Мужчина и женщина. Книга первая (сборник)

И вот поэтому она очутилась здесь.

В нашей семье.

А я в-больнице.

К тому моменту как я выписался из больницы, Ивана прижилась в нашей семье. Попытку моего соблазнения все уже воспринимали со смехом, в том числе и она.

В тот вечер, когда она уже собиралась уезжать, начались события в Сербии, которые взбудоражили весь мир, а особенно ее. Американцы бомбили родину ее отца, родину ее предков.

Она прямо прилипла к телевизору.

– Они бомбят мою родину. Они убивают моего отца. Я должна быть там. Я его найду. Он может быть уже ранен. Еду туда.

Мы пытались ее удержать, успокоить, но все было бесполезно.

Она умчалась к себе в Сочи, а оттуда в Сербию.

Почему я об этом знаю? Она мне звонила из столицы Сербии. Умоляла:

– Вы же потомок Достоевского. Вас послушают. Идите к Ельцину. Пусть он атомную, нет, лучше водородную бомбу сбросит на Америку. Я вас прошу. Ведь за Вашей спиной Бог, а не Дъявол.

Я не знал что ей сказать на это.

А когда стал объяснять, что меня в Кремле и на порог не пустят, она расплакалась и положила трубку.

Потом я видел ее несколько раз по телевизору. Она была в Сараево на мосту, который должны были бомбить американцы.

Она махала флагом своей новой родины и грозила американским самолетам своим кулачком.

Американцы этот мост так и не разбомбили.

Потом ее показывали у нашего Кремля в Москве. Она рвалась к Ельцину просить у него атомное оружие.

– Они нас бомбят. Они убили моего отца. Смерть американцам! – кричала она в телекамеры на Красной площади.

Так я узнал, а вернее предположил, что она нашла своего отца, и что он погиб во время бомбежек.

Написал ей письмо на адрес Сочи.

Пригласил ее к себе.

Она долго не отвечала. Ничего ни от нее, ни о ней не было слышно года два.

Наконец, однажды зимним вечером к нам в дверь позвонили.

У меня сердце екнуло: «Ивана».

Я открыл дверь.

За порогом стояла она.

Когда она разделась и поставила на пол бесчисленное количество своих чемоданов, мне стало больно.

Она сильно постарела, если это слово подходит к двадцатилетней девушке.

У нее был рак, и она потихоньку умирала. Но умирало тело, а не душа. Душой она была все также молода и энергична, как и в тот день, когда я ее увидел впервые на вокзале.

Мое здоровье тоже было неважным. Жена скончалась год назад. От переживаний сердце совсем стало ни к черту. Врачи прописали мне постельный режим, и я в основном лежал на диване.

Дочь с мужем и внуком наконец определились в жизни и уехали жить и работать в Санкт-Петербург.

Так что приезд Иваны был как бы кстати.

Она ухаживала за мной, поила чаем и рассказывала о себе.

В детстве из-за странного имени ее дразнили Ваняткой. Но она была и на самом деле как Ванятка и отвоевывала свое настоящее имя кулаками. Потом подросла, увлеклась Достоевским.

Когда у тебя нет отца, многое видиится по-иному в этом мире.

Внутренний мир героев великого писателя почти оглушил ее.

Она увидела жизнь другими глазами. Глазами Христа. И она поняла: этот человек – гений. Ее гений.

Вот поэтому ей и хотелось породниться.

Сейчас она понимает, что это ее желание – не что иное, как детская взбалмошность, которая прошла.

Но зато пришел «рак».

– Но я снимаю фильм. – и она, соскочив с края моего дивана, помчалась к своим многочисленным чемоданам.

Достала видеокамеру, кассеты.

– Вот, уже сняла пять кассет. Прямо с первого момента моего заболевания.

– Для чего? – спросил я.

– Пусть люди, которые попадут в это горе, видят, как можно жить и не сдаваться этой гадости.

И мы с ней стали смотреть эти кассеты.

Как ее, бедную девочку, морили лекарствами, химиотерапиями, радиацией. Но она не сдавалась, воспринимала эту странную болезнь как что-то прилипшее к ней, но не мешающее ей жить полной и энергичной жизнью. Во время всех этих мучительных операций, она была весела, остроумна и жизнерадостна.

Даже когда совсем облысела.

Да-да, она была абсолютно лысой. Я просто как-то не решался говорить пока об этом. Но она совсем не стеснялась своей безволосости. Она прекрасно себя чувствовала и лысой.

Глядя на ее жизнерадостность, я и сам поднялся.

Но ей все же было больно. Хотя это можно было разглядеть только где-то в самой глубине ее бьющих жизненной энергией глаз.

Подняв меня на ноги, Ивана уехала, захватив все свои чемоданы, видеокамеры и кассеты.

Следы ее деятельности то и дело возникали на экране телевидения, в звонках и открытках. Она металась по миру и событиям. Она спешила.

Это было видно.

Она дарила себя людям.

Бедная девочка.

Где она сейчас?

Не знаю.

Но я уверен, что она продолжит снимать свой фильм о девушке, больной раком. Умирающей, но не сдающейся.

И не сдавайся, Ивана!

25. Генерал

Сегодня ей удалось занять место у самой трубы. А это значит, что сегодня ночью она не промерзнет до костей – труба согреет.

Она прислонилась спиной к теплой железяке и застыла в блаженстве.

Правый глаз помалу стал видеть. Значит, отек от точного удара сожителя стал спадать.

Анна… Красивое, все же, у нее имя. Правда, в ее компании бомжей его никто не знает. Здесь ее зовут просто – Банка (прозвище от имени Анка).

Анна пошарила в своей котомке – там звякнуло. Вытащила оттуда бутылку вина. К ней сразу же подтянулись соседки. Кто постарше, кто помладше, но все такие же, как и она, опущенные на самое дно человеческой жизни.

Анне не хотелось делиться. Хотелось самой напиться до упора. Хотя она и забыла уже, когда бывала трезвой. Но дневное полупьяное состояние – это одно, а теперь душу звало набраться до полного забвения.

Она отвернулась от товарок и из горлышка, булькая и давясь, за несколько секунд опустошила почти всю бутылку.

Соседки сразу отползли.

Но не все. Одна осталась: высмотрела, что в бутылке еще есть, чем поживиться.

Но Анна держала бутылку цепко.

Тогда подружка подползла поближе и заискивающе попросила:

– Банка, расскажи, как Генералу отказала.

Приспущенные веки Анны вздрогнули, глаза широко раскрылись. Она мотнула головой и поставила условие:

– Расскажу, если слушать будешь.

– Конечно буду, дай только допью из твоей бутылки, – согласилась та и протянула руку.

– Ан нет, вначале я расскажу, а потом уж дам. – И спрятала бутылку за спину.

Та скривилась. Все уже знали эту историю наизусть, слышали ее сотни раз, и никому она была уже неинтересна. Но для Анны это было чем-то большим, чем простое воспоминание о том, как она отказала мужчине. Да не какому-нибудь, а генералу. Настоящему. И кто? Бродяжка. Бомжиха. Которой хотя и лет тридцать с копейками, а выглядит она на все шестьдесят.

Но подружке так хотелось выпить, что она согласилась послушать еще раз, а уж потом допить остатки.

– Генерал… – мечтательно начала Анна.

Тогда стоял сентябрь, дело было уже к вечеру, и она привычным маршрутом – от помойки к помойке, от мусорки к мусорке – двигалась к заветной пивнушке. Проходя мимо плавучего ресторана «Каравелла», она остановилась. Баржа ли, дебаркадер ли – она не понимала по-морскому, – но это сооружение на воде было таким веселым, что поневоле притягивало людей, усиленно ищущих, как бы подороже угробить лишний вечер.

Расцвеченное разноцветными лампочками и флажками, оно казалось райским уголком на мутной с молочным отблеском воде. В зале гремела музыка.

Слышались смех и песни, хлопали пробки шампанского.

И хотя было уже прохладно, несколько парочек жарко целовались, от страсти даже перегибаясь через перила. Казалось, что еще немножечко – и кто-нибудь из них непременно свалится за борт.

Но сколько она ни ждала, никто не падал.

Бородатый швейцар в тяжелом теплом пальто, расшитом золотом, выбросил наконец окурок в воду и, оглянувшись по сторонам, исчез в недрах этого ликующего монстра.