Увидеть свет (СИ)

— У вас нет желания отвечать? — повторил, прищурившись Саймон. — Ведь вас назвали убийцей.

— Думаете, следует привлечь их за клевету? — Вэйл отпил вина, довольный получившейся шуткой. Если, конечно, это выглядело, как шутка. Впрочем, он всё равно наслаждался этой своей фразой.

Саймон усмехнулся и продолжил только через минуту:

— Будете и дальше рассуждать на такие темы?

— Мой агент посоветовал отказаться от контактов с автором статьи, — Доминик пожал плечами. — Раз он так говорит, значит, это может повредить бизнесу.

Рид больше ничего не спросил, пока не принесли горячее. Вэйлу не нравилось ужинать с ним, поэтому поддерживать беседу он не старался. Если уж Саймону хотелось молчать — это его личная забота.

— И всё же, как вы считаете, насколько строго придерживается своих привычек убийца? — снова задал вопрос Рид много позже.

— Я не психолог, чтобы помочь вам в составлении портрета убийцы, — проворчал на это Вэйл. — Но мне казалось, что хотя бы первый был довольно постоянен.

— Постоянен… — зачем-то повторил Саймон.

Доминик вновь почувствовал себя обманутым. Взглянув на Рида с нескрываемым неудовольствием, он всё же спросил напрямик:

— Вы пытаетесь в чём-то обвинить меня? Мне нужно позвонить адвокату?

— Нет, ничего подобного, — Рид даже поднял руки, точно демонстрируя свои благие намеренья. — Я нахожу ваши заявления любопытными и здесь по личной инициативе, вне всякого расследования.

— Тогда, пожалуй, сменим тему, — и после этого Доминик безжалостно загрузил Саймона Рида свежайшими течениями современной живописи. Было ли это сколько-нибудь полезно федералу, Вэйл не задумывался, но по-настоящему постарался не допустить, чтобы Рид отвлекался на что-то ещё. Как он и предполагал, Саймон быстро сдулся и попрощался, не допив бокал вина.

***

Домой Доминик вернулся в смешанном настроении. С одной стороны, он понимал, что уделал Саймона, с другой — не мог не волноваться из-за этого внезапного почти что допроса в кафе. И хуже всего было то, что Вэйла не отпускало предположение — федералы жаждут повесить убийства на него. Возможно, все, пусть даже любому очевидно, что преступников двое.

Он едва вспомнил, что собирался позвонить Рику. Одиннадцать вечера… Сам он старался не поднимать трубку в это время, но Рик как будто бы не страдал подобной щепетильностью. Поколебавшись немного, Доминик всё-таки набрал номер.

— Что обо мне знают федералы? — спросил он, поздоровавшись.

— Почти что ничего, — удивлённо ответил Рик.

— Ты говорил о моих привычках?

— Если только случайно… Стой, почему ты вдруг спрашиваешь?

— Сегодня в ресторане меня поджидал Саймон Рид, — Доминик прикрыл глаза, сознавая внезапно, сколько может таиться за «если только случайно». — Постарайся вспомнить, что именно им рассказал.

— Боюсь, что не могу, — Рик, похоже, искренне расстроился. — Извини. Даже и не подумал бы, что это зайдёт так далеко. Почему он привязался к тебе?

— Сам бы хотел это знать, — Доминик мрачно вздохнул. — Что ж… Они ведь знают, что ты посылал мне фотографии.

— Вероятно, — Рик тоже вздохнул. — Прости, я… кажется, втянул тебя… непонятно во что.

— Неважно, — Доминику не хватило сил попрощаться. Быть может, его действительно ведут как преступника, и уже давно. И если они возьмутся доказывать его причастность, то станут задавать вопросы таким образом, что любой судья примет их сторону.

А может, он просто пересмотрел плохих сериалов. Во всяком случае следовало проявить осторожность. Осторожность во всём.

***

Несмотря на нервное напряжение, Доминик всё же заснул той ночью. Однако сны пришли тяжёлые и полные чужих образов, чужого кода. Точно он внезапно оказался в плену инородного сознания и даже не сознания Творца, как, может быть, хотел бы, а в тягучем, захваченном агрессией разуме второго убийцы.

Он видел выставку чужими глазами, оживающие картины, превращающиеся в один миг в расчленённые тела. Видел потоки крови и быстро стекленеющие зрачки жертв. Сны были пропитаны густым гневом и удушающим страхом.

Доминик не сразу смог стряхнуть этот навалившийся ужас. Мрачный морок отпускал с неохотой, только было уже семь утра, будильник трезвонил на тумбочке. Каких сил стоило дотянуться до него и отключить настойчивый и неприятный звук!

Только после душа Вэйл почувствовал себя лучше. Но на кухне, когда он по обыкновению включил телевизор, опять нагнала волна жути.

— …предполагаемого убийцы, — договаривала диктор. — Однако никаких подробностей пока что нет. К другим новостям…

О чём она говорила?

Парализованный обрывком этой фразы, Доминик снова мысленно вернулся к образу оленя в свете фар. Ему почудилось даже, что на него летит не какая-нибудь машина, а целый локомотив, и он, околдованный сиянием, застыл на рельсах, совершенно обречённый.

Отмахнуться от возникшего страха оказалось непросто, но Доминик знал, что может подействовать. Он решил не завтракать, не заварил чай, а сразу же поднялся в студию. В утреннем свете он достал новые краски, смешал их на палитре и принялся вырисовывать, выливать из себя ужас, тошнотворный, тягучий и плотный. Он рисовал, едва ли не прикрывая глаза, исключительно по ощущениям, стремясь выбросить на полотно все спутанные мысли разом.

Это помогало, всегда помогало.

Может быть, сумеет помочь и сегодня.

Доминик не слышал телефонного звонка, отдавшись работе с той искренней тягой, что была ему присуща раньше, в те времена, когда он только-только делал первые шаги на этом поприще.

***

Уже вечером, когда голод всё-таки вынудил прерваться, Доминик обнаружил, несколько пропущенных вызовов от Мадлен. Она, конечно же, представляла его распорядок и стремилась попасть в те часы, когда он отвечал на звонки, но сегодня с этим всё оказалось непросто. Правда, Доминик ни капли не сожалел. Новая картина внезапно понравилась ему, хотя он писал её с определённой целью, далёкой от желания демонстрировать в галерее. Но теперь он совершенно точно решил, что полотно будет на следующей же выставке.

Ещё одна, которую он не собирался продавать.

Посмеиваясь над собой, Вэйл даже решил назвать её The Dark. Благо всяким критикам хватит того, что она выдержана в тёмной гамме. Истинного же имени Доминик пока не знал, а главное, и не жаждал открыть его кому бы то ни было.

Он долго размышлял, перезвонить ли Мадлен, но почему-то медлил. Он больше не чувствовал в ней потребности, не ощущал никакой нужды вновь слышать её голос. И не понимал, по большому счёту, что ей могло понадобиться.

Наконец он записал это в планинг на следующий день и, наскоро перекусив, отправился в студию, чтобы успеть поработать в последних солнечных лучах.

***

Утром Доминик проспал, чего с ним давно не случалось. Открыв глаза, он даже не вспомнил, звенел ли будильник, отключал ли он его. Накануне он оставался в студии почти до трёх часов ночи, так что ничего удивительного — проснуться в семь было бы действительно трудно. И только одно расстраивало — весь распорядок дня угрожал полететь к чёрту.

Под душем он немного взбодрился, но вместо завтрака и ритуала с телевизором, теперь, наверное, уже бессмысленного, он направился в студию, чтобы оценить в дневном свете полотно, которое, казалось бы, полностью закончил ночью.

И замер, поражённый творением собственных рук. Безусловно, ему был отчётливо ясен каждый вплетённый в канву символ, каждая изломанная линия отвечала движениям его души, но всё же он видел всё это в совокупности как-то по-новому. Пусть даже и не улавливал пока что, в чём именно скрывалась новизна.

Среди переплетения красок ясно просматривалась фигура человека, однако стоило вглядеться, как она раскладывалась на другие образы, точно включала в себя мир и одновременно разбивала его на осколки. Замерший в прямоугольнике холста облик запрокинул голову, будто устремил взор в небо, но Доминик не изобразил там ничего, что напомнило бы о небосводе. Нет, там были клочья, обрывки города, и человек, герой картины, падал, падал, глядясь в них, словно бы искал зеркала.