Вопросы

Ее глаза – глубже этого моря. Взгляд становится спокойнее, а пальцы перестают дрожать в его руке. Она смотрит прямо ему в лицо. 

– Пообещай, что никому меня не отдашь... 

Дим клянется, что никому ее не отдаст, потому что она для него дороже его жизни, дороже этого города, этого моря и этого солнца. Она дороже всего на свете. Только благодаря ей он понимает реальную цену этого мира.

А через месяц звонит Лиля-Фуджи и смеется в трубку. 

– Дим? Как ты? Держитесь за руки?

– Держимся.

И он целует Танину ладошку.

– А этот Рига твой... он клевый. Пацаны на него молятся. Он в Джиновом клубе обосновался. Про Джина уже никто и не помнит. Ну, постреляли немного. И, знаешь, – она понижает голос до шепота, – я даже думаю, что, может быть, мы будем спать втроем... в одной постели...

– Кто «вы»?

– Мы, – говорит она еще тише.

– А где Глеб?

– Да вышел на кухню. Ну, спасибо тебе за Ригу, – торопливо заканчивает она и бросает трубку.

Обычно, когда люди хотят поставить точку, перевернуть страницу и забыть часть своей жизни, результат бывает прямо противоположным. Они оказываются еще прочнее впутаны в паутину прошлого. Дим, однажды уже пытавшийся разорвать все нити, теперь оказался связан ими же по рукам и ногам.

         Сеть действовала слаженно и четко, как проверенный годами часовой механизм. И совершенно изолированно, отдельно, подчеркнуто независимо,  действовала cтоличная cеть Риги. На этом, кажется, точка все-таки была поставлена, сферы влияния разделили раз и навсегда. С тех пор информация о Риге доходила самая общая, словно из радиоприемника, улавливающего только один-единственный – первый национальный – канал. Дим, впрочем, избегал не только прямых контактов со cтоличной cетью, но и любых упоминаний о Риге.

Как жил Рига в столице и чем был наполнен каждый его день, Дима не интересовало. Глебу-Фуджи, звонившему очень часто, Дим запретил произносить его имя:

– Не говори мне ничего о Риге!

– Не говорить о Риге, значит, не говорить о столице!

– Можно подумать, ты из Латвии звонишь!

Солнце не стало более тусклым после его отъезда. За лето «Фортуна» окупилась полностью, а затянувшийся бархатный сезон удвоил прибыль, закрепив успех курорта среди определенного круга туристов.

Прошлое постепенно начало отдаляться и таять за горизонтом, словно тонуло в тихом, мелком и грязном море. Стала забываться смерть Джина. Стал выветриваться из памяти образ воина с волнистыми волосами, увезшего с собой свои обиды.

По сути, Дим впервые остался в этом городе один. Не так, как до знакомства с Ригой, когда ощущал себя приезжим и чужим городу, а так, словно он оказался один на один с городом, который его уже хорошо знал, знал все его уязвимые места и слабые точки.

Некоторые ребята из охраны подались вслед за командиром в столицу. А на место Риги в отряд пришел Давид. Давид...

Тогда Дим долго думал, кому доверить безопасность «Фортуны» и свою собственную. Даже советовался с ребятами. И кто-то сказал: «Давид».

– Давид?

– Он сейчас вольный…

– Он чемпион по боксу...

– Он быстро соображает...

А кто-то сказал:

– Не ставь чурку нерусского над нашими пацанами…

Потом Дим сам встретился с Давидом. Это оказался довольно молодой парень, лет двадцати семи-двадцати восьми, мощный, рослый, на голову выше Дима, наголо стриженый, темный, с черными глазами. Обсудили условия.

И уже то, что пришлось обсуждать такие вещи, о которых у них с Ригой был негласный, безмолвный договор, как-то напрягало.

– Ты армянин что ли, Дави?

– Нет. Из Краснодара приехал.

Из Краснодара? Ну, может...

Дави теперь все время рядом. Ребята его уважают. Но ни тени, ни намека на дружбу между ним и Димом не возникло. Дим для Дави слишком «Босс», хоть и на «ты», и по-простому. Зато Дави открыл в «Фортуне» новый тренажерный зал – со всеми железными наворотами. Дим тоже зашел, полежал под каким-то станком или прессом, почувствовал себя слабаком перед Дави и поспешил убраться, пока железки ничего не отдавили.  

– Мне тебя не хватает жутко! – признался как-то Глебу-Фуджи по телефону.

– И мне тебя, – не по-мужски откликнулся Глеб. – Но влезать обратно... не стану.

– Понимаю... Просто я совсем один в городе.

– Я тоже совсем один в нашем салоне.

– А Лилек?

– Она ушла к... Уехала то есть... в другую страну. А Таня?

– Таня есть.

Таня есть. И значит, есть он сам. А без нее – и его нет. И только она – смысл его мира. Но она «есть» как-то странно.

Дим часто думает, может ли существование человека быть настолько странным? Может ли жизнь Тани до такой степени отличаться от жизни других людей? Она сказала, что любит его. Он видит эту любовь в каждом ее взгляде, обращенном в его сторону. Но при этом она не становится ему ближе... Дело даже не в сексе. Секс, кажется, удовлетворяет обоих. Но во всем остальном сквозит то самое напряжение, которое не дает Диму появляться в толпе на городской плошади, напряжение, которое может вызывать только опасная неопределенность, зыбкость и непрозрачность каждого дня.

Словно кто-то отбирает у них их «сегодня». Она отказалась выйти за него замуж. Широко раскрыла глаза, а потом покачала головой.

– Не сейчас.

– Тебя что-то не устраивает в «сейчас»? – спросил он прямо.

– Да.

– Что?

– Сейчас жарко.

– Жарко?

– Вокруг очень жарко… Плавится все. Ты не чувствуешь?

Он отвернулся.

– Так и будет.

– И зимой?

– Да.

– И в следующем году?

– Да. Мы живем в сети.

– Но это страшно… когда от всего исходит этот жар…

Дим обнял ее, взял за руку.

– Дорогая моя, моя любимая девочка…

– Я понимаю, не объясняй ничего. Я знаю.

И дальше – без вопросов. Словно крикнул в колодец и услышал эхо собственного голоса. О чем спрашивать?

А вот Юлька устроила скандал.

– Жених хренов! Ненавижу тебя! Притащил непонятно кого. Сонную какую-то!

– Ты уволена, бестолочь!

И она – в ноги, как барину.

– Димочка, любимый мой! Не прогоняй меня! Я же всегда… все для тебя… и теперь – что хочешь, Дима. Золотой мой, ненаглядный…

Дим только поежился.

– Пошла отсюда!

Она встала и пошла, одной рукой отряхивая колени, а другой – вытирая лицо от слез. И тогда Дим подумал, что у него не жестокое сердце, а просто маленькое – всего для одной женщины и для одного чувства.

– Чего ты так? – Дави встретил его у авто.

– О чем ты?

– Юлька-официантка.

– Жалко? Себе забери. Или ребятам.

Дави – шаг назад.

– Куда едешь?

– В город хочу.

И задумался, оглянулся на Дави.

– Сядь за руль.

Город – тот же, что и был при Риге. А словно не хватает чего-то, словно больше стало опасности и меньше уюта и покоя. Словно все углы заострились, улицы сузились и городской тяжелый воздух стал царапать машину.

– В Краснодаре хорошо, Дави?

– Плохо.

– А где хорошо?

– Не знаю. В раю, может.

– Там нам точно не бывать.

Дави усмехается. Он не действует на нервы – это самая лучшая черта в его характере. Широкоплечий, мускулистый Дави умеет быть незаметным. Дим косится на пыльные улицы города и поднимает стекло автомобиля.

– Куда теперь, Босс?

– В «Фортуну».

– Соскучился уже?

И Дим тоже усмехается.

– Так выходит.

         Таня, в отличие от Дима, уже не бежит от прошлого. Поняла, что многие вещи, которые вошли в ее жизнь с болью, и будут уходить с болью – долго и мучительно, а вырывать их с корнем – самой себе дороже.

         Она часто приходит в особняк Выготцева и пьет с Илоной чай. Когда-то хотела забыть не только Выготцева, но и Илону, и ее детей, и ее дом. А сейчас Илона – ее самая близкая подруга, а ее дети – и Танины тоже. Тень Выготцева уже не заслоняет ей окна. Илона тоже изменилась, стала серьезнее. Почувствовала свою ответственность за детей, за наследство мужа и за свою собственную жизнь. Или просто грустнее стала.