Совьетика

– Ну куда только смотрел? Чем только думал? Впрочем, понятно, чем… Ведь видно же, что серая, тупая баба. «Она молодая»! Может, она и молодая, но по ней этого не скажешь. Вот теперь будет ей всю жизнь борщ варить… А ведь на него хорошие девочки засматривались.. Но нет, свинья грязи всегда найдет! Стоило ходить столько лет холостым, чтобы найти такое чудо природы!

По большому счету я была с ней согласна, но я знала, что если говорить об этом самому Шуреку все время, он только разозлится и начнет Глафиру защищать. Он защищал не ее, а свой выбор. Этого мама никак не могла понять.

– Ведь он сам все то же самое о ней говорит, а стоит только мне ему на это указать, как он сразу встает на дыбы!

– Мам, – сказала я как-то, – от того, что ты это повторишь 20 раз, ничего не изменится, и легче ему не станет. Помнишь свою любимую песню? «Не сыпь мне соль на рану». Вот так и здесь. Не мучай ты человека понапрасну, ему и так несладко, и он все прекрасно понимает и не нуждается в том, чтобы его каждый раз тыкали этим в нос…

Но мама упорно продолжала свои нравоучения.

Тем летом, о котором я веду речь, они с Петровичем расстались, и она очень сильно переживала. Они были вместе почти 10 лет, когда она открыла для себя, что он изменял ей. Но когда она поставила его перед фактом, что ей это известно, Петрович, вместо того, чтобы повиниться, начал обвинять ее саму во всех смертных грехах. Глубоко возмущенная, мама в тот же вечер собрала свои вещи и вернулась в нашу с ней квартиру. Петрович не ожидал такого и даже пытался ее остановить, но безуспешно. Рубикон для мамы был перейден. Однако она страдала все лето и изводила меня вопросами, почему так получилось, и чего ему, собаке, не хватало .

– Мам, ты же сама говоришь – «свинья грязи всегда найдет!» Не думай ты про него, не стоит он того…

Мама переживала, а я, если честно, была очень довольна, что его больше не будет в наших с ней жизнях. Так довольна, что мне стоило некоторого труда это скрывать. Разве не говорила я ей еще будучи школьницей, что он ей не пара?

Чтобы развеять маму, я предложила ей сьездить на велотрек в Крылатское – вдвоем, как подружкам, как раньше… Я уже рассказывала, как много значил для нас в моем детстве велоспорт. Но в середине 70-х на нашем треке разбился насмерть молодой румын, и международные соревнования у нас прекратили. А вскоре и сам трек пришел в негодность, а ремонтировать его никто не спешил. В Москве построили к Олимпиаде новый, крытый, в Крылатском….

Последний раз я была в Крылатском в 9 классе. Болела вместе с дедушкой на Спартакиаде народов СССР за одного нашего земляка.

И вот теперь, спустя 5 лет, я оказалась там снова. Мы с мамой наблюдали за гонками с большим удовольствием. Она словно вернулась в юность – смеялась как заводная, перешептывалась со мной, обсуждая гонщиков, хлопала в ладоши особенно эффектным победам… Я была довольна, что привела ее туда.

Мы сидели на трибуне перед финишной прямой. Соревнования уже заканчивались. Перед нами сидела, оживленно болтая, группа откатавших свое велогонщиков, когда одного из них вдруг кто-то окликнул:

– Володя! Зелинский!- и издевательски добавил: – На допинг-контроль!

Я не поверила своим ушам.

– Мама, мама, посмотри на этого мальчика! – зашептала я. – Он, оказывается, еще жив!

Я посмотрела на переднюю скамейку. А он совсем не изменился, только немного поправился…

Володя Зелинский, терский казак из Грозного, выступал 5 лет назад на той самой Спартакиаде, и я тогда ужасно возненавидела его – за то, что он у того моего земляка выиграл… Воспоминания детства хлынули в мою голову нескончаемым потоком. Как он, худенький, смуглый до черноты, с красивым злым лицом, к негодованию трибун, выбивал одного нашего земляка из соревнований за другим. Он был очень талантлив – я помнила, какой он прекрасный спринтер, но с тех пор я ни разу не слышала о нем. Где он был все это время, что происходило в его жизни?

Я была глубоко взволнована – сама не зная, почему.

Прислушавшись к разговору гонщиков, я поняла, что в самом начале сентября они будут на нашем треке – каким жалким ни было его состояние в тот период, но некоторые соревнования на нем еще проводились. Вот и в сентябре там предстоял чемпионат страны для спортсменов-армейцев,- как они называли его между собой, «вооруженка» .

И мне вдруг так захотелось увидеть его снова, увидеть, как он выступает, узнать, что было с ним за все эти годы, вообще узнать его поближе – ведь он был частью моего детства!- что я сказала маме:

– Мам, пойдем с тобой в сентябре на эту «вооруженку»! Ну, опоздаю я на пару дней в институт, ничего страшного, раз в жизни можно…

Мама посмотрела на меня с удивлением – не потому, что я предложила ей пойти на какие-то, в общем, незначительные соревнования, а потому, что она почувствовала это мое волнение.

Но я никому – не то, что ей, а даже себе самой!- не созналась бы в зарождающихся у меня в тот момент чувствах. Ведь они противоречили выработанным мною для себя принципам.

Через пару недель наступил сентябрь. Дни еще были теплыми, а вечера и ночи – уже прохладными. Сентябрь – мой самый нелюбимый месяц в году, еще со школьных времен. Но в том году я этого не замечала. Нарядившись, согласно нашей местной традиции, в свои самые лучшие платья, мы с мамой в назначенный день сидели на трибуне нашего старого трека…

Здесь мы сразу бросились всем в глаза, потому что зрителей практически не было. Не только велосипедисты, но и их тренеры пытались произвести на нас впечатление. Я принесла с собой свой фотоаппарат, чтобы запечатлеть спринтера Зелинского – да не просто фотоаппарат, а с одолженным по такому случаю с маминой работы гигантским фоторужьем, что вызвало среди спортсменов веселый переполох!. Моя мама очень понравилась его тренеру – жгучему одесситу Матвею Георгиевичу.

Весь трек скоро понял, за кого мы болели.

И тогда я увидела прежнего Зелинского, во всей его спортивной красе. Я смотрела, как лихо, как бесшабашно, как отважно побеждал он своих соперников одного за другим – и поражалась, почему же он до сих пор ни разу не стал чемпионом страны! Ведь у него такой редкий в спринте талант, такое чувство тактики, такая скорость!

…Как мы узнали позже, ларчик просто открывался – у него, оказывается, до сих пор не было подобных амбиций. Он работал на треке – как другие работают в офисе: зарабатывая сборной все эти годы положенные очки и довольствуясь позицией твердого «середнячка». Его больше интересовало как получить квартиру, нежели медали и чемпионские звания. Теперь он квартиру в Одессе уже себе заработал и успокоился на достигнутом. Ему уже было 24 года, и он собирался скоро повесить велосипед на гвоздь.. Если бы не встретил нас…

У него просто никогда в жизни не было собственных болельщиков. Мы оказались первыми. И это произвело на него огромное впечатление.

Вдохновение – великая вещь! Это я знаю по себе. Впервые в жизни, не считая ранней амбициозной юности, Зелинскому вдруг захотелось побеждать и блистать на треке. И он начал побеждать – да еще как!! Его товарищи по сборной не узнавали его. Даже Матвей Георгиевич таращился на него так, словно впервые в жизни его увидел. Его выступление на скромной «вооруженке» было вполне достойно Олимпийских игр.

Разве я могла от такого оторваться и уехать в Москву, не дожидаясь финала! К своему собственному ужасу, я услышала, как говорю маме:

– Мама, я хочу с ним познакомиться!

Случай предоставился в последний день, когда мы принесли на трек отпечатанные нами фотографии.

– Привет прессе!- закричал снизу Матвей Георгиевич.- Для нас фотографии есть?

Мама кивнула, что есть. И Матвей Георгиевич махнул первому попавшемуся под руку своему гонщику – это оказался Зелинский:

– Володя, сходи, забери!

И уже через минуту новоявленный чемпион «вооруженки», сам еще не привыкший к своему новому статусу, смущаясь и краснея, сидел с нами рядом на трибуне…

…Мы говорили только минут 15. Но я долго еще с улыбкой вспоминала этот разговор, садясь в электричку и отправляясь наконец в Москву. То, как на прощание они с Матвеем Георгиевичем на пару кричали нам с полотна трека, махая руками, типично одесское: