Одиночество зверя (СИ)

Они поженились осенью, когда Аня стала уже заправским адвокатом с дипломом, и слепые дожди время от времени кропили с небес Москву, утопавшую в золотой осени. По желанию невесты фотограф сделал серию снимков молодожёнов в увядающем парке, при этом долго выстраивал мизансцены, предлагал положить одну руку туда, другую — сюда, голову наклонить чуть вперёд и влево, или ещё как-нибудь, чем довёл жениха до белого каления, но он упорно терпел — невеста устраивала его во всех отношениях. Медовый месяц провели в Болонье — гуляли по узким улочкам с бесконечными портиками над тротуарами и непрерывно болтали. Поселились в центре, в средневековой башне, одни на несколько десятков метров её высоты. С макушки обозревали город, покрытый сплошной корой черепичных крыш, и спускались вниз по узким винтовым лестницам, минуя по пути к спальне ярусы бывшей тюрьмы и порохового склада.

Аня действительно была счастлива тогда. Она не хотела ничего иного — разве бывает лучше? Жизнь текла в единственно желанном направлении, отклонения не предвиделись и не ожидались, карьера развивалась успешно, но через год обнаружилась первая беременность. Она никому ничего не сказала, сосредоточилась на себе, несколько дней ни с кем не разговаривала и вынудила мужа задавать наводящие вопросы. При мысли о морщинистом крикливом комочке жизни на душе становилось тепло, но потом на память приходили грандиозные планы будущего, которым пополнение семейства ничем не помогало и даже наоборот, препятствовало их осуществлению. Если она сейчас выпадет из процесса, самостоятельные дела и собственное имя в адвокатской среде отойдут в неясное будущее, а она их тоже хотела. Ей нравилась работа — не защищать преступников от возмездия, а состязаться с государством. Приходили живые люди со своими судьбами, чаще несчастливыми, она смотрела им в лица, выслушивала их жалобы, а они ждали от неё помощи. Не агнцы небесные, самые настоящие воры и хулиганы — она навещала их в СИЗО, передавала посылки от родных и снова слушала жалобы на милиционеров, следователей и прокуроров, которые незаконно шили им дела. Аня задавала вопросы и понимала из ответов, что её подзащитный опять виновен — да они и редко отрицали её подозрения, просто тщательно вели учёт допущенных следствием нарушений и требовали справедливости — мол, раз нас привлекают к ответственности за нарушение закона, почему же другие нарушают его без всяких для себя последствий?

Родители со своей высоконаучной колокольни её не понимали и уговаривали по телефону заняться более приличным делом, но Аня раз за разом терпеливо объясняла им открытую ей простую истину: никто не имеет право на всё. Если вдруг попадётся насильник или маньяк, съевший двадцать человек, я буду и его защищать, как запутавшегося в постпубертатных проблемах и натворившего дел мальчишку. Я не хочу избавить его от наказания, я стремлюсь обеспечить торжество закона. Иначе общество превратится в стадо, где сильные будут карать слабых за их бессилие. Другого пути нет. Либо один закон для всех, либо беззаконие — без всякого промежутка. Её в ответ спрашивали: ты хочешь мир перевернуть? А она не понимала: я хочу поставить его на ноги. Ты одна? Нет, нас много. Ничего подобного, нас больше. Она могла обойтись без собственных денег, но очень не хотела остаться без главного занятия своего жизни.

Тем не менее, она поведала мужу о беременности, он немедленно прекратил все её порывы к работе, перевёз к ним домой свою мать, и они зажили в ожидании все втроём. Свекровь говорила мало, готовила завтраки, обеды и ужины, исподволь выясняла очередной каприз беременной и неторопливо его исполняла, но часто делала замечания или давала советы опытной женщины — скорее, хотела дождаться здорового внука, чем переживала за невестку.

Сын родился крепенький и голосистый, Аня никак не могла на него наглядеться, зато муж ей изменил. Стал смотреть мимо и говорить невпопад, погружался в свои далёкие от неё и семьи мысли. Она стала высчитывать время его отсутствия дома и предполагать худшее, он под воздействием её усилий ещё более отдалялся и время от времени даже не приходил ночевать под благовидными предлогами. Сын подрос, начал ходить, а потом и задавать вопросы, Аня снова работала и смотрела в шальные глаза уголовников, пока те с упоением рассказывали ей о своих преступлениях, а по вечерам — в глаза своего Корсунского. Он тоже говорил, но ему она не верила. Для уголовников она была почти свой человек, для мужа — чужой, и он от неё таился. В ответ на прямые вопросы возмущался и устраивал скандалы, а она не хотела пугать сына и злилась ещё сильнее, уже не за предполагаемые его похождения, а за реальную бесцеремонность.

Жизнь превратилась в пытку. Ненавистный мужчина с запахом чужих женских духов упрямо оставался рядом, и Аня не умела от него избавиться. Она хотела на свободу, и могла её купить — зарабатывала достаточно и от мужа не зависела, но свобода не хотела её. Временами она представляла себя в пустой квартире и пугалась, но вообразить рядом с собой другого мужчину всё же не могла. То ли боялась повторения пройденного, то ли не верила в свою привлекательность как матери-одиночки, но со временем всё более и более ощущала себя внутри мышеловки. Нелепый сын бежал от неё к пришедшему с работы отцу и верещал в его руках, суча ножками и заливаясь смехом. Казалось, он тоже её предаёт, ещё не успев вырасти и узнать простые истины.

Аня не хотела следить за Корсунским, никогда не звонила ему в офис с целью выяснить у секретарши его распорядок дня, планы на будущее или вчерашнюю программу. Вовлекать посторонних людей в свои переживания она не планировала, и от свекрови тоже таилась, а та и не навязывалась. Бессилие, ревность и неспособность отомстить наполнили жизнь преданной жены холодной ненавистью, и в ходе очередного скандала она взялась оскорблять мужа словарём своих доверителей, а тот тоже двинулся по их стопам и ударил её. Она оторопела, потом рассвирепела, забыла себя, схватила оказавшуюся под рукой вазу и разбила её о голову неверного. Тот попал в больницу и через некоторое время вернулся домой с множеством швов на обритой и перевязанной голове, на жену не смотрел и всё время молчал.

Аня первые часы злобно торжествовала, потом из глубины души поднялось новое чувство. Оно мешало спать ощущением страшной неправоты и заставляло неукротимую супругу думать. В памяти неизменно всплывало зрелище первой минуты после побоища: Корсунский сидит на полу и закрывает рукой лоб, между пальцами льются чёрные струйки крови, а на полу отдельные капли постепенно собираются в лужицу. Он оставался тем же мерзавцем, но Ане стало его жалко, и она сокрушилась своей несдержанностью — ведь он не ударил её так же сильно. Она стала вспоминать многое виденное, читанное и слышанное в своей жизни, и рассказы своих тюремных подопечных тоже. Они и за решёткой сохраняли уверенность в собственной правоте. По их мнению, тот, кого они били, сам виноват в своих неприятностях. Корсунский определённо заслужил свои швы, но почему тогда воспоминание о чёрных струйках саднило и лишало покоя? Вспомнилась жена писателя — она пошла доброволкой за ним во фронтовой госпиталь, с фронта вместе с ним на место земского врача, где он подсел на морфий и гонялся за ней с топором, если ей не удавалось вовремя достать дозу, но она его спасла и от морфия, и от тифа, кормила его, одевала и отапливала квартиру в непритязательные двадцатые, пока он писал свой первый роман, а потом он этот роман опубликовал, развёлся с ней и подарил экземпляр с посвящением не ей, а новой жене. Писатель просто заслуживал смерти, но его все любят, а некоторые — боготворят, и о ней читатели и ценители вспоминают лишь с благосклонным примечанием: она помогла писателю в тяжёлое время. Она-то ему помогла, но почему непременно следовало её покарать за жертвы и милостиво разрешить ей постоять где-то рядом в памяти благодарного человечества?

Приходили на память самоотверженные жёны знаменитых физиков, способные застелить семейное ложе для любовницы своего благоверного и тихо удалиться, а в конечном счёте сама собой родилась простая мысль: она не самая несчастная женщина и жена на белом свете. Ей некому мстить — чувства мужа к ней не изменятся в лучшую сторону, если она начнёт с ним войну и примется делить имущество и сына. Второй раз в ту же реку не войдёшь, он никогда уже не станет прежним — либо им сейчас разойтись навсегда, либо вычеркнуть прошлое и всё начать сначала.