Совьетика

Он был высок собой и идеально сложен, хотя красавцем его было назвать трудно. Когда через несколько месяцев я с Анечкой Бобровой пошла на американский фильм «Кинг-Конг», который у нас тогда разрешили запустить в прокат перестройщики (помню, как в середине семидесятых этот же фильм последними словами крыл наш журнал «Советский экран»!), я неожиданно для себя увидела, кого напоминал внешне мой новый знакомый… Я знаю, что это звучит по-расистски, но это действительно было так. И оттого трагическая судьба Кинг Конга меня еще больше расстроила. Он казался мне таким человечным, а эти американские мерзавцы так гнусно с беднягой обошлись!

К чести наших соотечественников, никто, даже после этого фильма, ни разу не обозвал Квеку так на улице. Максимальное, что мы услышали даже от самых закоренелых расистов, было «Эй, ты, Майкл Джексон х***в!»

Я решила, что Квеку – серьезный и надежный человек. Такое впечатление он производил. В конце концов, не всякий студент поедет специально на целый месяц в другой город, чтобы там поработать в библиотеке. Но тут я немного ошибалась – его пребывание в Москве было связано не столько с его учебными, сколько с его деловыми интересами… Вот к бизнесу он действительно относился серьезно! Настолько серьезно, что тот затмевал для него учебу.

Когда моя практика подходила к концу, Квеку сказал, что он скоро уедет на две недели в Лондон, потом вернется, защитит диплом и будет поступать в аспирантуру. И попросил меня его ждать…

Он действительно уехал, но через назначенные две недели не вернулся… Я не знала, что и подумать и с ума сходила от беспокойства – пока он не сообщил мне через друзей, что, оказывается, вернуться пока не может, потому что потерял в Лондоне паспорт.

Я сокрушалась, переживала за него: как же он теперь будет диплом защищать? Разве могла я подумать, что вся эта комедия была частью его весьма продуманного плана: получить английскую визу студенту, у которого на носу защита диплома, легко – его меньше подозревают в желании там остаться… «Потеряв» паспорт, Квеку пробыл в Лондоне почти целый год, нелегально где-то там работая! Он был пробивным парнем и сумел убедить Донецкий университет дать ему на год академический отпуск. Все жалели его, жертву таких незадачливых обстоятельств. А следующей весной он вернулся чуть ли не с целым вагоном багажа и спешно (до диплома оставалось опять-таки мало времени!) начал все привезенное распродавать….

Но я опять забегаю вперед. Весь этот год я периодически бегала на Центральный телеграф на улице Горького – единственное место, откуда я могла позвонить ему в Лондон. Квеку жил в Лондоне у какого-то своего земляка, у которого была русская жена. Тогда еще это было в диковинку….Иногда бегала я на телеграф чуть ли не за полночь и предупреждала об этом «на вахте» в общежитии, чтобы они открыли мне, так как в половине первого двери запирались на замок. В центре Москвы тогда еще даже ночью нечего было бояться…

Моя собственная практика закончилась на «ура». Я произвела своей работой такое впечатление на Элеонору Алексеевну, что она написала мне настоящую оду вместо характеристики. И когда я спросила у нее, можно ли мне будет после окончания института попытать счастья в их аспирантуре, она отнеслась к этой идее с большим энтузиазмом! Я как никогда была близка к осуществлению своей самой заветной цели…

Лето последних институтских каникул пролетело быстро. Так быстро, что мне даже захотелось его немного продлить. Я осознавала, что это будут скорее всего последние настоящие каникулы в моей жизни, и от этого было немного грустно…

Дома за годы моей учебы в Москве произошло много перемен. Еще после моего первого курса маме дали наконец квартиру от завода. В том же доме была и квартира у Петровича, и мама все эти годы проводила у него больше времени, чем у себя. Наша с ней новая квартира была однокомнатная, окнами на юг, с балконом (еще одна мечта моего детства – пить чай на балконе!), и я почти сразу же загромоздила ее книжками. После жизни в собственном доме привыкнуть к квартире не так легко, но во-первых, я мало времени там проводила, а во-вторых, каждые выходные я хоть и приезжала к маме, но обязательно навещала и бабушку с дедушкой и Шуреком.

Когда я была на 3 курсе, Шурек наконец женился. Это был, собственно говоря, классический случай из серии «захомутали»: он к тому времени перешел-таки на работу в город, в исследовательский институт, где скоро выяснилось, что одна из его новых коллег- почти наша соседка. Они стали ходить на работу вместе. Дальше- больше… И после того, как они летом съездили в колхоз, он уже чувствовал себя обязанным на ней жениться как честный человек. Но по-прежнему еще боялся сказать об этом бабушке. Шурек протянул так до самого дня свадьбы. Мы с мамой уже знали о его планах, а бабушка все еще была не в курсе. В то утро, делая вид, что он собирается, как обычно, на работу, Шурек спросил у бабушки:

– Мам, как бы Вы к этому отнеслись, если бы я женился?

Бабушка удивилась такому вопросу, но сказала ему, что он взрослый человек и уже сам может решать такие вещи. Шуреку было 38 лет – на год старше, чем наш дедушка, когда тот женился.

– Хорошо, – сказал Шурек облегченно, – Тогда я сделаю это сегодня же.

Бабушка чуть не упала без чувств…

Через 4 месяца родилась моя племянница Клава. Шурек ходил довольный и гордый своим новым положением отца и главы семейства. Но счастье его оказалось краткосрочным: оно испарялось по мере того, как его свежеиспеченная супруга проявляла свой характер. Это оказалась скандальная деревенская баба, с которой не могло быть никакого интеллектуального общения, и которая мечтала об одном: сесть мужу на шею, свесить ножки и им погонять. С рождением ребенка она бросила работать и обратно на работу не собиралась. А вскоре она перестала и готовить, и убираться по дому, так что все это пришлось делать ему. Глафира же целый день лежала на диване, смотрела сериалы и что-нибудь жевала. Причем даже не что-нибудь – ей подавай деликатесы. Особенно она любила копченую рыбку.

Даже ее собственная дочка, подрастая, начала называть свою маму «русская недвижимость». А Шуреков шофер Аркадий так описывал ее – с серьезным лицом:

– Глафира Ивановна, конечно, женщина из навоза, но с маникюром…

Но главная беда была даже не в ее лени и не в том, что она стремительно начала набирать вес, а в ее скандальности. Казалось, она черпает энергию для себя из затеивания скандалов. Что бы Шурек ни делал, для нее ничего никогда не было достаточно хорошо.

Семейнуюу жизнь Шурека хорошо описывает песня все тех же «Любе»:

«Я растяну гармошечку и пальцами пройдусь, ой-ой, ой-ой-ой,

Жизнь до чего ж хорошая, что еле я держусь, ой-ой, ой-ой-ой.

Жена как окаянная все требует ишо, ишо! Ой-ой-ой.

Работа постоянная, все вроде хара…

Все вроде хара… Все вроде хорошо. «

Пришел конец всем его хобби. Какие уж тут рыбалки и походы за грибами! Какая диско-музыка! Даже спокойно посидеть и почитать свою любимую научную фантастику он больше не мог: Глафира сразу устраивала сцену.

– Ишь, расселся! Сходи-ка лучше за хлебом, читатель!

Единственное, что интересовало ее в жизни, были «подарки». Так в нашу счастливую и добрую жизнь ворвался первый «новый русский» – модель человека, неудовлетворенного желудочно и материально, подобно кадавру профессора Выбегалло .

Я жалела Шурека. Мне казалось, что если бы я не уехала в Москву, а была бы все это время рядом, он не наделал бы таких глупостей. Ведь ему, наверно, просто было тоскливо – когда стало некому играть с ним в бадминтон, кататься на велосипеде, слушать «Бони М» и сочинять буриме. Наблюдая за его семейной жизнью, я еще раз сделала для себя вывод, что она (семейная жизнь) не только не приносит счастья, а еще и разбивает сложившиеся дружбы и разводит друзей в стороны. Точно так же было и со всеми моими подружками – как только они выходили замуж, им становилось не до подруг…

Мама, со свойственной ей ядовитостью, высмеивала его выбор