Страшен путь на Ошхамахо

— Мне бы ее, эту одежку, — тоскливо сказал Атажука Казиев, — так бы в та-

тарское войско и врезался! Пусть приходят крымцы!

Ислам-бек Мисостов с ехидцей возразил ему:

— Неубитого оленя не потрошат, дорогой князь. Крымцы сильны, да и пан-

цирь пока еще не твой.

— Но и не твой! — обозлился Казиев. — И твоим не будет!

Лицо Мисостова начало медленно наливаться гневным багрянцем, но тут

вовремя вмешался Кургоко, приглашая всех вернуться за столы, и не дал вспых-

нуть ссоре.

* * *

На дворе свежевались туши бычков и баранов, в котлы шлепались большие

куски еще теплого парного мяса, ветерок носил в воздухе куриные перья и запах

жаркого — это подрумянивались на вертелах вяленые бараньи бока.

Зазвучала музыка, несколько голосов затянули старинный орэд.

К шумному сборищу возле дома князя тянулись последние из опаздываю-

щих.

— И тебя, наш могучий нарт, заманил сюда запах жаркого? — верзила Шот

хлопнул по спине приятеля из соседнего хабля.

Щуплый и низкорослый молодой человек ответил с добродушной ухмыл-

кой:

— Нет, мой малыш, для меня — звук песни, как запах жаркого! Пошли туда.

Видишь, девушки тоже...

— Нет уж, дружище Тутук, сначала я дождусь говядины из этого котелочка,

а потом и танцевать пойду. Уж недолго осталось терпеть, вон пену снимать нача-

ли!

С дальнего конца выгона примчалась, разбрызгивая мелкие лужицы, стайка

босоногой детворы:

— Уже здесь!

— Рысью скачут!

— Все у них, как солнце, блестит!

Зрелище и впрямь оказалось таким, что запоминается надолго. Видно,

всадники, остановившись где-то неподалеку на берегу речки, вычистили одежду,

помыли коней, тщательно протерли ножны шашек и кинжалов, наборное серебро

уздечек. Теперь они не спеша ехали по выгону — пусть и простой люд успеет рас-

смотреть аталыка с его каном.

Восторженный ропот волнами прокатывался по толпе. Некоторые порой не

выдерживали и высказывали свои замечания громкими голосами:

— Смотрите, до чего красив!

— А сам аталык? Давно ли из возраста кана вышел!

— Оба друг друга стоят!

— А младший Хатажуков?! Вот князь настоящий! Порода!

— Сын кошки не травкой кормится, сын кошки за мышкой охотится!

— И запасного коня с собой ведет...

— Тоже хорош, буланый, ах, как хорош! Наверное, сосруковский Тхожей

был таким!

— У Тузарова хоара не хуже. Я знаю — Налькут зовут его.

— А этот юный князек из тех петушков, у кого рано гребешки вырастают!

— И шпоры...

— Отец его, говорят, в юности таким же был.

— От колючки колючка и рождается!

— Эй, кто там злобствует? Не стыдно?

— Смотрите, с ними Казаноков Джабаги!

— Уо! Точно! В черной черкеске!

— Джабаги-и-и!

— Казанокову счастья и удачи!

— Это наш человек!

— Бэрчет ему!

— Он друг Тузарова!

— Тузарову тоже изобилия!

— Молодец, Тузаров!

Когда всадники спешились и – первым Казаноков, за ним Канболет, а

третьим Кубати – скрылись в дверном проеме хачеша, толпа сразу успокоилась и

теперь уже терпеливо ожидала угощения. И долго терпеть не пришлось.

Хатажуковские унауты начали вылавливать из котлов и вываливать на

круглые столики, а то и просто на широкие, поставленные на козлы доски увеси-

стые куски дымящейся говядины и баранины, отдельно клали жареное мясо, по-

сыпанное солью в смеси с тминной мукой, сваренных в сметане кур и копченых

уток, ставили большие глиняные горшки с зайчатиной или олениной, томленной

в соусе из сушеных слив, пахучих трав и перца, несли из-под кухонных навесов

просяные и ячменные кыржыны, из темного погреба поднимали пузатые коаши-

ны с махсымой, расставляли в деревянных чашах заготовленную впрок тыквен-

ную мякоть, варенную в меду...

Никогда еще не видели здешние простолюдины такого щедрого угощения.

Они, правда, не выкрикивали громких похвал князю, не умилялись и не унижа-

лись. Все держали себя степенно, не было никакой толкотни, каждый спешил пе-

редать соседу любой кусок, на который тот бросил более или менее ласковый взор.

И только дети и собаки, шныряющие повсюду, вносили некоторую сумятицу в об-

становку праздника. Однако лакомых кусков хватало всем — и взрослым, и детям,

и даже собакам.

Из растворенных дверей княжеского дома вырвались, звуки музыки. Вот

задорная трескотня пхацича, вот душевно-тоскливая песнь срины (каб. — свирель)

и накыры (каб. — горн) — большого искусства требует игра на этих дудочках. За-

тем вступает в игру шичапшина — тоненько плачет смычок, скользя по струнам из

конского волоса. А вот подала свой низкий волнующий голос пшинадыкуакуа

(каб. — род арфы), похожая на лук с несколькими тетивами, — чем ближе тетива к

центру дуги, тем она короче и звончее.

Люди во дворе и почетные старики из простонародья, усаженные на длин-

ной скамье под навесом, — все встрепенулись, приободрились, стали меньше есть

и больше налегать на махсыму.

— Ну, теперь уоркский зао-орэд пойдет! — уверенно сказал все тот же все-

знающий старичок.

Он оказался прав. Чей-то голос в хачеше затянул:

Слушайте песню — зао-орэд (каб. — походная песня)

О пши молодом Каракане.

Песню сложил на старости лет

Гордый отец пелуана.

Сам Захаджоко, героя отец,

Зао-орэд запевает.

В доме большом, где живет наш храбрец,

Ханы гостями бывают.

Красные ткани в подарок везут —

Даже нарты таких не имели,

И чудо-часы Каракану дают —

Нарты б от зависти онемели!

(Старичок горестно покачал головой:

— А еще говорят, будто есть предел бесстыдству!)

Уорки с почтением ждут его слов,

Неустрашимого князя-аслана,

Шумной стаей голодных орлов

Уорки летят к его стану.

(— Вот уж верно! — сказал старичок. — Стервятники — они и есть стервят-

ники!)

А речь Каракана лишь об одном:

Лишь о новых лихих набегах.

Хоара — конь всегда под седлом,

А хозяин — всегда в доспехах.

Сталь его шлема — бора маиса —

Шишак ярче солнца сверкает,

Лука дугу из прочного тиса

Ему Тлепш, бог-кузнец, выгибает.

(— Как будто Тлепшу больше делать нечего, как только помогать грабите-

лю!)

Крепкорукий, он саблей блестящей

Метит дамыгу на лицах поганых. (дамыга, каб. — тавро)

Ой, не уйти от мощи разящей

Грозного пши Кабарды — Каракана.

С ладонь наконечники стрел героя,

Орлиными перьями окрылены —

Много врагам принесли они горя,

Стрелы, что смертью начинены!

В безлунные ночи лесами он бродит,

В дерзких набегах стада отбивает,

По бездорожью свой путь находит,

Овец и коней на Кум пригоняет.

Ой! Высока и звучна его слава!

И там, где он не был, о нем все слыхали.

Лев одинокий, наш молодец — шао!