Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Книга первая)

И человек этот в самом деле наткнулся на бухты троса. Он очень тихо сказал себе: «Ага»: и отступил на два или три шага. Потом вспыхнул электрический фонарик. Луч нацелился на меня, мне в лицо. Спрятать лицо я даже не попытался. «Так», — сказал человек и отошел еще на несколько шагов, а свет фонарика по-прежнему был направлен мне в лицо. Я обнаружил, что ослеплен лучом. Но уши слышали: человек этот внезапно стал ступать очень тихо, как будто и у него имелись веские основания, чтобы сделать себя беспредметным.

Здесь молодые, полные сил мужчины подвергаются унижению, низводятся до статуса трупа. Можно подумать, будто эти люди состоят из одних недостатков. Будто они — физические и духовные уроды. Будто ни один светлый луч никогда не падал в их омраченное нутро.

Его всегда сопровождала некая Елена, которую он выкупил из одного борделя в финикийском городе Тире. Он утверждал, что она является его первой Мыслью и матерью всего… <…> В своем путешествии из тела в тело она непрерывно подвергалась бесчестию и кончила проституткой в борделе. <…> Поэтому он снизошел лично, для того чтобы, во-первых, вернуть ее себе и избавить от ее тюремщиков и, во-вторых, предложить людям спасение, тем, кто познает его. <…> Решив привести все в порядок, он снизошел в мир, изменив свой вид, чтобы обмануть силы, власти и ангелов и явиться людям в образе человека, хотя он не был человеком. <…> Спасение он людям дарует вне зависимости от личной праведности, поскольку любой поступок не является благим или злым по своей природе… <…> Он обещал, что этот мир будет разрушен, а принявшие его («свои люди» <…>) освобождены из-под власти творцов этого мира.

Я буду обращаться лишь к тем, что робеют, не решаясь войти в такой дом

<…> Я хочу уберечь их, чтобы они не стали плохо думать о женщинах и чтобы не сочли себя оскверненными, соприкоснувшись с похотливым уродством. <…> Но я буду так поступать, ибо знаю: все, кому — пока они молоды — я скажу что-то доброе и хорошее… и позволю всецело мною насладиться… без стыда и страха… никогда потом не пойдут к шлюхам…

Мелюзина, обманчивая Шакти, должна вернуться в водное царство, иначе работа не достигнет своей цели. Ей больше не следует маячить перед адептом, соблазняя его своими жестами, она должна обратиться в то, чем и всегда-то была: в часть его целостности. <…> Мне едва ли нужно напоминать, что как богиня любви Венера теснейшим образом связана с переднеазиатской Астартой, иерогамные празднества в честь которой были известны каждому. Переживание соединения, в конечном счете лежащее в основе этих брачных торжеств, равнозначно объятию и слиянию двух душ в весенней exaltatio, в «истинном Мае», удавшемуся исцелению, казалось бы, неисцелимой раздвоенности, расколовшей целостность отдельного существа. Это единство объемлет множественность всех существ. <…> Вот особое определение переживания coniunctio: самость, объемлющая меня, объемлет также многих других, ибо бессознательное, «conceptum in animo nostro» [зачатое в нашей душе], мне не принадлежит и не является моей собственностью: оно везде и повсюду. Это, парадоксальным образом, квинтэссенция индивида и в то же время — коллектив.

Переезд Хорна и Тутайна из Лас-Пальмас в Осло означает не только пересечение границы между южным и северным полушариями. На поворотном круге повествования тоже происходит резкая смена авторской перспективы. Отныне письмо должно уже не передавать тоскование по далям, но возвращать утраченную интенсивность действительной жизни.