ус-тало брела в сторону дома. Ее растрепанные волосы шевелил легкий ветерок. Она шла босиком, а туфли несла в руках.

- С работы, Нин? - не удержался Пахом.

- Ага, с ночной! - беззаботно засмеялась Нинка. - А вам чего не спится?

Нинка, не останавливаясь, проплыла мимо нас. Мы проводили её восхищенными взглядами.

Снова захлебнулись в лае собаки, и на улицу, согнувшись под тяжестью ведра, выскочила Катя. Ее окликнула Мария Семеновна, сидевшая напротив нас на крыльце своего дома. Мария Семеновна была старой девой и жила с братом, тоже бобылем, Николаем Семеновичем. Совсем недавно умерла их девяностатрехлетняя мать, выжившая из ума старуха, и они, наверно, с облегчением вздохнули, потому что мать регулярно поджигала дом, а в остальное время сидела на крыльце и раз-говаривала сама с собой вслух, уделяя основное внимание де-тям, которых зло ругала матерными словами.

- Кать, поди-ка!

Катя, мельча шаг, как беременная сучка Шпулька, по-слушно засеменила к Марии Семеновне.

- Развели псарню, - стала ворчливо сочувствовать Ма-рия Семеновна Кате. - Людям прохода не дают. Боишься из квартиры выйти. А дети все с этими собаками возятся... Не кусаются! - передразнила кого-то Мария Семеновна. - А укусит? Что тогда?.. Ну-ка, за хвост потяни, как Колька вче-ра. Это надо сообразить, чтоб Пирата за хвост ухватить! Его же, черта страшного, все собаки боятся... Если б моя воля, я бы всех собак на мыло извела.

Катя согласно кивала головой, нетерпеливо ожидая, что еще хорошего скажет ей Мария Семеновна.

- У Сашки-то давно припадки были? - спросила вдруг Мария Семеновна про Катиного сына.

- Пока бог милует, - Катя поплевала в сторону левого плеча.

- Ты смотри! - Мария Семеновна понизила голос до шепота, который отчетливо долетал до нас. Как все глухо-ватые люди, она говорила громко. - Он возле Симки-дурочки ходит. Кабы чего не вышло. Симке-то даром, что тринадцать лет, а чувства уже все бабьи имеет. К мужикам ее тянет. И вытворять стала что зря. То подол задерет перед ребятами, а то вчера ремесленника за срамное место схва-тила. Тот с перепугу на всю улицу орал. Думали, повредила что. Мать Симку секла и дома заперла. Да ведь вечно вза-перти держать не будешь.

- Ой, господи! - перепугалась Катя. - Избави бог. Уж я ему, паразиту окаянному, выдам по первое число. Вот нака-зание-то!

Не на шутку встревоженная, Катя заспешила домой.

- Во дает Сашок! - засмеялся Пахом.

- Да брешет старуха, - не поверил Витька Мотя. - Она, как ее мать, тоже с придурью.

Мы посмеялись, соглашаясь с Витькой.

- А я скоро работать пойду! - вдруг сообщил Монгол.

- А школа? - не подумав, ляпнул Григорян.

- Ты, Армен, с луны что-ли свалился? - Мотя отвесил Армену шелобан.

- Какая школа? Мне туда дорога заказана. Буду в ве-черней учиться.

Глаза Монгола стали грустными.

Монгола исключили из школы за драку. Дрался он с Юркой Бараном, а попало завучу. А дело было так.

В седьмом классе шел обычный урок истории. Фео-дальный строй, мeждоусобица, "Вассал моего вассала - не мой вассал". И тому подобная ерунда. И каждый, как пола-гается, занимался своим делом. Кто играл в морской бой, кто рисовал войну, кто сосал жмых - любимое лакомство всех пацанов. Мишка Монгол старательно выводил хлоркой двойку в дневнике, благо сидел за предпоследней партой. За Монголом сидел Юрка Голубев по прозвищу Баран. И вот Юрка Баран стал школьной ручкой с пером ╧ 86 во-дить за ухом Мишки Монгола. Монгол отмахнулся раз, дру-гой. Потом, не поворачивая головы, раздраженно, как и по-ложено занятому человеку, которому не дают работать, прошипел: "А кто-то щас получит по бараньей морде".

После этого обиженный "баран" уже откровенно по-лез на рожон. Он уколол Монгола пером. Рассвирепевший Монгол схватил свою ручку, обернулся, с грохотом откиды-вая крышку парты, и всадил перо в скулу Барана. И нача-лось "ледовое побоище". Два пятнадцатилетних переростка с яростью бросились друг на друга. Крепко сбитый широко-плечий Баран и тощий, но длиннорукий и жилистый Мон-гол, не уступая друг другу, сцепились в равном поединке. У Барана кровь сочилась из раны на скуле, а у Монгола текла из разбитого носа. Историчка истошно орала на всю школу. Ученики, разделившись на два лагеря поддержки, тоже повскакали с мест и галдели, подбадривая бойцов. На-смерть перепуганная историчка, открыла двери и кричала: "Кто-нибудь, помогите!"

Прибежал завуч Петр Николаевич, такой же худой и длинный как Монгол, и с грозным криком "Прекратите! Сейчас же прекратите!" стал оттаскивать того, кто был ближе. Ближе, на свою беду, оказался Монгол. Это его и по-губило. Он в запале драки, еще не понимая, что происхо-дит, с размаху съездил завучу в ухо. Тот опешил, но быстро пришел в себя и попытался подмять Монгола. И тогда Мон-гол, не принимая насилия над собой, стал отбиваться от за-вуча и, уже лежа, лягнул его в подбородок, вырвался и убе-жал. Класс притих, Баран вжался спиной в стену и стоял, безвольно опустив руки и хлопая своими пустыми серыми глазами. На его щеке запеклась темной коркой кровь. Ис-торичка прилипла к доске и всхлипывала, сжимая на груди кулачки. Завуч, тяжело дыша, со словами: "Исключить мерзавца" быстро вышел из класса. В дверях бросил: "Зоя Сергеевна, продолжайте урок".

Барана в школе оставили до первого предупреждения. Монгола исключили. Припомнили и двойки, и второй год в шестом классе. А особенно учителей вывел из себя дневник, в котором бедный Монгол аккуратно хлоркой вывел двой-ку. Этот дневник, как вещественное доказательство монго-лова разгильдяйства, передавался на педсовете из рук в ру-ки, и учителя возмущенно восклицали: "Ну как же так можно!" ...

- А куда работать-то, Миш? - в голосе Пахома было и уважение, и сочувствие.

- Учеником автослесаря. В автоколонну.