Приключения стиральной машинки (СИ)

Когда с мясом и салатами было покончено, и Николай, отдуваясь, отвалился от стола, Машка подала голос.

— Ну, слава богу, наелся. Такое впечатление, что тебя не кормили недели две.

Коля улыбнулся:

— Знаешь, ты почти угадала. Эти химические вермишелеобразные сухие консервы, которыми я питался последнее время, надоели мне хуже горькой редьки. Но теперь я сыт и полностью в вашем распоряжении. Спрашивайте.

Я покачала головой.

— Нет, Коля, давай все по-порядку. Во-первых, я думаю, нам стоит все же вскрыть письмо, а то твое появление было столь стремительным, что мы о нем почти забыли. А во-вторых, о чем мы тебя можем спрашивать, если сами не знаем даже какие вопросы задавать?

Колька насторожился:

— Какое письмо? — Машка вытащила из-под своей тарелки серый конверт и молча показала его Кольке. Он взял письмо в руки, повертел и спросил: — И откуда у вас это взялось?

Я решила взять инициативу в свои руки и подробно рассказала Кольке о почтальоне и вообще, обо всем, что произошло за несколько минут до его возвращения.

— И если бы ты не потащил нас так стремительно в сторону кухни, то ты бы обо всем узнал еще полчаса назад. Но, я думаю, что и так сойдет. Единственное, что мне совершенно непонятно, почему моя мама решила так срочно передать это письмо мне? Да еще таким странным образом?

Колька помахал письмом перед моим носом и сказал:

— Ничего странного. И вообще, твоя мама очень умная женщина, я это сразу заметил. Я думаю, она хотела тебя подготовить.

— Подготовить? К чему?

— Вот это ты узнаешь своевременно. А теперь, как ты сама сказала, давай все по-порядку, — Колька вскинул руку театральным жестом типа «вуа-ля». — Олег, твой выход. Думаю, ты справишься с переводом. Помнится, ты у нас еще в школе полиглотом слыл.

— Господи, так ты еще и полиглот, — удивилась я. — Чего я о тебе еще не знаю? — И я нежно растрепала ему волосы. Олег покраснел от удовольствия.

— Да как-то все случая не было сообщить, — застенчиво сказал он. — Я еще и арабский знаю, и еще кое-что. Так, для работы очень удобно.

Он осторожно вскрыл письмо и стал читать его вслух. После всех вступлений и изъявлений уважения и прочего шел текст следующего содержания: «Настоящим письмом ставим вас в известность, что сеньор Альмадевар, единственный оставшийся в живых наследник древнего и почитаемого испанского рода, просит исполнить его последнюю волю. Пребывая в летах весьма преклонных, нижайшая просьба его к вашему семейству — прибыть как можно скорее в Каталонию, в родовое имение Альмадеваров, дабы он мог перед лицом вечности насладиться общением с единственными оставшимися в живых прямыми потомками семьи Альмадевар, волею судеб ныне проживающими в России. Он надеется, что получит должное понимание и толику любви в сердцах людей, которые дороги ему, как его единокровные родственники, и которые, как он безмерно надеется, смогут достойно принять после его кончины в наследство то, что было оставлено в свое время ему высокородными предками и распорядятся им согласно разумности и рачительности». В исполнении Олега перевод с испанского был немного витиеватым и с налетом старинной изысканности, но сути дела это не меняло. Сказать, что содержание этого документа повергло меня, да и всех прочих в шок — это не сказать ничего. Я сидела как каменный истукан и глупо улыбалась. Испания? Предки? Что за ерунда! Я взяла из рук Олега письмо, еще раз пробежала глазами текст и, ничего не поняв, потому что не знала ни единой буквы по-испански, просто так, на всякий случай, снова заглянула в большой серый конверт. И не напрасно. Там, в самом дальнем уголке притаился еще один крошечный конвертик. Он был изящным, с тисненой монограммой в виде перекрещенных сабель, образующих букву «А». На конвертике размашистым почерком было написано по-испански только имя — Татьяна Астафьева. Значит, это было лично для моей мамы. Я сложила все бумаги назад в большой серый конверт и подняла глаза на моих друзей. Колька присвистнул.

— Так вот оно где вылезло, это испанское наследство, — сказал он словно бы самому себе. Мы дружно повернули головы в его сторону, и наши глаза были у всех одинаково круглыми от удивления. Олег нашелся первым:

— А ну, колись! Ты наверняка что-то знаешь, а мы сейчас чувствуем себя полными идиотами, — Олег посмотрел на нас с Машкой, — и идиотками. Правда, девочки? — Мы дружно кивнули.

— А-а, что! Эк вас пробрало отсутствие информации в век высоких технологий! — Колька явно издевался. За дело взялась Машка. Она подошла к нему сзади, крепко обняла за шею и поцеловала в макушку. Колька обмяк в ее руках и сдался. — Хорошо, убедили. — Он притянул Машку к себе и усадил ее на колени. — Но, предупреждаю, уважаемая публика, эта история длинная-предлинная. Так что предлагаю еще раз подзаправиться на полную катушку.

— Обжора, — сказала Машка и снова чмокнула Кольку, теперь уже в кончик носа. Потом она слезла с его колен и поставила на плиту чайник. Минут через десять, прихлебывая горячий чай и заедая его вкуснейшим Машкиным пирогом со сливами, Колька, наконец, приступил к рассказу.

— Понимаете, друзья, я, как истинный следователь, а, следовательно, человек с пытливым умом и любопытным носом, был весьма заинтригован всей этой вашей чертовщиной со стиральными машинками. Когда взломщик забрался уже в дом к Марии, я понял, что копать надо намного глубже, чем это могло показаться с первого взгляда. Почему? Объясняю. Маша имеет, так сказать, опосредованное отношение к семье Лены и Татьяны Петровны. По крайней мере, на первый взгляд. И сколько я не напрягал мозги, с помощью простой дедукции и при полном отсутствии информации я далеко не продвинулся. Я попытался действовать с помощью стандартного опроса местного населения, то есть вас, мои дорогие женщины, но ничего дельного никто из вас троих, включая уважаемую Татьяну Петровну, сообщить мне по существу этого дела не смог. Или не захотел, — и Колька сделал в этом месте паузу, а у нас троих снова удивленно взлетели кверху брови. Но Колька невозмутимо продолжил: — Потом я попробовал связаться по телефону с той местностью, где, по моим предположениям, я мог узнать хоть что-нибудь об этом деле. Черта с два! Эта местность находится в таких богом забытых местах, что, там даже толком телефон не берет. Это вообще где-то между точками, именуемыми в народе «у черта на куличках» и «куда Макар телят не гонял». И я понял, что искать разгадку этого странного происшествия мне придется самому. Причем в тех самых местах, о которых я вам только что рассказывал. Поскольку, с точки зрения моего прямого начальства, это дело — классический «висяк», то мне ничего другого не оставалось, как испросить его, то есть начальства, благословения, и отправиться на вашу, так сказать, историческую родину, клятвенно заверив начальство, что я обязательно распутаю это дельце. Иначе меня бы никто никуда не отпустил. Не скрою, в тот момент мной двигал не только профессиональный долг, но и, — Колька ласково взглянул на Машку, — некая личная заинтересованность. Вы ведь уже готовы были забрать заявление о ваших стиральных машинках, помните? И пусть это процессуально невозможно, но лично для меня это был приятный знак. Это означало, что вы тоже имели некую личную заинтересованность в этом деле, только эта заинтересованность была совершенно иного рода. Как нормальные, заботливые, и, не побоюсь этого слова, любящие женщины, — при этих его словах мы с Машкой зарделись, как маков цвет, — вы не хотели беспокоить своих мужчин, то есть нас, — и он показал пальцем себе на грудь, — лишними заботами, заключавшимися в возне с вашими стиральными машинками. С одной стороны, это похвально и характеризует вас как порядочных и, снова не побоюсь этого слова, замечательных гражданок, на которых приличные мужчины просто обязаны вскоре жениться. — И он вопросительно посмотрел на Олега, прервав свою содержательную речь необходимой паузой. Олег в этот момент с достоинством кивнул головой в знак полного согласия с доводами приятеля и поцеловал меня в щеку. Я посмотрела на него ласковым взглядом и послала воздушный поцелуй Николаю. Но тут неожиданно в Колину обстоятельную речь вмешалась нетерпеливая Машка, прерывая наш невольный обмен любезностями.