Голубой бриллиант (Сборник)

- Так же нельзя, подружка. Не враг он тебе. Он наверно

сильно переживает. Вам бы встретиться, объясниться. Ты же

поступила так ради ребенка. Он же не возражал. Так?

- Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил:

встретишь хорошего человека, полюбишь - выходи замуж.

- Ну вот - ты и встретила.

- Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И

наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного

Егора, милого, родного. - Я боялась, что сейчас расплачусь,

разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная

615

вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска,

что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида

советовала:

- Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси,

как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же

вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро

не кончается.

Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды.

Набрала его телефон, он ответил: "Я слушаю". Только не так

бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось

сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:

- Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?

- Я, родной, любимый Егор. Это все я. - И не выдержала,

разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида

обняла меня, стала утешать:

- Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом.

Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в

наши студенческие годы. Как там начинается?

И я прочитала, глотая слезы:

Прочь, развейтесь тяжелые думы.

Над страною весна разлита.

Неужели все так же угрюмо

Проплывут молодые лета...

- Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, - просила Лида.

Нет я не забыла. Я продолжила:

Нет, я буду сквозь плач улыбаться,

Песню петь даже в горькие дни,

Без надежды надеясь смеяться.

Прочь тяжелые думы мои.

- И правильно: песни петь, улыбаться и не терять

надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и

покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без

его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя

унижать.

На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала

звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой

облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что

она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому

взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во

мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что

он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу. Он

просто бревно, бездушное, безнравственное и жестокое. Он

считает, что облагодетельствовал меня зарплатой, подарками

616

вроде шубы, дубленки и прочих мелочей, и не понимает, что

женщина нуждается в ласке, нежности, любви, что для нее это

дороже черных колготок под черную миниюбку. Что для

женщины с душой и разумом сексуальные дела далеко не

предел желания. Теперь он вызывал во мне чувство

отвращения. И когда он назначал мне время очередной

встречи на квартире, у меня пропадало всякое желание видеть

его и ложиться в постель. Я знала, что я не единственная у

него из "приватизированных", и меня это оскорбляло и

унижало. Что мне нравилось, так это баня, - я охотно шла в

парную, нежилась под вениками, плавала в бассейне. Но, к

сожалению, он не часто доставлял мне такое удовольствие.

Баней пользовались его домашние, друзья, юная секретарша и

даже молодящаяся Мария Степановна. Он чувствовал мое

охлаждение, а вернее отчуждение к нему и вместо того, чтоб

приблизить меня к себе, старался показать свою власть надо

мной, наказать, унизить меня.

Прошло недели две после нашей встречи с Лидой, как

Денисов послал меня с пустяковым поручением в Тулу. Как

потом выяснилось, это был предлог для хорошо продуманной

им акции против меня. На этот раз я ехала на "Вольво" с

другим шофером. С делом я легко управилась, и в Москву

возвратилась к вечеру. Отпустив машину, я поднялась по

лестнице, открыла дверь своим ключом и тихо вошла в

квартиру. В прихожей и в комнате горел свет, что меня очень

удивило, и я, не раздеваясь, заглянула в комнату. И была

шокирована увиденным: на тахте лежали обнаженные Денисов

с Марией Степановной и как ни в чем не бывало, не обращая

на меня никакого внимания, занимались оральным сексом. Я

не думаю, чтоб они не слышали, как я вошла. Шокированная

такой отвратительной сценой, я промычала "Извините",

повернулась к выходу и уже в прихожей услышала его

надменный голос:

- Постой! Не уходи!..

Я вышла на улицу, совершенно ошеломленная циничной

наглостью, и не знала, как мне поступать. Я попыталась

собраться с мыслью и пришла к заключению, что этот

спектакль был разыгран специально для меня в отместку на

мое "не могу совершить грешное деяние". Я подумала:

неужели он настолько глуп, что не понимает, что подобной

демонстрацией он не только отталкивает меня от себя, но и

вызывает омерзение? Очевидно такие люди, получив власть и

свободу на вседозволенность, напрочь лишены элементарных

617

норм морали и нравственности, совести и стыда? Так ведь

совести и стыда не имеют не только в бытовом аспекте, но и в

политике, в государственной деятельности нынешние

реформаторы с Ельциным во главе.

С полчаса я бродила по улице и решала, как мне

поступить именно сейчас. Первая мысль была поехать к Лиде

и заночевать у нее. А вдруг она не одна? Надо бы

предварительно позвонишь. Но у меня не было жетонов на

автомат и пришлось за ними дойти до метро, а это заняло

какое-то время. Я почему-то позвонила не Лиде, а на свою

квартиру. Ответил Денисов. Я спросила холодным тоном:

- Смогу ли я войти в квартиру и если "да", то когда?

- А тебе не надо было убегать, - смеясь ответил он. -

Тебе было бы полезно научиться, набраться опыту. Можешь

возвращаться хоть сейчас. Через десять минут мы уезжаем.

Я вернулась приблизительно через полчаса. Их уже не

было. Я была крайне раздражена и возмущена. За кого он

меня принимает? - спрашивала я себя и уже, сменив гнев на

иронию, отвечала: он, наверно, не рассчитывал на мое

быстрое возвращение, я просто не вовремя появилась. Они не

ожидали. А то, что он не смутился, а все повернул на веселую

шутку, так это в его характере. Не могу же я запретить ему

встречаться с другими женщинами, нет у меня на это права, не

жена же я ему, а только одна из многих "приватизированных".

Еще на пути к метро за жетонами я под впечатлением

увиденного чувствовала себя оскорбленной и униженной,

решила: все, с меня довольно, уйду, уеду к Тверь, пусть

подавится своими миллионами. Но рассудив все здраво, - так

мне казалось, - я поняла, что мой гнев не имеет серьезных

оснований, и отказаться от его зарплаты или "зряплаты"

именно сейчас, не продумав и не рассчитав, что даст мне

внезапное появление в Твери, опять же объяснения с

родителями, было бы легкомысленным. В душе я уже

смеялась над всей этой сценой, представляя себе

самочувствие этой всегда важной, респектабельной Марии

Степановны.

На другой день только я вошла в офис, как секретарша

сказала, что Борис Ильич просил меня зайти. Он сидел за

журнальным столиком, розоволицый, приглаженный в белой

рубашке и при галстуке и пил кофе. Меня встретил открытым

веселым взглядом, и в карих глазах его мерцала ироническая

улыбка. Дружески предложил, кивнув на свободное кресло у