Трапеция (ЛП)

- Знаю, – Анжело притянул его ближе и поцеловал. – Спокойной ночи, figlio.

Благослови тебя Господь.

Вернувшись в свое купе, Томми стянул одежду и залез на верхнюю полку. Он не

спал, слушая стук колес и унылый зов паровозного гудка, посылающего в ночь

свой вечный плач.

Кто одинок? Я одино-о-о-ок.

Он больше не знал, появилась ли влага на его щеках из-за Папаши Тони или

печали этого плача. Спустя долгое время в купе посветлело от тусклого света из

коридора, и Марио, сев на нижнюю полку, принялся раздеваться.

Томми, свесившись вниз, прошептал:

- Как Анжело?

- Спит. Медсестра дала пару таблеток, и я смог уговорить его их принять.

Убойная, видать, штука. Он отключился за секунду. Тебе, бедолага, тоже не

спится? Спускайся сюда, если хочешь.

Томми перебрался вниз.

- Его смерть сильно пришибла Анжело. Нам этого не понять, – сказал Марио.

- Они были очень близки.

- Знаю. Джо и Люсия вышли из игры – не по своей вине, конечно – и у него по сути

остался только Анжело, – Марио умолк на секунду. – Хотя, знаешь, я был бы не

прочь так уйти. Он никогда не будет старым, дряхлым и больным. И он прожил

достаточно, чтобы увидеть, как мы снова выбираемся наверх.

- Он никогда не выйдет на пенсию и не осядет дома, наслаждаясь спокойной

жизнью.

- А он бы никогда не вышел на пенсию, Томми. Он любил летать. И он умер, выполнив сложный трюк, слыша аплодисменты, зная… Меня должно ужасать, что он ушел неожиданно, не получив шанса примириться с Богом…

- Насчет чего он должен примиряться с Богом? – спросил Томми. – Он был

хорошим человеком!

- Я все время забываю, что ты не католик. Считается, что умереть без священника

и шанса покаяться во всех грехах, которые остались на твоей совести, это

ужасно. Но… – Марио сглотнул. – С другой стороны, я очень рад, что он умер в

воздухе. Занимаясь любимым делом. Неприятно думать, что Бог может этого не

понять.

- Я бы не стал особенно ценить Бога, который этого не понимает, – яростно

сказал Томми.

Сам Папаша Тони не уставал повторять, какой быстрой и милосердной была

смерть его родителей.

А я и не знал. Меня даже не было там, когда они умерли.

И с трагической для своего возраста зрелостью он осознал, что его место

действительно здесь, с Марио.

- Я так его любил, Томми, – сказал Марио. – Он был для меня отцом. Я ведь

совсем не помню своего настоящего отца.

- Марио, он гордился тобой. Он знал, что ты снова поднимешь Сантелли на

вершину.

- Я рад, что смог сделать для него хотя бы это. Я так часто его подводил.

Томми нашел в темноте руку Марио и сжал ее, чувствуя, что сейчас подходящее

время для того, что он собирался сказать.

- Слушай, а ведь Папаша Тони знал о… нас с тобой, понимаешь?

- Che… Почему ты так решил?

Томми пересказал ему разговор во время памятной партии в шашки, и Марио

сделал долгий дрожащий вдох.

- Я порой подозревал, что он в курсе. И весь покрывался холодным потом, – он

приподнялся на локте. – Он доверил тебя мне, Томми. Даже после… после той

переделки, в которую я угодил. Ну, я тебе рассказывал.

- Нет, никогда, – возразил Томми.

- Как же нет? Я говорил, что попал в неприятности, вылетел из колледжа…

- Ты просто рассказывал, что был в тюрьме, – пробормотал Томми. – Пару раз

пообещал рассказать подробнее, но так и не рассказал.

Настала тишина. Поезд загудел на железнодорожном переезде. В черном

квадрате окна мелькнули красные огни, и снова воцарилась темнота – поезд

летел через город, оставляя его позади.

- Я был жутко молод, – начал, наконец, Марио. – Семнадцать. И жутко пьян.

Встретил одного паренька из балетной школы. Мы правда только дурачились.

Вот только выбрали не то место и не то время, и полиция нас буквально замела.

Когда нас стали опрашивать, паренек запаниковал, изменил свою историю и

сказал… ну, он сказал, якобы это была целиком и полностью моя идея. В итоге на

меня повесили совращение малолетнего и еще парочку вещей. К тому же я был

так туп и так пьян, что, когда нас забирали, жутко испугался, что наживу проблем

из-за посещения бара, и клятвенно уверял, будто мне уже есть двадцать один. В

результате меня оформили как взрослого, а к взрослым с такой статьей

отношение мягко говоря не слишком хорошее.

Его голос упал.

- Мне сказали, что я имею право на телефонный звонок, но я слишком боялся

звонить Джо или Анжело и не мог дозвониться до Барта.

Томми задумался, не о Барте ли Ридере речь, но не стал перебивать.

- Когда я не появился дома и на третий день, Люсия начала обзванивать

больницы. В конце концов добралась и до полицейского участка. Папаша, явившись внести за меня залог, разумеется, первым делом сообщил им мой

настоящий возраст. Меня перевели в ведомство ювенальной юстиции. Но к тому

времени мне уже здорово досталось, я просидел в окружной тюрьме три дня.

Его лицо было мрачное и отстраненное: в мыслях он снова переживал те горькие

события.

После долгого молчания Томми шепотом спросил:

- И что потом? Тебя отправили в тюрьму?

- Нет. Меня слушали как несовершеннолетнего, судья прочел длиннющую

лекцию, велел бросить пить – с тех пор я ничего крепкого в рот не беру – и

сказал, что не видит смысла отправлять меня в исправительную школу, мол, там я

все равно примусь за старое. Так что меня освободили под ответственность

Папаши.

- И что сделал Папаша Тони?

- Ну, привез меня домой. Правда, там на меня набросились всем скопом… Люсия

плакала, Анжело хотел отлупить меня до бесчувствия, Джо не мог решить, отправлять ли меня к психиатру или звать священника. Но Папаша вступился…

ты знаешь, как он это делает… делал. Заорал, что это его семья и его внук, и что

он прекрасно сам справится, а я решил, что он меня точно выпорет, не меньше! Но

он отвез меня в маленький тихий бар, купил выпивки… Господи, к тому времени я

очень в ней нуждался, буквально на части рассыпался. Ты же знаешь, он никогда

не пьет, разве что vinoза ужином, но мне тогда купил виски, заставил меня его

выпить и сказал: «А теперь, Мэтт, расскажи, в чем там было дело. От Анжело я

услышал лишь, как ты нас всех опозорил». Что ж, я и говорить толком не мог, так

расстроился, но в конце концов вроде как взял себя в руки. Он посмотрел на

меня, как ястреб. «Мэтт. Погляди мне в глаза и скажи: тот мальчик, он хотел

того, что ты делал?». Слава богу, я сумел посмотреть ему в глаза и ответить, что

да, хотел. Потом Папаша спросил, впервые ли я делаю это с парнем, и раз уж он

так достойно ко мне отнесся, я решился сказать правду, пусть он даже меня за

это убьет. И я ответил, что нет, я всегда был таким. Папаша тихо выпил свое

вино, а затем сказал… Я никогда не забуду ни единого слова. Он сказал: «Что ж, возможно, я дурно тебя воспитываю. Но пусть я сию же минуту упаду мертвым, Мэтт, если вижу в твоем поступке что-то столь скверное, как они говорят. Я не

могу сказать, что одобряю это, не могу сказать, что понимаю, но коль уж ты

желаешь себе такую жизнь, ты больше не маленький, ты взрослый, и не в моем

праве заставлять тебя что-то менять». Он посмотрел на меня очень серьезно и

добавил: «Но ради меня, Мэтти, ты должен кое-что пообещать. Обещай, что

больше никогда не напьешься и не преступишь закон. Ты мужчина, не ребенок, и

имеешь право на собственную жизнь, но когда ты попадаешь в неприятности, то

бросаешь тень на всех нас, на всю семью».

Голос Марио был нетвердым.

- А я-то ждал лекции о грехах. В смысле, по-настоящему ждал. Он всегда был так