Гамп и компания

– Порядок, – говорит Айвен Бузовски. – Тогда по рукам.

А мистер Маллиган, тот просто как Чеширский Кот ухмыляется.

Несколько месяцев спустя мои административные обязанности набирают полный размах. Я подписываю бумаги как сумасшедший – объединения, приобретения, закупки, распродажи, двойные опционы. В один прекрасный день я сталкиваюсь с Айвеном Бузовски в коридоре, а тот хихикает себе под нос.

– Ну вот, Гамп, – говорит он, – сегодня как раз такой денек, какие мне нравятся. Мы все‑таки купили пять авиалиний. Я изменил названия двух из них и напрочь закрыл три остальных. Эти сукины дети пассажиры хрен узнают, что за чертовщина с ними творится! Их задницы пристегнут к стальному цилиндру длиной в городской квартал и выстрелят в воздух со скоростью шестьсот миль в час. А когда они сядут, окажется, что они уже даже не на той же самой авиалинии, что во время старта!

– Прикидываю, они сильно удивятся, – говорю я.

– Они даже вполовину так не удивятся, как те дубины, что полетят на тех авиалиниях, которые я закрыл! – Айвен хихикает. – Мы радировали пилотам приказы приземляться немедленно, на самое ближайшее поле, а там выкидывать ублюдков наружу. Некоторые мудозвоны будут думать, что направляются в Париж, а их опустят холодненькими в Туле, что в Гренландии. А тех, кто купил билеты до Лос‑Анджелеса, высадят в какой‑нибудь дыре вроде Монтаны, Висконсина или чего‑то вроде того!

– Разве они не взбесятся? – спрашиваю.

– А насрать на них, – говорит Айвен, махая рукой. – Вот о чем идет речь, Гамп! Подлый капитализм! Старое доброе кидалово! Мы, пожарная команда, должны настращать людей, а когда они не смотрят, от души пошарить у них в карманах. Вот, мой мальчик, вот в чем вся суть!

Так все и шло – я подписывал бумаги, а Айвен и Майк Маллиган покупали и продавали. Тем временем я начинал входить во вкус шикарной жизни в Нью‑Йорке. Я ходил на бродвейские постановки, в частные шубы и на благотворительные бенефисы в «Таверне на газоне». Похоже, дома в Нью‑Йорке никто не готовил, а все отправлялись в рестораны и ели там загадочную пищу, стоившую никак не меньше новехонького костюма. Впрочем, для меня это ничего не значило, потому как я зарабатывал такую уйму денег. Мисс Хаджинс стала моей «спутницей» в подобных делах. Она говорит, что Айвену Бузовски желательно, чтобы я «держал марку», и это действительно так. Каждую неделю я упоминался в колонке газетных сплетен, и много раз там также бывала моя фотография. Мисс Хаджинс говорит, что в Нью‑Йорке есть три газеты – «газета для умных», «газета для тупых» и «газета для дураков». Однако, говорит мисс Хаджинс, все, кто хоть что‑то из себя представляет, читают все три, если хотят узнать, где они оказываются.

Однажды вечером мы посетили большой благотворительный бал, и мисс Хаджинс собиралась высадить меня у Хелмсли, прежде чем Эдди отвезет ее домой. Но на этот раз она говорит, что хотела бы подняться в мои апартаменты и «выпить на ночь стаканчик». Я задумался, зачем это ей, но негоже отказывать даме, а потопу мы поднялись.

Как только мы оказываемся в апартаментах, мисс Хаджинс включает «хай‑фай», подходит к бару и наливает себе выпивку. Чистый виски. Затем она сбрасывает туфельки и плюхается на диван, слегка откидываясь назад.

– Почему бы вам меня не поцеловать? – спрашивает она.

Я подошел и чмокнул ее в щеку, но она хватает меня и тянет к себе.

– Вот, Форрест, я хочу, чтобы вы это понюхали. – Она берет какую‑то склянку и высыпает себе на ноготь большого пальца тонкий белый порошок.

– Зачем? – спрашиваю.

– Затем, что вам от этого станет лучше. От этого вы почувствуете себя могущественным.

– А зачем мне себя так чувствовать?

– Просто сделайте это, – говорит мисс Хаджинс. – Всего один раз. Если вам не понравится, второй раз вам этого делать не придется.

Я не очень хотел, но это казалось довольно безвредным, понимаете? Всего‑навсего чуточка белого порошка. А потому я нюхнул. И расчихался.

– Я уже давно ждала этого часа, Форрест, – говорит мисс Хаджинс. – Я вас хочу.

– Правда? – говорю. – А я думал, у нас вроде как рабочие взаимоотношения.

В общем, я не знал, что мне делать. Я хочу сказать, я всегда слышал, что неправильно связываться с людьми, с которыми ты работаешь. «Не сри, где живешь» – так обычно говаривал лейтенант Ден. Но в этот момент я совсем смутился. Мисс Хаджинс определенно была красавицей, а я уже давно не был с женщиной, хоть с красавицей, хоть с какой… И в конце концов негоже отказывать даме. Поэтому я сделал все отговорки, на которые у меня только нашлось время, а следующее, что я понял, это что мы с мисс Хаджинс уже лежим в постели.

Когда все закончилось, мисс Хаджинс закурила сигарету, оделась и ушла, а я остался один. Она зажгла огонь в камине, и поленья попыхивали тускло‑оранжевым, но чувствовал я себя совсем не так хорошо, как мне полагалось, а вроде как одиноким и напуганным. Я лежал и раздумывал о том, куда идет моя жизнь в Нью‑Йорке. И вот я там лежу, глазея на камин – ёксель‑моксель, а там, в языках пламени вдруг появляется лицо Дженни.

– Привет, здоровила, – говорит она. – Думаю, теперь ты собой гордишься.

– Ну уж нет, извиняюсь, – говорю я ей. – На самом деле я собой не горжусь. Перво‑наперво я совсем не хотел забираться в постель с мисс Хаджинс.

– Я не об этом, Форрест, – говорит Дженни. – Я никогда и не ожидала, что ты не станешь спать с другой женщиной. Ты мужчина. У тебя есть свои потребности. Дело не в этом.

– А в чем тогда?

– В твоей жизни, дуболом. Что ты здесь делаешь? Когда ты последний раз с малышом Форрестом время проводил?

– Ну, я звонил ему несколько недель назад. Я послал ему денег…

– И ты думаешь, этого достаточно? Просто послать деньги и сделать несколько телефонных звонков?

– Нет… но что мне было делать? Где я достану денег? Кто даст мне работу? Айвен мне здесь уйму долларов платит.

– Да? А за что? Есть у тебя хоть какое‑то понятие, что за бумаги ты здесь каждый день подписываешь?

– Мне это не полагается, Дженни, – так мистер Бузовски сказал.

– Ну да. Я так прикидываю, ты должен самым тяжким способом это выяснить. И еще мне думается, у тебя нет никакого представления о том, что за дрянь ты только что себе в нос засунул.

– Честно говоря, нет.

– Но ты все‑таки это сделал – совсем как всегда. Знаешь, Форрест, ты, может, и не самый смышленый парень в городе, но и не насколько тупой, как можно судить по некоторым твоим поступкам. Я знала тебя всю жизнь. Твоя беда в том, что ты обычно просто не думаешь… Понимаешь, что я имею в виду?

– Вообще‑то я вроде как надеялся, что ты мне тут немного поможешь.

– Я уже сказала тебе, Форрест, – не всякий раз моя очередь за тобой присматривать. Ты должен сам начать оглядываться по сторонам. А пока ты будешь это делать, ты смог бы уделить чуть больше внимания малышу Форресту. Мама уже стареет, и ей со всем не управиться. Таким мальчикам, как малыш Форрест, в жизни нужен отец.

– Где? – спрашиваю. – Здесь? Ты хочешь, чтобы я перевез его на эту свалку? Может, я и тупой, но я все‑таки вижу, что это не то место, где должен расти мальчик. Все здесь или бедные, или богатые – и ничего между. У этих людей, Дженни, нет никаких ценностей. Только и разговоров, что про деньги и прочее дерьмо – а еще чтобы твою задницу в газетных колонках показали.

– Ага, и в самой гуще всего этого дела ты, верно? То, что ты описываешь, – только одна сторона жизни этого города, которую ты видишь. Может статься, есть и другая. Люди повсюду довольно схожи.

– Я делаю то, что мне велят, – говорю.

– А как насчет того, чтобы поступать правильно?

На это у меня нет ответа, и внезапно лицо Дженни начинает пропадать из камина.

– Эй, погоди минутку, – говорю я. – Мы же только начали все улаживать… не уходи сейчас… еще всего пару минуток…

– Увидимся позже, – говорит Дженни, а потом ее уже нет.