Песок из калифорнии (СИ)

Проснулись они поздно, лежа в постели и чуть касаясь друг друга в самых разных местах, вглядывались в глаза друг другу, молча почти, прекрасно понимая себя любимого-любимую...

-Ты такая была сладкая...

-Я наверно была развратная...

-Глупая, это же любовь...

-Я и не знала, что так сумею и смогу...

-Я люблю тебя...

-Я люблю тебя...

-Вставайте, лежебоки. Надо завтракать и идти в Польшу.

Это Юстас. Проспавший все на свете и не ведающий, что случилось этой ночью в его старом красивом доме, насквозь пропахшим цветами и красками...

За завтраком Светка старательно прятала глаза от хозяина дома и почти на каждое его немногочисленное слово, вспыхивала всеми оттенками алого. Ей казалось что весь мир знает, чем она занималась сегодня ночью...

-Сейчас придет мой друг, он поляк, его звать Кшистоф. Он вас проведет до самой станции. Уже на той стороне. Я думаю - все будет хорошо. На той стороне пограничники тоже не охраняют границу. Только дороги. Кушайте, кушайте, я вам и в дорогу дам. А ты Дуремар, запиши адрес. В Варшаве. Там у меня друг живет, он вам на первых порах поможет. А вообще в Польше хиппи много. Почти как на Казюкасе было. Светка положила тонкую руку на кисть с толстыми пальцами землепашца, но украшенную пятнами масляных красок и негромко произнесла: -Мы так тебе благодарны, Юстас. За все...

Произнесла и заалела вновь, как вчерашняя заря.

Кшистоф оказался хипарем. Хвост схваченный резинкой, аккуратная бородка, неплохой русский, джинсы, шнурованные ботинки, плотная зеленая куртка, все было немного и знакомым, и иностранным. Он был оттуда!..

-Готовы? Тогда надо идти, надо идти, тогда успеем на поезд. Там конечная станция и будет поезд. Такой маленький, как ваша электричка, только еще меньше. Надо идти.

И вновь слезы и поцелуи, Светка так аж чуть не в рыдания, что же такое с ней, Дуремар обнял Юстаса, тот хлопнул беглеца по спине:

-Все будет хорошо. Можете написать. Адрес я положил к еде.

-Обязательно напишем, -

легкомысленно пообещал Дуремар и они пошли за Кшистофом. Высокие ели скрыли дом с крыльцом, Светка что-то еще всхлипывала, Дуремар обнял ее за плечи, она мазнула губами по бороде:

-Я тебя люблю...

-Я тебя тоже люблю, перестань лить, все будет ништяк.

Благодарный взгляд, полный чего-то тайного, аж снова захотелось во вчерашнею ночь, ну ничего, живы будем, все повторится, жизнь прекрасна и удивительна... Кшистоф шагал широко, забрав у Светки ее рюкзак и отдав в виде компенсации и удовлетворения ее гордости свою маленькую сумку, расшитую цветами. Лес был сумрачен, загадочен и сказочен, за каждым кустом виднелся леший-пень, а в небольшом болотце-озерце бултыхались кикиморы или водяные. Солнце было где-то высоко-высоко и далеко-далеко, сюда пробирались, в чащобу и переплетенье мокрых кустов, лишь лучи, дождь что ли лил ночью, они ни чего не слышали, ни до того было, а какой ништяк, вот это олененок, такого чуда у него еще не было, лишь бы не потерять его, и что же она в нем нашла такого, Дуремар уже давно позабыл собственную теорию о замкнутом пространстве, сюда только отдельные лучи добираются, надо же, меня, гориллообразного и полюбила, такого трепетного чуда у меня еще, черт, в воду наступил, да хрен с ней, в поезде переобуюсь...В польском поезде, ни чего себе - в польском поезде переобуюсь, как-то помню в Дании, а один раз в Париже, вечерней лошадью из Флоренции... Монотонность шагов убаюкивала, бессонная, напряженная ночь, полная страсти и любви, давала о себе знать, голова все чаще и чаще клевала воздух, ой что это я, так уснешь и в какую-нибудь бабу-ягу врежешься, на ступе...

-Стой! Руки вверх!

Дуремар испуганно, сердце схватило как рукой, не ужели! вскинул голову, впереди спокойно шла Светка, а еще дальше Кшистоф, значит у него уже глюки, еще немного и он сойдет с ума... Или уснет...

Светка внезапно остановилась, Дуремар налетел на нее, оказалось и Кшистоф стоял почему-то.

-Что, что случилось? - несколько заполошенно вопросил проснувшийся полностью Дуремар. А Кшистоф указал рукою за ему спину. Оглянувшись, Дуремар увидел столб, стоящий немного в стороне и окрашенный в какие-то сине-бело-красные тона-цвета, на столбе была прибита железка размером с дорожный знак, а на ней белый орел на синем фоне... Белый орел, конфедератки, какие-то отрывки из советских фильмов, так это же!..

-Польша. Мы уже в Польше. Надо поторопится, иначе опоздаем на поезд.

Светка чмокнула, звонко-звонко Кшистофа, затем прильнула к Дуремару, тот целуя свою любимую, внезапно увидел далеко-далеко за ее спиной солдата... Вздрогнув всем телом, он с трудом перевел дыхание - это были кусты.

-Пойдем. Нас ждет поезд, Светланка...

ФИНЛАНД НОУ ГУТ!

Оккупированная Москва представляла собою отвратительное зрелище...Машины оккупантов располагались как бог на душу положит, нарушая все писаные и не писанные, какие только были, правила уличного, движения. Они парковались на тротуарах и газонах, клумбах и детских площадках...Они мчались с огромной скоростью на красны свет, зачастую против движения, не подав сигнала - разворачивались прямо посередине улицы или бульвара... Сами оккупанты заставили все маломальские пространства, свободные хоть от чего либо, своими постами-дотами, укрепленные металлическими дверями и решетками. Оккупанты захватили лучшие улицы и особняки, сорвали прежние, так же впрочем ненавидимые советские вывески, полные абсурда и абракадабра и водрузили свои, такие же бессмысленные и абсурдные... «МММ», «МЕНАТЕП», «ТЮМЕНЬГАЗ». Цветной мусор был разбросан по всей Москве, ветер шевелил его, лениво перебрасывал с одного места в другое, такое же замусоренное и загаженное. В оккупированной капитализмом с хищным звериным ликом Москве, исчезли дворники. Нет, их не расстреляли оккупанты и не призвали под знамена новоявленные квислинги... Дворников вымел жилищный кризис.

Рано утром, апрельским и солнечным, веселым таким утром, Моби проснулся от зверского стука. В дверь ломились с прежней, советско-гебешной яростью и неукротимостью. Распахнув многострадальные двери, Моби обнаружил за ними оккупантов... Рядовых капитализма. Четверо, одетых в униформу - спортивные костюмы и кроссовки, на шеях, натруженных в «качалках», золотые цепи. Из-за широких плеч и спин боком выглядывал начальник РЭУ, ремонтно-эксплутационной конторы, по старому домоуправление, непосредственный начальник Моби. Во обще-то у дворников в начальниках ходил техник-смотритель Гаврилыч, навеки побежденный самым верным в мире учением и алкоголизмом, но Гаврилыч распоряжался только вовремя уборки участков, а в остальных случаях и вопросах главным начальством был начальник РЭУ, толстый Ван Ваныч.

-Сережа, ты должен освободить эту жилплощадь, - вежливо начал Ван Ваныч, но был перебит непосредственными и нетерпеливыми до радостей жизни бойцами капитализма. Они наперебой заорали, ворвавшись в еще десять минут назад, какие десять! пять! три! минуты назад принадлежавшую Моби квартиру согласно договору между РЭУ и им, довольно-таки добросовестно исполнявшим обязанности дворника в течении долгой и снежной зимы.

-Десять минут, чтоб собрать барахло! Шевелись, паскуда волосатая, кому сказано - вылетел пробкой!.. Иначе...

Кулаки, морды и широкие плечи бойцов недвусмысленно подсказывали, что будет с Моби через указанный срок, если он не выполнит требуемое.

-Ван Ваныч, а собственно в чем дело? -

попытался увильнуть или хотя бы получить объяснение, но увы... Вместе с нехитрыми вещичками - гитарой производства Елужской мебельной фабрики, кое-какими носильными шмотками мейд ин Тишинка и собственного творения фанерными полотнами, стиль абстракционизм, Моби вылетел на проснувшуюся улицу, а вслед летело вперемешку:

-Пошел в жопу, придурок!..

-Мы сдали квартиру предпринимателям, Сережа...