Аквариум

— Он приятный парень и, наверное, даже красивый. Только никогда не давай ему денег.

Я страшно разозлилась, но постаралась не показать вида. Спросила отца, неужели он думает, что у нас с Калимом близкие отношения. Отец сухо произнес: „Да“. Я промолчала. И покатила кресло вперед по аллее.

К счастью, Бигги и Сюзанна вскоре уехали. Но предварительно облазили снизу доверху с 32-й по 34-ю Западные улицы, побывали на всех распродажах и во множестве магазинов секонд-хэнд.

Отец опять стал раз в неделю играть в покер с друзьями. Те приходили в больницу, потом они все втроем шли в кафе и перебрасывались картами, как в прежние времена. Это было трогательно — я могла в них влюбиться.

Как-то раз в парке отец снова озадачил меня, выпалив как из пушки:

— Скажи, это из-за моих рыданий на могиле?

Я ответила утвердительно и остановила каталку, потому что захотела увидеть его глаза.

— Нет-нет, вези дальше, — быстро сказан он, угадав мои мысли. — Трудно говорить, глядя в чье-то разочарованное лицо.

Он помолчал, я мужественно катила его вперед в ожидании продолжения. И он наконец произнес:

— А из-за чего конкретно? Я никогда не понимал до конца.

Я попыталась объяснить, что чувствовала тогда, — тебе я уже все это описывала, — никак, мол, не могла свести воедино его обращение с матерью в последние годы и то, как он по ней убивался.

— Я больше не любил твою мать, но все равно оплакивал и ее, и себя, — тихо сказал отец и добавил: — Жалел ее. И себя тоже.

А потом заговорил о матери каким-то совершенно неожиданным, очень душевным тоном.

— Наверное, ей больше подошел бы художник, — вздохнул он. — Она была одной из самых одухотворяющих женщин, каких я когда-либо встречал. Творческий человек благодаря ей, возможно, создал бы что-нибудь стоящее. У нее рождались тысячи идей, в любой мелочи ей виделось ядро пьесы или рассказа. Но я только кивал или улыбался, стараясь побыстрее сменить тему. Думаю, рядом со мной твоя мать высохла душой. А ведь могла стать настоящей музой. Но дипломату нужна не муза, а ухоженная, самостоятельная женщина-автомат, которая может переброситься несколькими словами с его более или менее скучными гостями. Ей подошел бы такой человек, как Эзра. Вернее, она бы ему подошла. С ней он, возможно, стал бы писателем, а не угробил свой талант, защищая мошенников. Наверное, именно поэтому я и разлюбил в конце концов твою мать. Понял, что разрушаю ее личность, причиняю ей вред. Никто ведь не любит то, что разрушает. Или прав Оскар Уайльд, и это всеобщий закон: „All men kill the thing they love“.^[42]

Мы долго молчали. Редко отец бывал таким многословным. Я погладила его сзади по волосам, хотя он терпеть этого не мог. Но и помешать мне тоже не мог. Ему оставалось только ворчать, а я, стоя сзади, довольно улыбалась.

Калим явился в середине мая. С меня посреди ночи стянули одеяло, но я не испугалась, хотя в полной темноте видела лишь смутный силуэт. Я почувствовала облегчение. Голод, который мной давно уже ощущался между ног, будет утолен, и я была готова без лишних разговоров снять пижаму.

Потом я услышала голос Калима откуда-то от двери:

— Раздевай ее.

Вот тут мне стало страшно! Значит, мужчина у моей кровати не Калим? Зажегся свет, я наконец полностью проснулась и инстинктивно снова натянула на себя одеяло. Калим стоял возле двери с сигаретой во рту, крутя в руках дешевую желтую зажигалку, но сигарету не зажигал. До сих пор я не видела, чтобы он курил.

На моей постели сидел юноша, довольно красивый, с голубыми глазами, темными короткими волосами, в футболке с логотипом какой-то фирмы под тонкой кожаной рубашкой. Он вопросительно смотрел на меня, будто ждал согласия. Я приподнялась и сняла пижамные штаны. То ли от застенчивости — чтобы чужой парень не увидел того, что ему не положено видеть, — то ли потому, что я хотела как можно скорее приступить к делу, — сама не знаю почему, но я тут же положила руку себе между ног.

Калим закурил. Он показался мне не таким, как всегда. Может, он выпил или находился под воздействием кокаина: глаза его бегали, ни на чем не задерживаясь подолгу. Он был рассеянным и нервозным, и голос его тоже звучал не так, как обычно, — тихо и слегка хрипло.

Парень расстегнул на мне пижамную кофту, я выскользнула из нее, а он подхватил ее сзади. Это было трогательно. Словно выпускник школы танцев, помогающий даме снять пальто. Он еще не произнес ни слова.

Когда Калим сказал: „Возьми ее“, — юноша снова вопросительно посмотрел на меня, я кивнула и убрала руку. Он разделся, одежду бросил на пол, снова сел на мою кровать и хотел сразу же приступить к делу, но тут раздался нервный хрипловатый голос Калима:

— О своей п… она сама позаботится. Ты трахнешь ее в задницу.

Мне стало смешно. Такие выражения были вовсе не в его духе. Слишком грубо. Но все-таки я встала, повернулась к парню спиной и отважно опустилась на четвереньки. Теперь мое поведение тоже казалось мне смешным: обернувшись, я наблюдала, что же там происходит. Как корова, следящая за действиями ветеринара.

Вскоре я почувствовала боль. Было гораздо больнее, чем со свечкой, потому что парень не вел себя так осторожно, как я сама. Но когда он проник в меня и стал медленно двигаться, боль исчезла.

В голове крутились сумасшедшие мысли. Что я ела на ужин? Когда? Что творится сейчас у меня в кишечнике? Он это чувствует, достает до содержимого? Сама ситуация казалась такой постыдной, что в какой-то момент я услышала свой голос:

— Не хочу!

— Нет, хочешь, — возразил Калим, и я повернулась к нему.

Тем временем парень положил руки мне на ягодицы и дружелюбно смотрел на меня. Полный бред. Идиотизм. Я решила немедленно покончить с этим и вышвырнуть обоих вон, но тут Калим приказал:

— Начинай, займись собой.

Наверное, это полное безумие, но, возможно, власть надо мной имел именно его голос. Знаю только, что, позабыв обо всем на свете, я опустилась на плечи, высвобождая руку, и выполнила его приказ. Смелое решение. Через некоторое время я действительно обо всем забыла — и о собственном идиотизме, и о содержимом кишечника — и довольно быстро достигла такого же результата, как и парень позади меня. В голове был туман, но я чувствовала, как он вышел из меня, запачкав мне спину спермой, и удовлетворенно вздохнул. Мне было все равно, потому что я сосредоточилась на себе, выпрямилась, опершись на пятки, и вскоре добилась желаемого. На этот раз, кажется, я не кричала.

Когда я снова пришла в себя, юноша был уже почти одет, а Калим курил следующую или не знаю какую по счету сигарету — все время ощущался запах дыма.

Сев на кровать, я натянула на себя одеяло. Калим вышел из комнаты. Те два или три шага, которые он сделал, были не такими, как всегда. Калим был другим.

Парень оделся и улыбнулся.

— Пока, — сказал он мне и хотел было выйти, но тут я снова услышала голос Калима из-за двери:

— Заплати ему. Дай пятьдесят баксов.

Готовая ко всему и слишком измученная, чтобы дать волю нараставшей во мне ярости, я, как была, без одежды, снова встала, подошла к письменному столу и вытащила из ящика пятьдесят долларов. Мне показалось, что парень смутился, но деньги взял, быстро засунул в карман кожаной рубашки и вышел.

Остаток ночи я прорыдала. Меня опять выворачивало наизнанку и даже — не знаю, нужно ли тебе это рассказывать, — несколько раз пронесло. Все мое тело пребывало в смятении. На этот раз, правда, не от неожиданности, а от гнева, нестерпимой, жгучей ненависти по отношению к Калиму, ибо на этот раз спектакль разворачивался целиком и полностью за мой счет. Оргазм не стоил того, чтобы подставлять задницу какому-то гомику, точно паршивая деревенская шлюшка, желающая угодить своему сутенеру.

Но помимо ярости меня охватил ужас. Парень был гомосексуалистом, это ясно, и он не использовал презерватив. Он мог просто-напросто меня заразить. Возможно, он сидит на игле, проводит время в подвалах и готов обслуживать всех голубых в этом городе, а значит, мне угрожает реальная опасность. Калим подставил меня под удар. И это уже не смешно.