Выруба

— С залетчиками не разговариваю! — первое, что пришло на ум, ответил Мамонт. — Дергайте к себе на губу и покиньте дежурное помещение!

Улыбаясь своей лучезарной улыбкой, Сергей протянул руку: «Здорово!»

— Ты, что один что ли?

— Дневальный где-то там, на верху (Мамонт ткнул пальцем в потолок) полы пидарасит. Второй где-то здесь. Кременчугский куда-то упылил, а я тебя жду.

— Вижу я, как ты ждешь!

— В Роте был?

— Был. Чё тут нового?

— А, — отмахнулся Мамонт, — всё тихо.

— Это хорошо. Пойду, поднимусь — посмотрю, что там, в кабинете твориться.

— Давай. Я пока подежурю.

Аким вышел улыбаясь. Всё-таки, какое это чудо — Мамонт.

Серёгу Мамонтова, старики не трогали почти с самого первого дня, как он только появился в части. Эта узкогубая, хитрожопая устрица, как-то дала понять всем, что он без пяти минут врач и даже умудрился доказать свои утверждения на практике.

Многих ребят в батальоне мучила «Забайкалка». Это такая скверная болезнь, видимо, из-за недостачи витаминов, когда простая царапина на коже превращалась в огромный гниющий фурункул. И гнил он где-то внутри. Где-то внутри было его белое твердое ядро, а снаружи разрасталась черная, глубокая язва, как кратер вулкана, которая чесалась, болела, горела и до неё невозможно было дотронуться. Уколы, мази, присыпки — ничего не помогало. Много, очень много ребят за время службы ковыляло в дерматиновых, коричневых, солдатских тапочках, если Забайкалка вылезала на ноге, но многие мучались от того что, она вылезала на шее — там, где шею тер подворотничок. И не было (и нет!) от неё спасения. Правда, не у всех — некоторых она вообще обходила стороной за всё время службы. Но таких счастливцев было — раз, два и обчелся.

Через пару дней в полк должна была приехать комиссия с проверкой боевой и политической подготовки личного состава. Если с политической подготовкой вопросов не было, то с боевой — нужно было попотеть: офицерам отстреляться штатными снарядами на «Удовлетворительно», а солдатам (в большинстве своем — механикам-водителям) показать, как они классно водят танки. Оценок было две: «Неуд» и «Уд». Поэтому «Удовлетворительно» — это было «классно».

Все ждали комиссию. Готовились. Тренировались. Механиков гоняли на полигон днем и ночью, чтобы те вспомнили, что такое танк, а то они уже «заржавели» в нарядах и караулах. И лучшим механиком-водителем, надеждой и гордостью полка, был кандидат в мастера спорта по классической борьбе, младший сержант (не помню как его звали, но помню, что он был такой маленький, упругий, гуттаперчевый бурятёнок из города Красные Ворота). И вот у него-то, перед самой комиссией, вылезла на руке, на внутреннем изгибе локтя, Забайкалка. Он рукой пошевелить не мог — так было больно, хотя этот парень боль мог переносить какую надо, если надо! Ну, не шевелится рука — и хоть ты тресни! Что делать? Санчасть-манчасть — все впустую! Послезавтра комиссия!

Мамонт, молодой солдат первого года службы, у которого мама была когда-то санитаркой, а сам он лишь пару раз видел врачей — на машине мимо провозили, говорит:

— Я вылечу.

Сказал — отвечай! Вечером весь батальон собрался посмотреть, как он это сделает.

— Будет немного больно, — говорит Мамонт, младшему сержанту, механику-водителю, кандидату в мастера спорта, имя которого я забыл.

— Потерплю, — отвечает тот.

— Хорошо, — констатирует доктор Мамонт. — Мне нужна бутылка, зеленка, одеколон и растопите печь.

В нашей казарме, говорят, когда-то стояли Семеновские полки во время революции — не удивительно, что до сих пор они отапливались углем. Печи, правда, были исправными и грели всю казарму даже в зимние стужи. Но пока не об этом.

Растопили печь. Принесли зеленую бутылку из-под пива, одеколон «Шипр», флакон зеленки, бинты.

— Давай!

Мамонт положил в печь на угли бутылку горлышком к дверце и начал протирать одеколоном язву механику. Тот бледный сидит на табуретке возле печи, ждет и не очень верит, но выбора нет.

— Сейчас, когда я начну, держите его и его руку — иначе вырвется и нихуя не выйдет! — предупреждает Мамонт сослуживцев.

Коля Заларинский говорит: «Прости, братан!» — и мертвой хваткой вцепляется в младшего сержанта. Ещё пара человек держат руку. Механик, понимая, что это что-то страшное, бледнеет уже почти до потери сознания, но стойко сидит и ждет. Бедный малый!

Мамонт, смазав руку «Шипром», говорит: «Приступим!», надевает верхонки и лезет в печь за бутылкой:

— Крепше держите!

Вытаскивает бутылку, протирает диаметр горлышка одеколоном, прижимает это горлышко к язве. Кожа руки, вместе с язвой, засасывается в бутылку — страшно смотреть. Миша (во как его звали!) — орёт, но парни его держат, пока не раздается страшный щелчок: это ядро «Забайкалки» влетает в нагретую бутылку, а кровь и гной следом хлещут туда же!

— Пидарасы! Суки! Пустите, козлы! — орет Миша, извивается, но парни его держат.

Бутылка наполняется всей этой гадостью, и Мамонт пытается оторвать бутылку, но не может — кожа сильно присосалась и залезла вовнутрь уже почти на половину горла.

— Дайте что-нибудь тонкое! — орет Мамонт. — Быстрее!

И ему дают стержень от авторучки.

Пропихав кое-как стержень между кожей и стеклом, Мамонт дает доступ воздуха в бутылку и она (бутылка) — сама отпадает от руки. Миша всё орет, брыкается (здоровый, черт), его еле держат, но боль уже отступает — только кровь сочится, тонкой струйкой по руке. Мамонт аккуратно ваткой стирает кровь, обильно заливает рану зеленкой и приказывает бинтовать.

Через пять минут — операция закончена, рука забинтована, бутылка с кровью, гноем и ядром Забайкалки — в печи, а Миша, наконец-то, отходит и розовеет. Удалось!

Комиссия нашему полку ставит оценку «Удовлетворительно». У Мамонта служба покатила — он год лечит всех, кто не трус, а кто понимает — вставляет им в залупы шары (головки от шахматных королей), шпалы (головки от ферзя) и усы (обычную леску номер пять), за отдельную плату (и за так — для друзей), обильно применяя стрептоцидовую мазь и мазь «Вишневского».

После отбоя (как обычно), когда совсем стемнело, в каптерке собралась не большая, но очень дружная и проверенная компания.

Выставив одного дневального на улицу, чтобы предупредил, если кто пойдет, а второго посадив на стул у тумбочки, чтобы мог спать, но реагировать на треск телефона, компания начала проводы.

Мамонт отпросился на пару часиков у Кременчугского, пообещав, что пить не будет, чему тот абсолютно не поверил. Мамонт принес в подарок Лехе фотографии всех известных мест военного городка и войсковой части: «Для визуальной памяти!» — как он выразился. Фотографии были бледные и некачественные, но зато таких фотографий ни у кого не было — чтобы весь гарнизон и на память в дембельский альбом!

Шайба пришел со свитой молодых, которые принесли в солдатских котлах жареную картошку, вареный минтай, жареные куски свинины, соленые огурцы, а ещё масло, хлеб и какие-то серые яйца, тоже вареные. Хором, поздравив дембеля Павлова, они испарились.

Старшина Перов обещал играть и петь всю ночь («Щас бы мне гитару в руки!»). Тоже мне подарок — куда бы он делся?!

Аким принес «Командирские» часы с фосфорным циферблатом и боевую гранату РПГ в масляной бумаге с запалом — пригодится.

— Ты где её взял? — спросил Лёха.

— Это малоебущий фактор, — несколько уклончиво ответил Аким. — Владей — пригодится!

Леха был растроган поздравлениями ребят, а Перов уже разливал водку по кружкам.

Первым встал Аким:

— Лёха! Мы поздравляем тебя с окончанием службы! Я скажу так, как ты любишь! Вот мы: я, Шайба, Мамонт — прослужили с тобой год. (Вова — месяц, но без пиздюлей). Короче, братан, — всего тебе на гражданке! Чтобы всё было ништяк и в ёлочку. Ты пиз-дастый пацан, и я…, мы — обещаем тебе, что ТВОЯ Рота Связи — не ударит в грязь лицом, потому что, брат, мы и есть — ТВОЯ Рота Связи! Давай, братишка, чтобы у тебя всё было по уму, и чтобы хуй стоял и деньги были!