Победителю достанется все

Какой все-таки таинственный процесс — отход из жизни, с которого начинается сон. У него в последнее время это плохо получается. Едва погаснет свет, его начинают одолевать беспокойные мысли о ближайшем и отдаленном будущем, мысли, одновременно заманчивые и тревожные, и он никак не решается отринуть от себя все недоделанное, не решается сомкнуть глаза и отдаться этому темному, засасывающему и парализующему безволию, где он не в силах ничего предпринять — ни подтолкнуть, ни переиначить, ни предотвратить. Может, со временем он успокоится, когда прояснится то, что пока не утряслось и с неотвязной монотонностью мучит его долгими, бессонными ночами. Если он купит мюнхенскую фирму — чем ее финансировать? Вслед за этим вопросом незамедлительно выползал другой, который теперь после смерти Патберга, тоже надвинулся во всей своей неимоверной, хотя и одолимой сложности: как быть с виллой и парком?

Он еще не говорил об этом с Элизабет, но, видимо, придется сделать это завтра же, до отъезда в Мюнхен. Она тоже предчувствует этот разговор потому, наверное, и была сегодня так возбуждена. Потому, видимо, так и цеплялась за него, словно надеясь забыть обо всех мучительных вопросах. Ей страшно. Он ей угрожает, и она пыталась укрыться от этой угрозы в его же объятиях. Сейчас, когда он войдет в спальню, она, уже сонная, все равно протянет к нему руки, и ему ни в коем случае нельзя отстраниться. Конечно, он может прикинуться, что выпил лишнего или очень устал. Тогда она не будет слишком настойчива и удовольствуется тем, что он просто немного ее приласкает. Но лучше, правильней было бы переступить, преодолеть отчужденность. Сегодня вечером это было бы возможно, когда он услышал ее всхлип. Надо постараться вернуть тот миг. До чего же, черт возьми, тяжело, когда дела и секс так тесно переплетаются в браке! Он ненавидит этот порочный круг, сковавший его по рукам и ногам: Элизабет хочет быть любимой, чтобы не чувствовать себя ненужной, он же вынужден любить ее, потому что она нужна ему совсем для другого. Много лет он не видел в этом особой беды, но после Дании все как-то осложнилось. Он все еще был неимущим, приживалой, который не принес в дом ничего, кроме самого себя. Вот и вся сложность их брака. Хорошо, сейчас он залезет к ней в постель и исполнит все, что от него требуется. А послезавтра уже снова будет в Мюнхене. И там встретится с Катрин. Может, они даже уедут куда-нибудь на день-другой.

Вернувшись от телефона, Элизабет уже не застала Кристофа, Он половину не доел, но в знак того, что с обедом покончено, сунул салфетку в кольцо. Зато сладким творогом на десерт не побрезговал. Сейчас, наверное, уже нацепил наушники и слушает музыку у себя в комнате. Она подумала, не заставить ли его вымыть посуду, но куда проще сделать это самой. Хватит с нее сегодня волнений. Ни с кем и ни с чем она не желает связываться.

Вот и сейчас, только что, когда Ульрих позвонил из Мюнхена, она никак не могла сосредоточиться, почти не слушала его, сказала только, что с продажей участка все в порядке. Она и Ютта как наследницы подписали нужные бумаги, не вникая во все эти юридические заковыки, но ведь Лотар был с ними, он за всем проследил. К счастью, Рудольфу по завещанию был отказан лишь охотничий домик под Винтербергом. Уж он-то непременно бы заартачился. Он и в этот раз грозил оспорить завещание. Но, как обычно, дело кончилось лишь очередным запоем. «Ты можешь Лотару позвонить», — сказала она Ульриху. Хотя была абсолютно уверена, что он и так это сделал, а с ней говорит просто для проформы. Хочет понять, как она все это перенесла, но напрямик спросить не решается. Старательно избегая всего, что может коснуться ее переживаний, он только поинтересовался, чем она думает заняться после обеда.

— В саду побуду, — ответила она. — Пополю немного и кусты подрежу.

На том разговор, можно считать, и кончился, сошел на нет. Ульрих укрылся за дымовой завесой ласковых слов. Она невольно подумала: кто умеет так бесследно скрываться, того считай что вовсе нет. И Кристофа уже не было, когда она вернулась в столовую. Прокрался, должно быть, через кухню и прихожую, лишь бы незаметно улизнуть к себе. От этого ей стало еще горше, будто ее предали.

Она собрала грязную посуду на поднос и отнесла на кухню. Сбрасывая остатки еды в мусорное ведро, услышала, как щелкнул замок входной двери. Потом заскрипела дверь гаража. Наверное, Кристоф выкатывает велосипед. Она не припомнит, говорил ли он, что куда-то поедет, но он и сегодня бормотал так тихо и неразборчиво, что она ничего толком не поняла. Очевидно, в школе опять неприятности, у него был такой понурый вид, когда он пришел. Она разогрела обед, остатки вчерашнего, потому что сегодня, когда она вернулась от нотариуса, у нее не было времени, а главное, охоты стряпать, а потом еще долго звала его, пока он не явился и молча не уселся за стол.

Что-то неладно, подумала она. Опять у него это пустое, безразличное лицо, этот скользкий, уклончивый взгляд. Он ел без всякого удовольствия, уткнувшись глазами в тарелку. Сама она взяла себе только немного творога, аппетита совсем не было. Чтобы хоть как-то расшевелить сына, сказала:

— Я сегодня у нотариуса была. Дальний участок парка продали.

— Знаю, — ответил он.

Он был совершенно безучастен. На расспросы о школе почти не отвечал, лишь «да» и «нет». Почему он ей не поможет? Ведь знает же, что ей сегодня пришлось сделать, и она вправе рассчитывать хоть на капельку понимания и сочувствия с его стороны? А ей так нужна толика участия, чтобы вырваться из этого гнетущего одиночества. Но Кристоф еще такой инфантильный, в нем столько детского эгоизма, что он просто не способен видеть тревоги и заботы окружающих, даже самых близких. Долгое время она надеялась, что когда-нибудь он вырастет и будет ей настоящим другом, однако с годами он становится все более ненадежным, все менее родным, и не похоже, чтобы эта отчужденность шла ему на пользу хоть в чем-то другом.

Теперь вот он снова сбежал, захлопнув за собой дверь. Она понятия не имеет, где он околачивается целыми днями после школы. Ни разу она не слышала от него ни слова о друге или о подружке.

Она начала мыть посуду — посудомоечная машина слишком велика для двух тарелок, — и тут ей попалась на глаза сумочка, брошенная на буфете. Разве она там оставляла сумочку? Договор о продаже участка она, придя домой, сразу положила в шкафчик в спальне, это она точно помнит. Значит, и связку ключей вынула, а потом снова положила в сумочку. Видно, она совсем не в себе, иначе непременно убрала бы сумочку на место.

Может, она забыла положить ключи? Да нет, вот они. И удостоверение личности, и кошелек с чековой книжкой. А сколько она вчера сунула денег в кошелек? Сотенную и две бумажки по пятьдесят? Или три? Обычно она не очень за этим следит, но сегодня должна бы помнить. Почему ее преследует чувство, будто она не может сосредоточиться и все время что-то упускает. Весь день она как во сне, но сон какой-то нервный, беспокойный, будто за ней гонятся, вот она в спешке и хватается то за одно, то за другое. Еще с самого утра началось: Лотар за ней заехал с небольшим опозданием и уже в машине, по пути к нотариусу, она спохватилась, что забыла удостоверение. Они вернулись с полдороги, и она, пробегая через прихожую, вдруг услыхала на кухне шум. Оказалось, забыла выключить горячую воду в мойке. Кран был вывернут до упора, в газовой колонке вовсю полыхало голубое пламя.

Такого с ней еще не случалось. Видимо, она хотела поставить в мойку посуду после завтрака, пустила воду, но тут в дверь позвонил Лотар, и она вышла, а потом и суматохе еще и удостоверение забыла, хотя специально выложила его на кухонный стол, чтобы перед отъездом сунуть в сумочку. Наверное, эта внезапная забывчивость как-то связана с тягостным сном, что разбудил ее сегодня рано утром и все еще напоминал о себе тонким отцовским свистом, который доносился откуда-то из- за стены и постепенно стихал, удаляясь, пока не смолк вовсе.

Она в сердцах крутанула кран и выключила воду. Но потом, снова уже в машине рядом с Лотаром, вдруг засомневалась, действительно ли она это сделала, ибо перед глазами все еще хлестала горячая струя, а в ушах стояло яростное шипение пламени в колонке. Ну и пусть, подумала она, плевать. Ничего страшного не случится, во всяком случае, по сравнению с тем, что должно произойти и о чем ей подумать страшно, хотя думать об этом уже необязательно, ведь все давно решено.