Волшебная сказка Томми

Джулиан очень любит, когда я рассказываю о своих похождениях, и смущенно хихикает, как девчонка, в наиболее пикантных местах. Видимо, это его возбуждает. Прямо как святого отца, исповедующего закоренелого греховодника. И особенно по понедельникам. По понедельником он мне устраивает настоящую секс-инквизицию. Ему надо знать все: где я был, чего делал (секс, наркотики, прочее), кого именно я сношал, сколько раз, в каких позах, кто кончил первым и т. д., и т. п.

Когда я только начал работать у Джулиана, меня бесили эти расспросы. Я с ужасом ждал окончания выходных, потому что заранее знал, что в понедельник этот старый козел учинит мне очередной допрос с пристрастием. Пару раз я едва не послал его куда подальше. Но однако же не послал — все-таки он мой начальник, — и постепенно я как-то проникся, и мне даже понравились наши маленькие исповедальные сеансы. На выходных, по ходу очередной вакханалии разврата, я часто ловлю себя на мысли: «Джулиану это понравится», — так что со временем Джулиан стал для меня своего рода гибридом старшего брата и бесплатного психоаналитика, непреднамеренно поощряющего меня осмысливать и оправдывать собственные излишества. Плюс к тому, когда я рассказываю о своих приключениях, я переживаю их вновь, а воспоминание об удовольствии — это тоже немалое удовольствие. Мне нравится наблюдать, как Джулиан заливается краской, когда мой рассказ оскорбляет его утонченно-аристократическую чувствительность. Мне нравится, когда Джулиан вдруг одаряет меня советом или же принимается расспрашивать о какой-то конкретной поебке двухмесячной давности, о которой я благополучно забыл. «А по-моему, забавный товарищ, — говорит он, попивая кофе. — И что, ты больше с ним не встречался?»

На самом деле он неплохой — Джулиан. Малость придурковатый, излишне пижонистый, но ведь это не самое страшное в жизни. Хотя я и ворчу, что он весь такой неприспособленный и неадекватный, и иной раз меня напрягает, когда он обращается ко мне с просьбами типа: «Том, можешь им позвонить и сказать, что у меня был сломан автоответчик, ну, что-то типа того, извиниться, сказать, что мне страшно жаль, и попробовать назначить на следующую неделю, в общем, отмажь меня как-нибудь, чтобы они там не думали, что я забыл. Сделаешь, ладно?», в принципе он мне нравится. Если бы он мне не нравился, я бы не проработал с ним столько лет (семь лет, если быть точным), тем более что работа совсем не сложная, и мы с ним нередко куда-нибудь ездим, и я знакомлюсь с новыми людьми, и — да — эти знакомства часто заканчиваются зажигательным сексом. Вы даже не представляете, какая волшебная сила заключается в простых словах: «Ты потрясающе выглядишь, фотки получатся изумительные, кстати, мы собираемся в бар. Это тут, за углом. Хочешь с нами?»

В довершение к финансовому благополучию и хорошему воспитанию Джулиану еще повезло в том смысле, что он получил статус перспективного, подающего надежды молодого фотографа как раз в середине восьмидесятых, когда британские СМИ просто сходили с ума по «молодым королевским особам» — принцесса Ди, Ферджи и т. д., — и аристократичные манеры Джулиана вкупе с его родословной немало способствовали тому, что означенные королевские особы охотно, ему позировали, так что сделанные им снимки — чуть выше среднего по художественным достоинствам — не только стоили безумных денег, но и открыли ему доступ в пантеон самых модных британских фотографов, где он остается и по сей день — сам слегка прифигевший от такого счастья.

Но продолжим про обморок

Задница Джулиана — это был не единственный сюрприз, ожидавший меня по возвращении в сознание. Когда Джулиан убедился, что со мной все в порядке и я не нуждаюсь в экстренной медицинской помощи (чтобы его успокоить, я сказал, что сегодня не выспался и не позавтракал, но сейчас выпью сладкого кофе, съем парочку круассанов, подниму уровень сахара в крови и снова буду как новенький), он посмотрел на меня с хитрым прищуром и задрал кверху свой аристократический подбородок — верный знак, что сейчас будет сделано важное заявление.

— Да, Томми. Давай поднимай уровень сахара. У меня есть хорошие новости, и я не хочу, чтобы ты опять хлопнулся в обморок, — сказал он загадочно.

— Какие новости? — пробормотал я, вгрызаясь в круассан.

— Только что звонил мой агент, в понедельник мы вылетаем в Нью-Йорк. Пробудем там две недели. Все расходы оплачены. Снимаем лучших старлеток Нового Света для разворота в «Elle». Представляешь?! Две недели, по одной телке в день, так что все без напрягов и спешки. Номера-люксы в «Мерсере». Все радости жизни. То что доктор прописал. Кстати, бухгалтер тоже рекомендует. Для поправки финансового здоровья. Потому как в родной милой Англии работы в ближайшее время не светит.

Джулиан рассмеялся и посмотрел на меня в ожидании реакции. Честно сказать, в первые пару секунд я завис в потрясении. Конкретно сейчас (в свете того, что творилось у меня в голове в эти последние дни, плюс еще ситуация с Финном и мое очевидное нежелание общаться с Сейди и Бобби, которое не менее очевидно должно было вскорости разрешиться радикальным вмешательством «старшего братика и сестренки», что, с моей стороны, неизбежно закончится монументальным излиянием чувств с потенциально-дестабилизирующими последствиями) возможность уехать на две недели в Нью-Йорк, город вечного праздника, — это был настоящий подарок судьбы. Моя жизнь, этакий урбанистически-декадентский фильмец в манере Кена Лоха, вдруг превратилась в «Волшебника страны Оз». Я вскочил с дивана и крепко обнял Джулиана, насколько это позволяли мои ослабленные конечности.

Нью-Йорк, моя девочка! Нью-Йорк! Как очень верно выразился Джулиан, то что доктор прописал. Туман вмиг рассеялся, и я почувствовал, как мои бледные впалые щеки вновь заливаются румянцем. Две недели вдали от хмурого серого Лондона, две недели вдали от тяжелых раздумий, когда надо что-то решать, а решение никак не приходит. Две недели вдали... от себя. Ну, не так чтобы совсем, но все же. Нью-Йорк — это ВЕСЕЛЬЕ. Причем анонимное. Потому что, хотя я бывал там не раз (с Джулианом, опять же), у меня в этом городе нет целой кучи хороших друзей и знакомых, а значит, не надо ни с кем встречаться, и отвечать на вопросы «Как жизнь молодая, Томми?», и производить аналогичные действия, которые меня раздражают. Я буду просто гулять по городу, знакомиться с новыми людьми, тусоваться, снимать одноразовых партнеров и перезаряжать батарейки. Когда я вернусь, я опять буду прежним собой — человеком, которому все глубоко фиолетово, который не плачет в общественном туалете и не дарит Чарли свой член и даже не беспокоится о том, как бы ему не обидеть Финна.

В последний раз я был в Нью-Йорке сразу после разрыва с Индией (напоминаю: той самой женщиной, которая оказалась совсем не той женщиной и тем самым разбила мне сердце), и та поездка меня взбодрила. Я не строил никаких планов. Каждая ночь была как неожиданное приключение. Я знакомился с людьми, замечательно общался, танцевал, пил, потреблял разные вещества, вступал в беспорядочные половые связи.

Из той прошлой поездки мне особенно запомнился последний вечер. Мы снимали одну стервозную старую тетку, известную писательницу из рьяных американских иконоборцев, в семидесятых годах издававшую книги, которые теперь смотрятся разве что безобидным мягким порно для детей среднего школьного возраста, но в свое время они потрясали основы — во всяком случае, по утверждению самой писательницы. Она ненавидела фотографироваться. То есть так она говорила. На самом деле ей нравилось, что с ней все носятся и окружают вниманием. Но как модель она была просто ни к черту. То есть она замечательно изображала остывший труп, который зачем-то втащили в студию, густо покрыли оранжевыми румянами и поместили перед объективом. Если бы не испарина у нее на лбу и над верхней тубой, я бы точно решил, что она неживая. Позировать перед камерой — не так просто, как кажется. Притворятся естественным под нацеленным на тебя объективом — это большое искусство. И большой труд. Все эти девочки-супермодели, которые становятся звездами и вдруг теряют фамилии, получают свои мегабаксы не просто так. Наоми, Кейт, Жизель, Хайди — все они вкалывают как проклятые. Разумеется, фотографу значительно легче работать с хорошей моделью. И это особенно верно в приложении к Джулиану, поскольку он безнадежный социально неприспособленный идиот и сам не умеет вести себя непосредственно и естественно, не говоря уж о том, чтобы добиться естественности от пожилой тети-писательницы в состоянии трупного окоченения. В общем, как вы, наверное, уже догадались, это были не съемки, а кошмар наяву. Радовал только мальчик-гример — симпатичный молоденький итальянец, — которому досталась неблагодарная работа убеждать эту самую писательницу, чтобы она согласилась сменить свой обычный макияж (в стиле воинствующего трансвестита) на что-нибудь более мягкое и приятное для взора, то есть, попросту говоря, на что-то такое, что не напугает маленьких детей, которые могут случайно заглянуть в воскресное приложение, для которого предназначался снимок, увидеть вот это и остаться заиками на всю жизнь. Его звали Лука, он был в черных кожаных штанах и короткой футболке, открывавшей не только неотразимую задницу, но и гладкий крепкий живот и татуировку на спине. Мы с ним разговорились в обеденный перерыв и потом откровенно заигрывали друг с другом до конца съемок. Кстати, сошлись мы на том, что оба никак не могли поверить, что эта женщина, которая описывала в своих книгах, каково женщине жить в современном мире (современном на тот момент, когда эти книги писались), в реальной жизни совсем не похожа на женщину и тем более — на женщину, которая еще хоть как-то живет.