Мать ветров (СИ)

— … разве что имеет смысл учитывать ошибки папы ради того, чтобы не напортачить с воспитанием своих собственных детей. Но у нас почти мирное время, все будет иначе, чем в армии.

— Значит, полностью опыт Фёна в обычных тюрьмах неприменим хотя бы потому, что наша Республика — не сплошь армия, — заключил Али. Закусил губу по привычке, перенятой от любовника. Тонкие черные брови беспомощно надломились. — А вот то, второе, что это? Ты изначально воспринял приговор иначе, чем многие из тех, кого зовут отбросами общества. Хельга, ты же помнишь наших соседей по кварталу Ангелов. Украсть — дело чести, избить или убить — обычный способ выживания, ничего дурного.

— Помню. Дружки нашего бедняги Жерара относились к каре за мелкие кражи как... к препятствию, да? Оно есть, его хорошо бы обойти.

Внезапно от стены с картой отлепился Милош, который во время предыдущего разговора двойняшек превратился в молчаливую высоченную тень. Хельга аж выдохнула и осторожно покосилась вверх. Благодаря Марчелло и собственному любопытству она вполне прилично знала предания разных стран севера, но бесшумные великаны в список известных ей мифических существ не входили.

— Я же вам пересказывал идеи последователей святого Камило, — с ехидцей напомнил Милош и снисходительно щелкнул Али по носу. До Саида не дотянулся — тот резво стек со стола к ногам Хельги. Великану, кажется, лень было отлавливать кудрявого паршивца, и он просто продолжил свою отповедь: — Камило учил, что истоком греха является бедность, а ваш квартал Ангелов, помнится, слыл до революции рассадником нищеты. Предвижу ваши возражения и добавляю: Hermanos имели в виду пустоту не только кошельков, но и душ. И при наличии этой пустоты преступление — это что-то совершенно естественное, потому и воспринимали ваши соседи наказание как досадное препятствие, не более того.

— Начальник стражи ого-го взятки берет, а мне нельзя и каравай хлеба спиздить? — пародируя блатные интонации, отозвался Али. Грустно улыбнулся: — Что-то вроде того, и мне не хочется осуждать всех поголовно. Я не позволял красть себе и осуждал себя за то, что разок поторговал собственным телом, но плевать я хотел на законы Ромалии и общественную мораль. Мне было совестно перед Фёном и просто... гадко. Так. Выходит, что наказание бессмысленно, если не учитывать, как преступник относится к собственному поступку, что он в нем видит и что он видит в обществе, выносящем приговор.

— Диалог, — почему-то шепотом и очень нежно, бережно трогая губами короткое слово, промолвил великан. Единственный медовый глаз вдруг заблестел глубоко и ярко. — Кончита называла это диалогом в обучении, но соглашалась со мной, что подобный диалог возможен и в системе наказаний. Более того, работая со своими учениками, она обнаружила интересную закономерность. У каждого человека есть три круга действий. Первый круг — то, что ему доступно, с чем он справляется сам. Второй — то, что он осваивает с поддержкой или подсказкой. И третий — действия, которые далеки от него настолько, что никакая подсказка не поможет. Али, ты со своим... кхм... падением оказался в первом круге. Сам упал, сам встал и больше, надеюсь, не повторишь. Саид, прежде я мысленно относил тебя ко второму кругу, полагая, что приговор стал для тебя своеобразной подсказкой. Сейчас понимаю, что ты дошел бы до всего без плети и одиночки, а они для тебя в самом деле дары. Пожалуй, ваш Витторио как раз находился во втором круге, и ваш допрос оказался рукой помощи, первой ступенькой для него на пути с колен.

— Боюсь, варьировать меры пресечения в соответствие с душевным настроем осужденных мне никто не позволит, но вашу с Кончитой идею я понял. Придумать бы, как применить ее во внутренней работе... Милош, поделись, кстати, с нашим преподавательским составом, а то там Эрвин пыхтит, бедняга, над программами по ликвидации безграмотности.

— Поделюсь, — на рваном выдохе ответил Милош. Блеск единственного глаза пролился на щеку драгоценными каплями. Хельга жалобно посмотрела на двойняшек, пытаясь по их реакции понять, стоит ли утешить старшего или, наоборот, не тревожить его бесполезным сочувствием. Те даже не качнулись в сторону брата. Просто ждали. Наконец, Милош неторопливо вытер лицо и кивнул, мол, продолжаем беседу.

Али сладко потянулся, оценил завистливым взглядом руку сестры в кудрях брата и вальяжно привлек к себе Милоша. Видимо, для гармонии и равновесия. А потом очень виновато обратился к Хельге:

— О преступниках мы кое-что выяснили. Теперь... о палачах. Маленькая, прости, но ты единственная из нас, не считая мамы, кто знает, каково это — карать. Подробностей не прошу, но, пожалуйста, поделись тем, что считаешь наиболее важным.

Перед глазами заплясали цветные стеклышки витражей, разлетевшихся от удара ее клыков брызгами крови, ошметками мяса и стальными колечками кольчуг. По венам побежала мутная гнилая жижа, и в ноздри ударил запах тлена. Вот и разбери, что тут важнее всего. Хельга зажмурилась, возвращая себе всегдашнюю способность к трезвым суждениям, и зловонную жижу смыли медовые соленые капли. Диалог. Али ищет возможности для диалога между обвиняемым и судьей, между заключенным и надзирателем. А что происходит с представителями власти в отсутствие диалога?

— Самое важное... Наверное, это бессмысленность мести и опьянение властью. Ой! Кажется, только что поняла... Я же знала, что моя месть справедлива. Я убивала убийц, и от этого голова шла кругом. Мне можно было убивать. Ужасно... Выходит, и самый справедливый приговор бьет и по осужденному, и по исполнителю? Чем больше честных приговоров, тем больше у исполнителя прав считать свое насилие добродетелью. Или я глупости говорю?

— Не глупости! — хором откликнулись двойняшки. Саид потерся щекой о ладонь сестры и добавил: — И с этим надо к Шалому. Мы ему обещали делиться любыми соображениями о насилии.

Уютное лоскутное одеяло, сшитое Гердой еще в горах, так ладно легло на плечи, что Марлен не сразу нашла в себе силы выпростать из-под него руки и еще немножко поработать. Она перебралась из-за стола в постель, чтобы согреть ее к приходу Зоси, и надеялась повозиться с идеями и бумагами еще с полчасика. Но коварное одеяло грозилось похерить все ее планы. Но надо. Но одеяло. И все-таки — надо.

— Получишь по заднице, — без лишних предисловий пообещала Зося, едва прикрыв за собой дверь. — Шалом же сказал, что ты так скоро без глаз останешься!

— Ну и хер с ним, — фыркнула Марлен, но бумаги на всякий случай начала сгребать в одну кучку.

— Хер-то с ним, а по заднице получишь ты, — в тон ей ответила ведьма. Забрала всю стопку из рук любовницы и не глядя пихнула на стол. Нырнула в приветливо распахнутое одеяло и для верности крепко стиснула кстати подвернувшееся под руку бедро.

Марлен обреченно вздохнула. Она-то рассчитывала сначала поговорить, посоветоваться с Зосей, которую не видела целую неделю, но горячая ладонь легла так тяжело, сильно, сладко, и колдовские зеленые глаза оказались так близко, слишком близко. И губы, мгновение назад насмешливые, язвительные, вдруг жарко выдохнули в ее приоткрывшийся рот:

— Хочу...

Несчастное лоскутное одеяло полетело на пол вместе с двумя рубашками и затерявшимся в постели сиротливым листком. Вернулось оно на законное место спустя то ли час, то ли вечность.

— Ты мне все планы попутала. Ведьма, — проворчала Марлен, поудобнее устраивая ладонь между восхитительно влажными бедрами любимой.

— Не прекратишь шибко трогать, где не надо, я тебе их еще раз попутаю.

— Ах, где не надо?!

— Руку на место верни.

— Зараза, — Марлен неубедительно прикусила ушко Зоси вместе с белой прядкой, еще немного побурчала, отплевываясь от волос, и спросила: — Как ты, зорянушка, очень устала с дороги? Завтра разговоры разговаривать будем?

— Устала, но все равно не засну сейчас, — Зося поерзала, как можно теснее прижимаясь лопатками к груди любовницы. — Рассказывай, что у тебя там не вытанцовывается.