Мать ветров (СИ)

Расторопных торговцев, которые попытались было продавать хмельное, городская стража аккуратно попросила разойтись, а вот шиповник, мяту и сбитень варили тут же, на кострах, чтобы согреть озябших людей. Менестрели стойко терпели холод и перебирали не шибко послушными пальцами струны, зажимали отверстия, постукивали по натянутой коже.

Колокол в храме прогудел величаво, волнующе и тревожно. Смолкли арфы, лютни, скрипки, флейты, окарины и бубны. Притих и пестрый, любопытный люд. Даже дети угомонились и вскинули головы, вглядываясь в бархатное небо. Что-то будет?

Вдруг посреди ясной зимней ночи грянул гром, а следом за ним над столицей Республики взвились ослепительно яркие золотые, серебряные и алые огни. Громыхнуло снова, и снова, и все новые и новые пламенные цветы распускались над Блюменштадтом.

— Годится такой сюрприз? — спросил Саид у обомлевшего сына.

— А-га, — выдохнул Радко, покрепче прижался к маме и очень серьезно, ответственно сказал: — Как красиво!

— Али, звезды. Марчелло, звезды, — совершенно отчетливо выговорила каждое слово Вивьен и по очереди дернула за руки обоих родителей, а те опустились в снег рядом с дочкой и старались не дышать, не спугнуть это хрупкое чудо. Девочка впервые так прямо делилась своими впечатлениями.

И только маленькая Адель, которая замечательно устроилась на плечах высокой Петры, радостно визжала, как и полагается ребенку, которому еще не исполнилось полутора лет. Мариуш довольно поглядывал на своих счастливых женщин и думал о том, что обреченность на свободу — не такая уж и плохая штука.

— Молодец, Вивьен, это — тряпичная игрушка. А где деревянная? Нет, это не деревянная, подумай. Правильно, вот деревянная, умничка моя! А где глиняная? — спросил в очередной раз Марчелло и качнул вперед лошадку, любовно сделанную Богданом.

Вивьен удобно устроилась на подушке, служившей седлом, одной рукой держалась за гриву из рогожи, а другой хватала разложенные на полу предметы.* В этот раз она цапнула маленькую глиняную свистульку и засмеялась в ответ на поцелуй Марчелло.

Дверь в комнату распахнулась, и вошел Али, наполняя воздух сладкой свежестью гиацинтов.

— Лапушка, смотри, что есть! Первые цветы, только-только сегодня торговки вынесли! Это гиацинты, понюхай, потрогай, но осторожно, хорошо? Они очень нежные.

— Нежные, — грустным эхом отозвался Марчелло и погладил мягкие каштановые локоны дочки. Поймал руку любовника, прижался к ней губами. Сказал очень тихо, не решаясь тревожить очарованную цветами Вивьен: — Я уже по вам скучаю.

— А мы — по тебе, — уверенно, за двоих ответил Али, опустился на пол и крепко обнял Марчелло. — Как вы тут? Кажется, у Вивьен получается отделять признаки от предметов?

— Не совсем. Она хорошо ориентируется в том, что ей нравится. Нравится трогать разные материалы, и она почти не ошибается. С цветом — то же самое. А с размером пока глухо, да и с количеством. Ты-то из-за чего лицом на гиацинты похож?

Али помог Вивьен слезть с лошадки, озадачил ее мисочками с шишками и желудями и отвел любовника к окну.

— Наш молодой военспец в одиночке повесился. Ни записки, ни одной буквы на стенах... И ведь я вчера только с ним общался! Шахматы по его просьбе принес, забегал в течение дня, мы успели целую партию сыграть. Ничего не понимаю... Расследуем.

— Habibi…

— Все, забудь. Работа работой, а ты уезжаешь на рассвете, и когда мы еще увидимся? Забудь. Сегодня есть только мы.

В деревню въехали в сумерках.

Влажный запах умытой талыми снегами земли кружил голову, ощущение простора, простоты и звенящей тоски пьянило, пленяло городского жителя. Марчелло жадно впитывал в себя все цвета, звуки и запахи селения, где ему предстояло жить в ближайшие несколько месяцев, но сердце то и дело екало. Не обернуться, не взять за руку, не спросить, даже не поймать взгляды — прямой, озорной, зеленый и туманный, далекий, карий.

Рядом с ним на передке телеги сидел Милош, который правил лошадью. Он собирался погостить пару дней в деревне, пообщаться с крестьянами по поводу грядущих работ, поглядеть семена и клубни. Если повезет, надеялся выпросить у жреца часть его участка под фасоль и тыкву. По словам Герды выходило, что земля в ее родном селении была для них пригодная.

Ну что ж, вдвоем всяко лучше.

У ворот их встречали. Тонкая фигура в длинной, в пол, рубахе, слабо освещенная фонарем, казалась призраком на фоне мощных столбов. Ансельм, удивительный жрец, успевший подружиться с вольным братом Буэнавентурой, который сжег его храм.

— А я уж и ждать отчаялся, — улыбнулся Ансельм. Будто еще один фонарь затеплился.

— Дорогу развезло, телега провалилась — насилу вытащили! — смущенно оправдался Милош и в качестве доказательства похлопал по своим изгвазданным штанам. Точно такой же красоты штаны были на Марчелло.

— Ничего, это мы поправим! Идемте же, идемте, покажу, где пристроить лошадь, и стол давно накрыт! По весне скромно, но — чем богаты, — не менее смущенно ответил жрец.

Дом, две трети которого занимала больница, стоял с таким незыблемым, спокойным, широким видом, словно не только врос в землю, но и сросся, слился с ней на веки вечные. Марчелло провел рукой по темному, внушительному бревну и вполголоса спросил у Милоша:

— Что это?

— Дуб, причем очень качественный. Бывший жреческий дом! Тут поблизости нет ни одной дубравы, видишь, специально издалека привезли.

В оставшейся трети дома, где жил жрец, нынче было шумно и людно. Охочие до новостей и столичных сплетен селяне плотненько сидели на лавках. «Как голуби под крышей библиотеки», — мысленно усмехнулся Марчелло.

— Проходите, проходите же! — приветливо суетился Ансельм, усаживая гостей в торце стола и пододвигая к их тарелкам миски с жареной на сале картошкой, печеной репой и гречневой кашей с грибами. Деревенские подтянулись к угощению самостоятельно. Жрец снял с полки за шторой мутную бутыль с будто бы бесцветной жидкостью. — Вина, увы, давно не держим, а самогон отменный, на вкуснейших корешках! Устали, небось, с дороги-то, отведаете?

Марчелло краем глаза заметил, как Милош едва не поперхнулся. Ну еще бы, у него после смерти матроса Джека самогон на корешках радостного отклика не вызывал. Историк ответил поспешно за обоих:

— Благодарствуем за заботу! Но, не обижайся, мы к хмельному не привыкли.

— Да, простите, как я мог забыть, — отчего-то грустно вздохнул жрец. Передал бутыль мужику с великолепной русой бородой и хитрыми глазами, а сам взялся за ухват и вытащил из печи горшок. По запаху — сбитень. — Тогда медку?

— Охотно! — громко сказал Милош, а когда хозяин отвлекся на одного из селян, пихнул друга локтем и шепотом спросил: — Ну, как тебе?

— Кажется, я догадываюсь, отчего Саид и Герда им очарованы, — улыбнулся Марчелло. В самом деле, преподобный Ансельм, светленький, худенький, умудрялся быть одновременно предупредительным хозяином и в то же время не терял своего достоинства, не страдал неприятной услужливостью. Искренность в каждом слове и жесте — пожалуй, так в первом приближении можно было определить секрет жреца.

Первое время оба немаленьких гостя умудрялись делать вид, что их тут вообще нет, и внимательно слушали разговоры деревенских.

Те обсуждали, прежде всего, грядущую пахоту, обсуждали смачно, душевно, с откровенным наслаждением. Еще бы, ведь крестьяне собирались пахать, а после засевать не барскую землю! Правда, и не свою личную, а землю Республики, но неудовольствия в голосах не сквозило. Возможно, только сейчас.

Не обходилось без семейных пересудов, повозмущались немного, что одной семье надел отрезали вроде бы по количеству людей, да только двое мужиков частенько пропадали на заработках. Хлебнувший как следует самогона древний дедок рассказывал откровенно бредовую, но донельзя красочную и увлекательную байку.

Голова у Марчелло слегка трещала от восприятия непривычных забот, а еще он постоянно тормошил Милоша, спрашивая нечто вроде: