Гера

– А Дудков?

– При чем тут Дудков? Показания сейчас дает твой Дудков о том, как участвовал в поставках российского оружия и военного оборудования в Ирак, как с тульскими конструкторским бюро договаривался и очки ночного видения лично примерял.

– Вы же это… вроде друзьями были.

– Были, пока я… как бы на Северцева работал.

– А теперь «как бы» на кого?

         Шубин поднялся.

– Семен Викторович Гагарин назначен новым министром обороны. Славная фамилия. Будем работать вместе…

– Пока кто-то тебя не перекупит?

         Шубин не обиделся.

– Закон – вещь очень относительная. Очень. И если бы закон не был относительной вещью, твой маршрут тоже был бы совершенно иным. Надеюсь, ты это понимаешь?

– Где-то расписаться?

         Шубин выругался и вышел. Но на его место никто не пришел. В палате стало очень тихо.

20. ВОЗВРАЩЕНИЕ

         Через пять дней Сашка вылетел в Киев. В эти пять дней никто не навещал его, кроме врачей, и никто не напоминал о неписаном-неподписанном соглашении с ФСБ в лице Шубина.

Он и улетел спокойно. Со стороны – очень просто, банально, обычно, как и прочие пассажиры. Сел в белый лайнер и оторвался от Москвы.

         Сказать, чтобы думал о себе, – вообще не думал. Думал только о том, как, в какую пространственную пропасть, в какую временную дыру, в какое измерение могла попасть Аня. И о том, что она не могла умереть…

         Она… Теперь, в облаках, он чувствовал себя ближе к ее дыханию, к ее пульсу, к сиянию ее глаз и блеску ее золотистых волос. Она не могла умереть… Не могла!

         Приземлившись в Киеве, он первым делом набрал Грома.

– Как встретимся? – забеспокоился конспиратор-Гром.

– Теперь уже все равно, как. И я, и ты – на крючке у эфэсбэшников.

– Спасибо за новости…

– Через час в «Гоголе».

         «Гоголь» – тихое, темное кафе, когда-то считавшееся литературным, а теперь – просто кафе, без всякого литературного антуража. В унылом районе. Каштаны закрывают свет голыми ветвями. Впрочем, в Киеве все равно теплее и уютнее, чем в Москве. Сашка нашел свою машину и погнал к «Гоголю».

         Гром уже был на месте. Непонятно Сашке, почему это все так задевает Грома: и спина ссутулилась, и стакан в руках дрожит. Неужели так боится Гром за свою разудалую жизнь?

         Обнялись, и Сашка присел напротив.

– Да, новости не очень, ты прав.

– Я слышал про Северцева. Думал, тебя уже не выпустят из Москвы.

– А знаешь, зачем меня выпустили?

– Ну?

– Чтобы я за них сделал их работу: вычислил тех, кто хотел меня убрать, и убрал, потому что эти ребята, так или иначе, в курсе о сделках, маршрутах и прибылях. И значит, они опасны.

– А потом?

– Это будет зависеть от значения того, что я найду. От важности самого дела…

– Надеешься на долгосрочный контракт? – прищурился Гром.

         Сашка дернул плечами.

– А что будет со мной?

         Гром уже давно перестал быть боссом. Уже давно Сашка из них двоих стал главным, и стал решать – за двоих. А Гром стал полагаться на него во всем и зависеть от его решений.

– Ты выходишь, – сказал Сашка веско. – Уезжай сейчас. У меня с ними – неизвестно, чем закончится, а ты… ты можешь спастись. Достань чистый паспорт и давай – в Европу. Мы заработали достаточно. Могли бы и больше, но… достаточно. Это последний шанс уехать – для тебя.

– Я понял.

         Гром кивнул, и что-то в лице дрогнуло.

– Когда мы увидимся теперь, Гера? И где? Хрен ее знает, эту Европу. Я не представляю, куда мне ехать. Я никуда не хочу. Я хочу жить здесь. И выходит, что бросаю тебя сейчас, и ты должен сам барахтаться. Как ни крути – так выходит.

– Это не так.

– А если ты ничего не выяснишь… и тебя замочат здесь… те или другие? Что тогда?

– В Багдаде я встретил одну девушку – свою девушку. На следующий день ее ранило, и я оставил ее в госпитале. Теперь мне говорят, что ее нет. И я не знаю, жива она или умерла. Я не знаю, как мне молиться за нее. Но если она умерла, меня тоже убьют, я уверен. А если она жива, я выживу и буду ждать ее здесь. И мы встретимся…

– Так ты думаешь? – переспросил Гром серьезно.

– Так. А ты – уезжай в Англию какую-нибудь или во Францию.

– Нет, не выдержу я этого! – Гром замотал головой. – В Болгарии хоть славяне…

         Сашка поднялся.

– Не тяни, Гром. Нужно прощаться. «Уходи огородами». И – как можно  дальше. Славяне – продажные шкуры и полагаться на них нельзя…

– Мы же не «продажные шкуры», – снова заспорил Гром.

         Сашка пожал руку на прощанье.

– Это – смотря с какой стороны. Давай, брат.

– Ну…

         Гром похлопал его по спине. Наконец, попрощались.

         Особой слежки по городу Сашка не замечал. Но особо и не скрывался. Какой смысл? Играть в игры с ФСБ? В прятки? В дурака? В сапера?  Нехорошие какие шутки.

         Заночевал – в собственной квартире, в собственной постели. Пытался все обдумать. Пытался составить какой-то мало-мальски на что-то похожий план. И ничего не приходило на ум.

         Между тем началась настоящая зима. Зима, которая преображала город чудесным торжеством новогодних праздников. Эта зима не стремилась быть ультрамодной, это была обычная, традиционная, морозная зима со снегом, наступившая согласно календарю, синеющая по ночам и розовеющая с восходом солнца. Сашка дождался восхода.

         Солнце поднялось над городом, и он пришел в такой восторг, который понятен только человеку, находящемуся в шаге от смерти: мир был прекрасен. Зимний, неласковый, нерадостный мир все равно был прекрасен.

         Плечо перестало ныть, стало легче дышать. Сашка открыл окна в морозный простор. Никто не скажет наверняка, что ждет его. Никто этого не знает и не может знать, поэтому ему совершенно не о чем волноваться.

         Глупо волноваться о неизвестности – тогда вообще: не жить. Сейчас тревожит Сашку только одно: жива ли Аня, продолжает ли она существовать в этом зимнем мире или зимний мир продолжает существовать без нее?

         Не у кого спросить. Не у зимы же? Аня? Где ты? Где ты, моя Снегурочка? Никто не ответит.

         Звонит Лека, Сашка говорит что-то, а потом долго смотрит на трубку. Сколько было всего – до нее, и сколько уже произошло после – не с нею. Как-то параллельно, в другой плоскости. До какой оскомины может надоесть нелюбимая женщина даже простыми телефонными звонками, даже своей заботой!

– Я приеду, – слышит Сашка из выключенного телефона, и уже не понимает, сказала ли она это, или он услышал то, чего не хотел услышать.

         Она замечательна, красива, изящна. Она изысканна и утонченна. Она роскошна в своей небрежности и небрежна в своей роскоши. Она входит стремительно, ее движения порывисты, ее губы шепчут слова нежности, раскрываясь навстречу его губам.

         Она обнимает его и прижимается нежно:

– Герочка…

         И Сашка обнимает ее, глядя в глаза зиме за окном.

– Чем ты занимаешься? Отдыхаешь?

– Отдохну, когда найду того, кто пытался меня убрать в день приезда. Найду – и отдохну, – говорит мрачно.

         И Лека отступает. Поправляет воротник алого манто и одергивает шарф.

– Еще не нашел?

         Он тоже отступает на шаг. Теперь между ними – два шага. И с расстояния дух шагов Лека говорит спокойно:

– Я знаю. Отец упоминал вскользь. Власти решили не встревать в это дело. Пока вы сами не разберетесь…

– Кто это «мы»? – Сашка впивается взглядом в ее лицо.

         Она поводит плечами, как от холода.

– Ты и Гром. Это же ваше внутреннее дело. Так отец сказал. Вы сами должны его решить…

– Гром?

– Разве ты не знал?

         Сашка отвернулся от ее лица.

– Хочешь, я тебе отца наберу? У него должна быть вся информация.., – предложила Лека растерянно.