Приключения Шоубиза (СИ)

— Вы меня, конечно, извините, но можно я тоже буду с вами откровенен? А ведь Гоша, черт его подери, прав! — и Олег внезапно и очень витиевато подкрепил свою мысль сложносочиненной конструкцией на чистом, безо всяких условностей, русском языке. Мы удивленно крякнули хором — таким неожиданным и находчивым оказался этот словесный пассаж. А Олег уже оседлал тему. — Что сейчас народ поет? Что слушает? Можно, конечно, мне и возразить. И я даже знаю, что вы мне скажете. — Никто ему ничего возражать не собирался, но это сейчас было не важно. — Скажете, ну вот, еще один моралист нашелся, много их уже было, критиков хреновых, все про свои старперские дела талдычат. Ну и пусть, говорите, мне все равно. Я вам все равно все выскажу! — и Олег поудобней устроился на табуретке, словно петух на насесте, когда он собирается кукарекать. — Скачет по сцене миллион клонов. Наши передирают у западных все, что под руку попадется. И почти все — бездарно, глупо. А зачем, спрашивается, передирать? Своей музыки навалом, только начни копать. Но ведь не дают копать! Все наше теперь не модно. А где мода — там «лавешки». Вот и получается, что нам на уши льют всякое дерьмо из трех нот и четырех слов. Все эти «форматы»-«неформаты» — бред собачий! Кто определяет, какая музыка правильная, а какая нет? Где это «чмо»? Дайте я его придушу! Понятно, что все в «лаве» упирается, но это же музыка! — Олег взревел как раненный бык. Он чуть не плакал от захлестнувшей его попранной музыкальной несправедливости. — Это же музыка! Зачем так с ней? — желваки на его скулах ходили ходуном. — Хотите, я вам свое мнение скажу, что такое «формат»? Я это дело долго вычислял, и, по-моему, нащупал. — Олег вдруг перешел на зловещий шепот, словно собирался сообщить нам страшную секретную тайну: — Эти все наши доморощенные «форматы» — это плохое подражание вполне себе качественным заграничным штучкам. Фокус-то вот в чем: там, в этих штучках, все в порядке — это их ритмы, их звуки, все органично, забойно. Понимаете, это их культура, и они-то, в отличие от нас, ее никогда не предавали, а наоборот, ценят, лелеют и развивают, — рокер от переполнявших его чувств перешел на чистый мат. Он матерился так виртуозно, как это умеют только музыканты, и вообще люди искусства. Отведя душу, он снова перешел к интересующей его теме. — Там народ музыкой не разбрасывается. Собирают по крошечкам, пристраивают одно к другому, стильчик к стильчику, ритмик к ритмику, и так много-много лет. Вот у них и накопилось ого-го сколько всякого, и мы это всякое в одну кучу свалили и дергаем из этой кучи кто что может, безо всякого разбора, а иногда просто воруем, благо что музыки у них столько написано, что для наших бездарных композиторов еще на двадцать жизней хватит, — Олег обреченно махнул рукой, и она безвольно повисла, символизируя полную задницу в нашей музыкальной культуре. — А мы как Иваны безродные, все свое обсираем, — и он снова нагромоздил немыслимо сложную и многоэтажную матерную конструкцию. — Ведь, что делают наши околомузыкальные деятели? Они их ритмы перекладывают на наши уши, что-то там синтезируют, переплетают. Что там можно переплести? Скрестить замечательно красивый четкий негритянский ритм с широкой русской душой, с нашим мировосприятием? Но это же плохо получается. Такой симбиоз осла и оленя. Жуть кромешная, а не музыка. А все просто — таланту не хватает писать такие же классные мелодии, как там. Да и не нужны нам их мелодии, мать их всех! — Олег снова слегка завелся, но сразу остыл и продолжил: — А объясняется все до дури просто. Ритмика у нас другая, мелодика, все другое. Тоже обалденно красивая, но совсем другая. Куда ж вы со свиным рылом-то? — и Олег скорчил предполагаемым врагам козью морду. — И потом, музыку, любую музыку надо много лет изучать, чтобы понять ее, в самое нутро проникнуть. И тогда можно что-то дельное написать. Тогда она получается качественной, и все равно, наша она или не наша. Музыка всегда должна быть качественной и красивой. Вот послушайте, подо что у них эта недобритая Спирсиха скачет. Я ее как бабу, тьфу, презираю, детишек кинула, дрянь. Но как музыкант, это — пять баллов! Такой талантище! Конечно, команда у нее еще та, все профи, само собой. А как еще иначе может быть? Народ пашет. Все выверено, каждый звук на своем месте. Люди работают, думают. Все выкладываются на тысячу процентов, если бы у нас так все работали, у нас давно бы не только коммунизм наступил, а и рай давно бы сюда переехал! — Олег немного перевел дух и снова ринулся в бой. — Это то, что касается самой музыки, но есть еще вторая хромая нога — тексты. Песня, она, к нашему великому сожалению, состоит еще и из каких-то слов. А тексты наши? Тьфу, такая же дрянь. Это же подстрочники тех, ихних, плохо переведенные или вообще набор даже не слов, а букв каких-то. Такое ощущение, что в песне текст — это что-то ненужное. Такого нарифмуют — мама дорогая! Или опять просто крадут, — последняя Олегова сентенция была похожа и на предположение, и на утверждение одновременно. — Но все очень плохо, бесталанно.

Олег мотал головой из стороны в сторону, словно отвергая и опровергая весь музыкальный опыт мира.

— Нет, бывают, конечно, исключения, — неожиданно возразил он сам себе. — У нас таланты пока еще не перевелись. Но это же такая редкость! Такая исключительная редкость! А какой она еще может быть, если талант — это и есть редкость. Как бриллианты. И это правильно! Талант — это всегда редкий зверь. Слушайте, дайте еще выпить, — это был просто крик его пропитанной музыкой души! Махнув очередные полстакана коньяку, Олег немного угомонился и смог вернуться в свое первоначальное философское состояние.

— Да, таланту весьма мало, — констатировал он очевидный факт. — А в основном — кастрированные тексты и дебильные мелодии. На трех нотках. — Олег вдруг вскинул вверх палец, привлекая наше внимание к очень важной мысли. — Никто не обращает на это внимания, но, понимаете, тут есть еще один фокус. И этот фокус заключается в разности наших языков. Для западного формата нужны короткие слова, их в английском — завались! И поэтому получается здорово, короткие слоги работают на эту музыку. Все классно! А у нас язык распевный, тягучий, и в нем этих коротеньких словечек — кот наплакал. А не ложится длинное распевное слово в короткий хлесткий ритм, хоть плачь. Тут столько таланта надо, чтобы эти две вещи в одну соединить! А таланту-то — о-о-о! — и Олег, высунув язык, и ударив ребром ладони по другой руке, показал нам, сколько именно содержится таланту в современной эстраде. Мы не возражали. — Вот и пыжится народец наш музыкальный, что-то там ковыряет. И все ведь в композиторы поперлись, всем охота «бабла» срубить. И любое радио тебе за цветные «бабульки» любую хрень раскрутит! Вот и вся наша музыка.

Олег, как и Гоша, после своей пламенной речи вдруг стремительно иссяк и сдулся. Видимо, его речь, тоже выстраданная и искренняя, совсем иссушила его душу и обессилила тело. Он как-то сразу весь скукожился и словно уменьшился в росте и объеме. Глаза его стали грустными. Видимо, его физическое и астральное тела снова требовали энергетической подпитки. Так и оказалось. Олег взял со стола и покрутил в руках пустую рюмку, разглядывая ее так, словно видел впервые, затем поставил рюмку обратно на стол и взял широкий, на длинной ножке, бокал для шампанского, осмотрел его и снова забраковал. Гоша проворно вскочил из-за стола, порылся в шкафу и, достав оттуда огромный пузатый бокал для вина, протянул его рокеру. Тот повертел его в руках, удовлетворенно крякнул и плеснул себе добрый глоток коньяку в пузатый бокал. Потом снова помахал им в воздухе, сказал привычное: «Будем!» и хлопнул благородную жидкость с неизменным удовольствием и безо всякой закуси. Его можно было понять. Переживает человек за нашу эстраду! После этого он окончательно успокоился и сел.

Донна все это время молчаливо наблюдала за ним. Его речь явно пришлась ей по душе. Я видел, что ей интересно. Мне и самому было интересно. Куда все эти размышления могут завести человека — одному богу известно! Но рациональное зерно в словах нетрезвого рокера присутствовало.