Мост (СИ)

Греться в чужой ванне, есть чужую пищу, спать на чужом диване, не зная даже имени человека, которому все это принадлежит, впрочем, имя я знал, но продолжал убеждать себя, что это неправда. Должно быть, альбом был подарен ее дочери или младшей сестре, или вовсе случайно оказался в чужой квартире, как это иногда бывает с вещами. Я убеждал себя, но не мог убедить, потому что знал, что нет у нее ни дочери, ни младшей сестры — только этот альбом с размытой надписью в уголке страницы. И еще я внезапно вспомнил о ключах, оброненных в десяти метрах от тропы, о непокрытой голове и легком пальто с большими квадратными пуговицами.

И я по-прежнему не мог вымолвить ни слова.

Женщина достала из шкафа подушку, синее шерстяное одеяло и положила на диван рядом со мною.

— Отдыхайте, — вновь повторила она, — я все равно не сплю по ночам…

И опять ни тени просьбы или приказа, только мягкое неотразимое убеждение. Она сказала, и я тотчас, как это ни нелепо, подумал, что и впрямь самое разумное, что можно сделать, — это лечь и, вытянув ноги под синим шерстяным одеялом, уснуть. К тому же спирт наполнил тело негой, ничего уже не хотелось — ни уходить, ни звонить, ни задавать вопросы. Я послушно лег и, накрывшись одеялом, почти мгновенно уснул. Спал я крепко, но впоследствии меня не раз посещало призрачное воспоминание, будто той ночью я на миг проснулся и тотчас снова погрузился в небытие. И мне до сих пор кажется, хотя я и не уверен, что в миг того короткого пробуждения я услышал шелест бумаги и ка- кой-то сдавленный тихий звук, похожий на плач.

Проснулся я от яркого света, затопившего маленькую квартиру. Со старых настенных часов на меня удивленно смотрел полдень. На журнальном столике, исторгая ароматный пар, стояла сковородка с посыпанным тертым сыром омлетом, из омлета выглядывали румяные ломтики ветчины. Она вошла и поставила рядом со сковородкой горячий чай и сахарницу.

— На улице потеплело, — сказала она, — поешьте немного… Все свежее. Я сходила в магазин, пока вы спали. Здесь недалеко… Вы знаете…

Смирившись со своей ролью послушного безвольного гостя, я взял вилку.

Женщина сидела в кресле, пока я ел, и неподвижно глядела на стену, где висели часы. Я понял, что она ждет момента, когда я оденусь и уйду.

Мне было очень неловко, но не оттого, что я чувствовал себя лишним, а оттого, что мне был непонятен смысл происходящего. Я чувствовал себя участником спектакля, в котором мне отвели роль статиста, не дав даже слов.

Поев, я открыл, было, рот, но она чуть заметно покачала головой, я с удивлением осознал, как пошло, глупо и искусственно прозвучали бы слова благодарности, успей я вымолвить их.

Потом она стояла, прислонившись к дверному косяку, печально наблюдая, как я торопливо и неуклюже завязываю шнурки на ботинках. Я готов был уйти, так, не сказав ничего, но в тот момент, когда ноги уже стояли на лестничной площадке, я обернулся, и мой взгляд встретился с ее взглядом, и все невысказанное взорвалось во мне. Все невысказанное фонтаном взметнулось к губам и там обернулось в одно большое кристально ясное слово, в котором уместилось удивление, благодарность, недоверие, страх — все, что было испытано мною в ту странную ночь новолуния:

— Зачем?

Женщина опустила взгляд и тихо, чуть слышно прошептала то, чего я меньше всего ожидал:

— Я не знаю…

— Мы еще встретимся когда-нибудь? — спросил я зачем-то, и дверь захлопнулась. Для меня так и осталось тайной — действительно прозвучало это или просто послышалось, но когда я развернулся, чтобы уйти, три слова кольнули мое подсознание: "Мы обязательно увидимся" — почудилось мне.

После той ночи действительно потеплело. Наступил новый год. Про ту ночь я никому не рассказывал. Сказал, что переждал ее в подъезде, и это всех немало посмешило. Потянулись будни, я ходил на работу, в выходные выпивал в дружеской компании. Все было как всегда, но что-то неуловимо тревожное вкралось в мою жизнь, что-то, от чего я внезапно просыпался по ночам и долго не мог избавиться от ощущения, что мне послышался шелест бумаги. Что-то, от чего я перестал ходить мимо магазина, витринное стекло которого уцелело лишь благодаря мистической случайности.

Оттепель была долгая, и крещенские морозы, ударившие резко и злобно, застали меня врасплох.

Завод, на котором я работаю, очень далеко — приходится просыпаться задолго до наступления рассвета и спешить на автобус. Улицы в это время пусты и безжизненны.

Я оделся очень легко и, выйдя на улицу, понял свою ошибку. Я сразу вспомнил ту ночь и девушку-ампутацию, притаившуюся в темных дворах.

Как ни удивительно, этой ночью было новолуние. Я шел к остановке, мечтая поскорее оказаться в автобусе. Я глядел под ноги, боясь поскользнуться. Возле остановки был маленький освещенный скверик с лавочками и фонтанчиком, засыпанным землей и много лет уже исполняющим функции клумбы. Летом здесь всегда полно распивающей пиво молодежи. Зимой — только снег и холод.

Когда я подошел к остановке, в скверике уже были люди. Их было человек двадцать, в основном такие же, как я, работники далеко расположенных предприятий. Они окружили одну из лавочек и, бурно жестикулируя, что-то обсуждали. Сначала я почувствовал удивление, но когда из темноты шоссе выпрыгнули два желтых пятна, и карета скорой помощи с визгом остановилась у обочины, удивление прошло. Я бросился в толпу, расталкивая людей руками и задыхаясь от ужаса.

Она сидела на лавочке. Голова ее была непокрыта, а легкое пальто с большими квадратными пуговицами расстегнуто. Она улыбалась, морщины на ее лице разгладились, а седина была незаметна в полутьме. Ей снова было столько, сколько и должно было быть — чуть меньше тридцати.

Я стоял и тяжело дышал. Руки мои тряслись, но не от холода. Знакомая, что ли? — спросил какой-то мужчина. Я закрыл глаза, сдерживая дыхание.

— Нет. Я обознался… — тихо ответил я и, развернувшись, побрел прочь от остановки.

На работу я в тот день не пошел, и в следующий, и в следующий, и таких дней было много. Иногда полезно иметь знакомых врачей. Я пошел туда, где одинокий фонарь наполнял двор угрюмым мутным светом. Я сошел с тропы и увидел маленький продолговатый след на снегу. Снял перчатку и довольно быстро нашел в сугробе кольцо с двумя большими ключами на нем. Открыл подъездную дверь, поднялся по чистому свежевыкрашенному подъезду и вошел в маленькую квартиру. Не задерживаясь и не раздумывая, я разулся.

Альбом лежал на том же самом месте. Я не стал его открывать, просто положил в пакет и, быстро обувшись, ушел.

Выйдя из подъезда, я остановился на тропе и, недолго подумав, закинул ключи в снег. Обратной дороги не было, и ключи были больше не нужны ни ей, ни мне.

Дома я позвонил на работу и сказал, что заболел. Мне было все равно, что обо мне подумает начальство.

Потом я сел в кресло и открыл альбом. Под дарственной надписью появилась приписка. Я долго смотрел на нее, ощущая жжение в глазах. Приписка была очень короткая, всего два слова: "С Любовью" и дата. Приписка была сделана несколько часов назад.

Капля влаги упала на бумагу. Я смотрел, как медленно расплываются чернила, и мне никогда еще не было так плохо.

Я ощущал, как что-то очень важное прошло мимо меня и скрылось навсегда в темноте новолуния.

Я мог что-то сделать той ночью, но не сделал. А может быть, и нельзя было сделать ничего, но этого мне никогда не узнать.

С того памятного новолуния я почти не сплю по ночам, потому что мне чудится, что кто-то постукивает на кухне дверцами шкафчиков и звенит посудой.

Обычно я сижу в кресле, телевизор выключен, а на коленях у меня лежит большой альбом с репродукциями. Я слушаю шелест бумаги и иногда на глазах у меня появляются слезы.

И если бы в эти мгновения кто-нибудь вошел в мою маленькую квартиру и, взглянув на меня, спросил: "Зачем?", я без сомнения ответил бы ему: "Я не знаю…"

Июль 2005.

Пыль