Победителю достанется все

— В чем дело? — спросил он.

Парень смотрел на него с вызывающей ухмылкой.

— Замечательный вопрос. — Снова раздался хохот, и парень с угрожающей фамильярностью тронул его за плечо. — Видите ли, босс, я бежал из заключения. Как насчет небольшого социального пособия?

Сейчас надо повернуться и уйти, подумал Фогтман. Скажу «нет» и пойду. В крайнем случае они крикнут что-нибудь ему вслед, задержать его они не посмеют. Но он слишком долго раздумывал. Лучше не связываться, лучше уступить. Он небрежно достал из кармана десятку.

— Нате, ребята, отдыхайте, — сказал он.

Такого поворота верзила явно не ожидал: он ошарашенно уставился на бумажку у себя в ладони, потом пробормотал: «Большое спасибо, шеф» — и отошел к остальным.

Неужто я испугался? — спрашивал себя Фогтман, спускаясь по дорожке. Да, он сдрейфил в ту секунду, когда этот тип цапнул его за плечо и он почувствовал, что все на него смотрят. Вот тут-то и надо было уйти, спокойно, ни слова не говоря. А давать десятку — это, конечно, жалкий, беспомощный жест. Тогда уж надо было дать гораздо больше, чтобы они и впрямь оторопели. Хотя и это смешно, хорош триумф, нечего сказать. Нет, надо было просто уйти, непременно уйти, но он испугался. Этот отвратительный, подлый страх, в котором пузырится память о прошлом и который всегда изливается потом в приступе ненависти. Надо было пригрозить им полицией! Как же, их бы это только пуще развеселило. А если пойти в полицию сейчас? Пока патруль приедет, их уже и след простыл.

Раздосадованный на себя, он шагал по дорожке. Решил дойти до Китайской башни, выпить там пива, чтобы успокоиться, а уж потом отправиться к сестрам в их «Лисью нору». Что же ты не радуешься? Радуйся! — уговаривал он себя. Вчерашний разговор с Катрин вдруг показался чуть ли не сном. Тут он вспомнил, что надо еще купить цветы, наверное каждой сестре по букету.

— Что же ты не позвонил еще раз?! — упрекнула его Катрин, открывая дверь. — Ну вот, я не успела уложить волосы и теперь похожа на пугало. Дорис, к сожалению, полчаса назад ушла. Просила передать тебе привет. Не смотри на меня, у меня жуткий вид.

Она была в длинном темно-зеленом платье из какой-то мягкой, бархатистой материи, на голове тюрбаном закручено белое махровое полотенце.

— Спасибо, — сказала она, принимая цветы, два пестрых летних букета, он даже не знал толком, из каких цветов. — Прелесть! Для меня и для Дорис, так я понимаю?

— Да, но, может быть, они поместятся и в одной вазе. Наверняка будет еще красивей.

— Я так и сделаю, — сказала она, оглянулась по сторонам, затем подошла к напольной вазе и, поставив в нее цветы, стала расправлять их быстрыми, уверенными движениями. — Вот так мне нравится. А тебе?

— Сперва воды надо налить, — сказал он, любуясь ее склоненной над цветами фигуркой.

— Это и ты можешь сделать.

Она встала и передала ему вазу.

Следуя ее указаниям, он прошел е ванную, аккуратно просунул между стеблей хоботок ручного душа и пустил воду. Потом с любопытством принялся разглядывать флаконы и баночки с кремом на стеклянной полке перед большим зеркалом, стаканчики с зубными щетками, полотенца, накидки и прочие мелочи и только тут вполне осознал то, что и раньше было ему давно известно: сестры живут вместе. Живут вдвоем в этой двухкомнатной квартире с кухней и ванной, и, наверное, у них так заведено: одна уходит к своему кавалеру и ночует у него, другая принимает гостя на дому.

Он вернулся в гостиную и поставил вазу на прежнее место. Из соседней комнаты слышалось жужжание фена, пущенного на полную мощность. Он огляделся. Обстановка самая заурядная: светлый пушистый ковер, белая книжная стенка с проигрывателем и двумя динамиками, мягкие кресла возле журнального столика, кожаный диванчик, обеденный стол возле окошечка в кухню, на широком низком подоконнике цветы в горшках. За окном — балкон, куда он как раз собирался выйти, когда гул фена оборвался и Катрин, уже без тюрбана, вошла в комнату. Она сказала, что у нее болит голова, и протянула ему руки — пусть сам попробует, какие ледышки. Это все от погоды, уверяла она. Давление падает, а когда погода меняется, она обычно либо зла на весь свет, либо ей просто неможется.

— Тогда уж лучше легкое недомогание, — сказал он, целуя ее руки и прижимая их к щекам. Потом поведал ей об инциденте в парке.

— Мерзость какая! — воскликнула она. — Знаю я этих типов. Они ко всем лезут. Ко мне тоже приставали. И такие нахальные, просто кошмар. Надеюсь, ты ничего нм не дал?

— Дал, к сожалению, — признался он.

— Никогда этого больше не делай, слышишь! Господи, неужели совсем перевелись настоящие мужчины, чтобы дать отпор какой-то там шпане? С этим сбродом надо пожестче, они тогда сразу идут на попятный.

— Учту и в следующий раз постараюсь исправиться.

— По-моему, ты недостаточно уверен в себе. В этом все дело.

— Так научи.

— Нет, я серьезно, а тебе бы все шутить.

Он улыбнулся — слишком уж строго она на него смотрела, слишком надменно скрестила руки на груди. Внезапно капризная детская гримаска передернула ее лицо.

— Ну вот, всяким там хулиганам деньги раздаешь, а меня даже не поцелуешь.

Он не знал, как отнестись к ее словам, но снова улыбнулся:

— Это мы сейчас наверстаем.

— Да? А ты сумеешь?

— Сумею.

Он шагнул к ней, она отступила назад, потом еще и еще. Когда она уперлась в стену и дала себя поймать, он невольно подумал, что она, наверное, всегда так делает.

— Осторожно, у меня волосы еще мокрые, — шепнула она, подставляя ему губы, неожиданно мягкие и податливые. Вскоре они уже были в постели, и она, обеими руками прижимая его голову к своей груди, шептала: — Поцелуй вот эту. Это моя любимица. Она меньше. Пожалуйста, поцелуй ее, а то ей будет стыдно.

Одеваясь, он поглядывал на нее. Нагая, она лежала на постели, и пышный ореол распущенных волос придавал ее телу почти бесплотную воздушность, напоминая сказки про эльфов. Он не рискнул бы утверждать, что почувствовал ее до конца. Было что-то озорное и даже строптивое в ее любви, и это сковывало его, мешало забыться. Так что и он ничего особенного не изведал, скорее все было почти привычно. Минутами ему казалось, что она вовсе не хочет замечать, с кем она, и старается забыть об его присутствии. Словно вся ее страсть только к тому и устремлена, чтобы отрешиться от него и остаться одной. Она то вскидывалась, то извивалась, то вцеплялась в него, словно ища защиты, и стесняла его движения. Изменившимся голосом, тоненьким и почти детским, она лепетала что-то жалобное, но потом вдруг с коротким смешком больно куснула его, поощряя на новые ласки. Ишь как выкладывается, подумал он, но с каждой новой переменой все меньше узнавал ее, облик ее как бы дробился на множество разных женщин. И сейчас, когда он склонился к ней, чтобы поцеловать на прощание, в сознании промелькнул смутный и неопределенный образ чьей-то тайной обиды и грусти.

— Не вставай, — сказал он.

В темноте лицо ее казалось очень бледным, а глаза — огромными и почти черными.

— О чем ты думаешь? — тихо спросила она. — Я же вижу, у тебя скверные мысли. У меня интуиция, я знаю ты подумал о чем-то плохом.

— Да нет, мне было хорошо с тобой, — ответил он вежливо.

— Знаю я вас, — сказала она. — Все вы негодяи.

Не одеваясь, она проводила его до двери и там снова обняла. Прижимая к себе мягкое, нежное тело, он вдыхал теплый аромат ее кожи. Внезапно она два раза пихнула его животом, словно шутливо напоминая об их любовных играх.

— Приходи еще, — сказала она на прощание. — Обязательно приходи, слышишь!

Полчаса спустя — по пути он еще выпил кружку пива — он входил в гостиницу. Портье передал ему ключ от номера, какой-то конверт и, сделав рукой неопределенный жест, сообщил:

— К вам пришли.

В холле сидел Лотар, курил и читал газету. Засовывая конверт в карман, Фогтман направился к нему.

— Эй, дружище! — окликнул он. — Вот это лихо! Ты уже тут как тут.