Одиночество зверя (СИ)

Наташа с трудом разбирала слова Худокормова из-за бунта в зале: отдельные выкрики давно переросли в общую катавасию. Ладнов спокойно наблюдал за происходящим с трибуны — своей отрешённостью он напоминал скульптуру великого короля.

— Он ещё долго может так простоять? — спросила Наташа у соседа.

— Сколько угодно, хоть до следующего утра. И стащить его оттуда никто не сможет. Он ведь не в пансионе благородных девиц воспитывался, на многое способен.

Волна возмущения в зале улеглась, многие уселись на свои места, и стало слышно голос отдельного человека.

— Оппортунизм разрушителен по своей природе, — продолжил Ладнов, словно его и не прерывали. — Я готов повторять снова и снова: политика должна быть конструктивной. Нельзя идти на поводу тёмных инстинктов и массовых заблуждений, но точно так же нельзя вставать в позу ниспровержителя кумиров и крушить их одного за другим, поскольку они не разделяли наших идеалов. Мы так останемся в пустыне, потому что среди российских и советских государственных и военных деятелей найти либерала почти невозможно. Можно вспомнить разве царского адмирала Ушакова, учредившего после штурма Корфу греческую Республику семи островов — так он ведь ещё и церковью канонизирован. Даже Александр Второй до самой гибели оставался самодержцем всероссийским и, вопреки пересудам перестроечных времён, никаких планов конституционного ограничения абсолютизма не вынашивал — по крайней мере, историки свидетельствами подобных намерений не располагают. Вроде бы, готовил только выборный законосовещательный орган. Я уже не говорю о Временном правительстве семнадцатого года, сумевшем продемонстрировать во всех своих составах только беспомощность — собственно, из князя Львова и Керенского героев никто даже не пытается делать, ввиду их полной бесперспективности в таковом качестве. Нельзя объявлять советский генералитет Великой Отечественной войны бандой бездарных преступников, поскольку война начиналась тяжело, и в течение всей войны советские потери превышали немецкие. Надо вести спокойный научный диалог вне какого бы то ни было политического контекста.

Ладнов продолжал своё выступление в том же духе, настырно и безразлично к сопротивлению аудитории, пока не высказал все свои мысли и неторопливо вернулся на своё место в зале. На трибуну взобрался маленький человек в очках, который ранее первым бросился на бой с Ладновым, и принялся доказывать необходимость бескомпромиссной борьбы с советскими идеологическими мифами — ведь неспроста они лежат и в основе современной официальной идеологии, которой, по идее, вовсе не должно быть. Современные апологеты Покровского с ностальгической тоской повторяют свою извечную мантру: раньше нас боялись и уважали. Они даже не считают нужным скрывать неправдоподобные и антинародные планы: сделать врагами всё геополитическое окружение России, чтобы нас снова, как в советские времена, боялись. Об уважении говорить трудно — во всяком случае, в Восточной Европе Советский Союз уж точно не пользовался уважением. Вызвать страх проще, чем уважение, хоть и контрпродуктивно для национальных интересов, поскольку испуганные соседи будут искать защиты у третьих стран и военно-политических блоков. Мы сможем интегрироваться в окружающий нас мир, только осознав и признав порочность советской политики, от пакта Риббентропа-Молотова до брежневской доктрины ограниченного суверенитета. Прогресс и движение к процветанию возможны только в единстве с Западом, а не в противостоянии с ним, как доказал своим примером Советский Союз, запускавший ракеты, но так и не решивший проблему бесперебойного снабжения своих граждан туалетной бумагой.

Ладнов спокойно слушал оратора на своём месте и сохранял безмолвие всё время, пока слово брали другие выступающие, настроенные не менее решительно. Наташа косилась на него в ожидании разглядеть в чертах его лица признаки расстроенных непониманием чувств, но по-прежнему видела лишь отстранённость. Принимает он поражение в споре или просто не осознаёт его? Да и как понимать поражение? Если ты не смог переубедить множество несогласных, но и они не заставили тебя изменить точку зрения — проиграл ли кто-нибудь? Оставшийся в меньшинстве, разумеется, проиграл. Но почему Ладнов думает иначе? А он ведь определённо думает иначе. Не волновался и не принимался кричать на трибуне, но и сейчас сидит, словно у себя дома перед телевизором. Сколько споров пережил он в своей жизни и сколько раз оставался в меньшинстве? Наверное, чаще, чем в большинстве. Во всяком случае, так показалось Наташе — её багаж знакомства с Ладновым отличался завидной скудностью, но мнение нарисовалось само собой, изящно и незаметно, прямо из воздуха. Он спорит не ради победы, а ради заявления своей позиции. Несколько десятилетий смотрят сквозь него люди, наделённые властью карать и миловать, он смотрит мимо них и продолжает твердить постулаты своей веры. Как теперь выясняется, единомышленники тоже его не жалуют, но и они тоже не могут его поколебать. Человек готов остаться совсем один на ледяном ветру и не боится смерти во всех её многочисленных и разнообразных личинах.

Спустя некоторое время объявили перерыв, народ потянулся в буфет, Наташа проявила настырность и искусство перевоплощения в нечаянность, но смогла оказаться за столиком вместе с Ладновым и Худокормовым. Они скупо обменивались впечатлениями об итогах первой части заседания, и Пётр Сергеевич обсуждал его, как шахматную партию — называл удачные и неудачные ходы, свои собственные и его соперников.

— Вы так спокойны, — позавидовала Наташа. — Я так никогда не научусь.

— Всему научитесь, если будете достаточно часто тренироваться, — успокоил её Ладнов. — Мы с вами ведь уже обсуждали искусство диспута.

— Так ведь перед зеркалом дома не потренируешься — надо на публику выходить.

— Бесспорно. Здесь главное — не пытаться представить себя со стороны. Всегда сам себе кажешься жалким и неубедительным.

Ему легко рассуждать, он жизнь посвятил борьбе. Спорил с корифеями, философами, гэбистами, философами, соратниками и противниками. Стоял на импровизированных трибунах перед стотысячными толпами и добивался от них отклика. А Наташа в своей жизни спорила по преимуществу с матерью на предмет какой-нибудь покупки. Правда, ругалась отчаянно и время от времени добивалась своего, но разве можно сравнить такие ссоры с настоящими диспутами?

— Пётр Сергеевич, а зачем вы сейчас выступали?

— Зачем? Ясно зачем — иначе меня бы никто не услышал. Все люди выступают, чтобы их выслушали.

— Но вы же предвидели реакцию зала?

— Разумеется. Реакция одна и та же, сколько бы раз я свои идеи ни выдвигал. Видите ли, Наташа, характер у меня несносный. Меня хлебом не корми — только дай горшков наколотить вволю. Просто душой отдыхаю.

— И как же вас таким воспитали? Всё детство в драках провели? — наседала Наташа.

Она не собиралась смущать старого диссидента, а искренне желала понять историю его жизни. Сама себя она, ей казалось, знала неплохо и не испытывала уверенности в собственной решимости идти до конца.

— Я был самим тихим ребёнком на свете, — последовал решительный ответ Ладнова. — В основном книжки читал. Всё более и более разные. Хорошие книги ставят вопросы, но не дают ответов, и заставляют читать дальше в бесплодных поисках. По истечении определённого судьбой срока начинаешь читать книги вовсе неожиданные для себя самого в начале процесса.

— Что за срок?

— Время, необходимое для формирования критического взгляда на мир. Одним хватает нескольких лет детства и юности, другие доживают до глубокой старости в состоянии невинности и наивности. Лично меня стали удивлять ещё детские сказки.

— Сказки-то вам чем помешали?

— Неправильной картиной мира. Например, Карлсон, который живёт на крыше, казался мне жутко противным типом, а Малыш — его жалким рабом.

— Вы застали в детстве Малыша и Карлсона?

— Застал. А вы думали, я совсем старая развалина? Я их ровесник в оригинальном исполнении и всего на пару лет старше первого русского перевода. Это мультик вышел намного позже.