Моя Шамбала (СИ)

- Точно шесть, - подтвердил Мотя.

- Кум с девахой прошел мимо - ничего, все тихо. А ко-гда пошел назад, один, самый блатной, остановил его. Ос-тальные сидят, смотрят. Этот блатной начинает рыпаться: тебе, мол, что, жить надоело? И все такое прочее. Кум ему так спокойно отвечает: кореш, мол, ты меня не знаешь, и я тебя не знаю, я, мол, тебя не трогаю, и ты иди своей доро-гой. Блатной Кума за грудки. А Кум, если его разозлить, - зверь. Недаром их любая шпана стороной обходит. Короче, Кум взял его за кадык и вломил ему с такой силой, что тот пролетел метра три.

- Больше, метров пять, - поправил Мотя.

- Вить! - Монгол строго посмотрел на Мотю-старшего.

- Ну вот, блатной пролетел, не знаю, сколько, и прямо на своих корешей, которые сидели у забора. Забор завалил-ся. Шпана понять не может, что случилось, бабки за забо-ром перепугались, орут на своих, а тот, кто с Кумом залу-пился, лежит без памяти. Потом до кого-то из монастыр-ских дошло, что это Кум, а Кум даже не оглянулся на все это и спокойно себе пошел.

- А потом что? - спросил Пахом. - Монастырские не простят так просто.

- Да ничего! Видишь, вон, плавает.

- А пацан тот жив? - тихо спросил Армен Григорян.

- Жив, Кум ему челюсть сломал, и еще у него сотрясе-ние мозга,- объяснил Монгол и добавил:

- А мог и убить.

- А, говорят, они с Орехом и Мироном ходили к мона-стырским и пили мировую с их паханом.

Монгол закончил свой рассказ, и пацаны молча стали смотреть, как резвятся в воде Орех с Кумом, и от их мощных тел, как от моторок, волны расходятся кругами и бьются о берег.

- Вовец, дело есть! - сказал Мотя-старший.

- Сейчас, я только окунусь!

Я на ходу скинул майку и феску, сбросил свои видавшие виды сандалии и с размаху врезался в теплую ласковую воду.

- Ну, так значит что? В лес мы пойдем? - сказал Мотя, когда я вылез из речки.

- Тебе мало досталось? - лениво усмехнулся Монгол. - Вон у Пахома еще фингал не сошел, а ты на всю задницу не садишься, все боком норовишь.

- Будто тебе не досталось? - обиделся Мотя.

- Мне не досталось. Раз только мать по кумполу съез-дила шваброй. Да она до моей морды не дотянется! - до-вольно засмеялся Монгол.

Монгол был и правда длинный. И нескладный. От сво-его роста он сутулился и ходил плечами вперед, смешно размахивая руками.

- И чем копать? Теперь лопату не пронесешь, увидят. Да и не найдем мы сами ничего, - поставил точку Монгол. - Всю землянку, что ли, перекапывать? А, может быть, там вообще никаких документов нет.

- А с запиской что? - Каплунского, конечно, больше всего волновала записка - ведь это он ее нашел.

- Я думаю, что записку с патроном надо отнести в краеведческий музей или сообщить в военкомат, - предло-жил Самуил. - А, может быть, музей сам свяжется с воен-коматом. Если их это заинтересует, мы покажем место.

- Молоток, Самуил, - похвалил Монгол.

- Кому нужна одна записка? - я уже успел обсохнуть и лежал со всеми на песке, лениво щурясь на солнце. - Лучше будет, если мы принесем вместе с запиской документы.

- Ты знаешь, где искать? - живо повернулся ко мне Монгол.

- Я знаю, что найду! - уклончиво ответил я. По-крайней мере, я знал, что они реально существуют...

В лес мы шли втроем: Мишка Монгол, Мотя-старший и я. На этот раз до леса мы дошли быстро. Мы не отвлека-лись, не глазели по сторонам и не дурачились. Помня урок нашего первого похода, мы решили вернуться назад до обе-да. Дома мы сказали, что идем на речку, а ребят предупре-дили: если что, после речки мы пошли на пустырь играть с хориками в футбол.

Землянку мы нашли без труда, и только здесь сели от-дохнуть и в один присест съели хлеб, который прихватили из дома, посыпав его солью и потерев корочку чесноком,

- Ну, давай, Вовец, колдуй, - сказал Мотя.

Мне не нравилось, когда пацаны говорили "колдуй", но я не обижался, потому что говорилось это без всякого умысла.

Я уверен был, что у меня получится. Сон дал необхо-димый толчок, хотя я всегда чувствовал, когда смогу "ви-деть". Я прошел по траншее и остановился у полуобвалив-шейся землянки. Теперь я уже не управлял собой. Я подчи-нялся какой-то другой силе, и мои действия похожи были на действия лунатика. Я спустился в землянку, пролезая под обвалившимися бревнами, и присел на дощатый лежак, сдвинув рукой еще не сгнившее тряпье. В ушах появился легкий звон, и землянка колыхнулась. Воздух завибриро-вал, как в жаркий день над асфальтом, и заколебались не-ясные тени... И все разом исчезло.

Я взял гильзу от противотанкового патрона, подержал ее, бросил и снова сел. И вдруг звон в ушах до боли сдавил мои перепонки, заставляя согнуться. Звон так же внезапно пропал, как и появился, и я увидел окоп, двух солдат: один припал к пулемету, другой стрелял из винтовки. Голова то-го, который стрелял из винтовки, была кое-как перевязана белой тряпицей, очевидно оторванной от рубахи полосой, потому что стоял он у бруствера полуголый, а разорванная нижняя рубаха и гимнастерка валялись рядом. Повязка пропиталась кровью и смешалась с пылью, образуя засо-хшую грязную корку. Вот раненый оставил ружьё, поднял гимнастерку, достал маленькую записную книжку, вырвал листок, сложил его пополам и стал писать что-то огрызком карандаша, часто поднося его ко рту. Потом свернул клочок бумаги в несколько раз, засунул в пустую гильзу и заткнул пулей, выбитой из целого патрона.

Вся картина виделась мне как замедленное кино. Что-то я видел четко, что-то еле различимо, но картина не исче-зала, и я знал, что только моя воля теперь может остано-вить её.

Раненый что-то беззвучно сказал товарищу, и тот вы-нул из кармана белую картонку, свернутую пополам, на-верно, документ, и отдал раненому. Потом снова взялся за пулемет. Раненый достал из своей гимнастерки точно такую же книжицу, завернул в остатки нижней рубахи, спустился в землянку, огляделся и стал копать саперной лопаткой землю у стенки возле лежака; положил сверток в образо-вавшуюся ямку, засыпал землей, разровнял и притоптал ногами.

Снова в ушах появился звон, невыносимый, доводя-щий до исступления. Я зажал уши и через секунду с облег-чением почувствовал, что сижу в полной тишине в землян-ке. Я замерз, и по рукам бегали мурашки гусиной кожи.

- Пацаны! - крикну я из землянки. - Спускайтесь сюда кто-нибудь. Спустился Монгол. Я показал ему, где копать, и мы вместе стали разгребать гильзами и руками землю. Сердце мое радостно забилось, когда появилась грязная от земли обветшалая тряпица, и мы вытащили сверток.

- Есть! - заорал Монгол. - Молоток, Вовец... Огольцы, нашли! Наверху мы развернули тряпку и бережно взяли в руки две тоненькие, из двух плотных листов книжечки.

К обеду мы были дома.

Глава 15

Голубятница Раечка. Катины заботы. Мария Семеновна. Драка с плачевным результатом. Монгол. Немой Бэк. Музей.

Солнце еще только тронуло крыши домов и верхушки деревьев, и еще зыбкая прохлада исходила от земли, и тра-ва поблескивала утренней росой, а мы уже сидели на голо-щаповском крыльце, будто никуда не уходили с вечера.

Раечка, семидесятилетняя шустрая старуха с утра го-няла голубей. Голуби невысоко вспархивали над голубят-ней и снова пытались сесть на конек крыши, но Раечка рез-ким пронзительным свистом и шестом, к концу которого была привязана тряпка, поднимала их в воздух, не давая сесть, и краснопегие, чиграши, почтари, турманы, бабоч-ные, наконец, взвились стаей и ушли в сторону, набирая высоту.

Раечка держала голубей всю жизнь, и ее знали все приличные голубятники города. Ее шикарная голубятня, обитая железом, стояла на четырех высоченных металличе-ских столбах и была видна всей улице.

Задрав головы, мы долго любовались белой стаей пор-хающих в небе голубей. Они будто купались в утреннем солнце. Частые взмахи крыльев делали их похожими на больших бабочек. Вот от стаи отделился один голубь. Он стал кувыркаться через голову, падая вниз. Это турман, или кубырной. Докувыркавшись почти до земли, он вдруг, как бы опомнившись, взмыл вверх и быстро присоединился к стае. В небе появились еще две стаи. Это другие голубятни-ки запустили своих голубей. Небо, пронизанное солнечным светом, казалось бездонным и прозрачным. У меня от дол-гого созерцания красоты голубиного полета заслезились глаза и свело шею. Я опустился на землю.