Страшен путь на Ошхамахо

И снова стало тихо. Только на этот раз молчание было не таким, как во вре-

мя первого появления Канболета. Все замерли в ожидании события, которое все

еще казалось несбыточным.

У входа раздались звуки быстрых шагов, и в дверном проеме возник юноша.

Его большие черные глаза, по-взрослому умные, но и по-детски доверчивые, об-

вели взглядом всех присутствующих и остановились на Хатажукове.

Князь встал из-за своего столика-трехножки:

— Подойди-ка поближе, маленький мальчик.

Кубати подошел. Он был ростом с отца. Хатажуков положил руку на плечо

сына и, обратившись к Тузарову, спросил:

— Надеюсь, без подмены? — тут впервые улыбка озарила хмурое лицо кня-

зя.

Кубати ткнулся лбом в отцовскую грудь. Кургоко провел ладонью по его за-

тылку:

— Ну иди, постой возле аталыка. Ты пока еще не у себя дома, — он сел по-

удобнее на скамью и громко сказал:

— Будем делать все, как полагается по нашим обычаям. Аталык сам доста-

вит своего кана в отчий дом. Устроим праздник. На восходе луны я уезжаю. А ты,

мой брат Джабаги, останься. Подождите один день, а на следующий трогайтесь в

путь вместе с Тузаровым и его воспитанником. А сейчас пейте да слушайте повни-

мательнее Каральбиева сына, который не откажется, наверное, рассказать нам о

последних событиях.

* * *

...Кубати придерживал стремя, когда отец садился на коня. Хатажукову за-

хотелось услышать хоть несколько слов от сына.

— Скажи мне, маленький мальчик, — тихо спросил он, — ты, может быть,

понял там из разных разговоров, когда крымцы думают начать набег?

Кубати ответил деловито, без колебаний:

— Как только наши земледельцы закончат жатву.

Хатажуков понимающе кивнул головой и, кажется, хотел сказать что-то

еще, но тут подошел Канболет с панцирем в руках:

— Это, мой уважаемый князь, тот самый... Бесценный и злополучный. —

Панцирь и в лунном свете сиял загадочно и маняще, мягко искрился голубыми

отблесками.

— Тот самый? Понятно теперь: от такого булата заболит голова у кого угод-

но. Даже если она и не покрыта паршой, как у моего приятеля Алигоко.

— А я буду рад от него избавиться, Кургоко. Возьми наконец эту бору маису

и сделай так, как вы еще с моим отцом договаривались. Пусть панцирь достанется

победителю на праздничных игрищах.

— Тогда он все равно достанется тебе, — усмехнулся Кургоко.

— Нет. Его получит наш мальчик. А я и участвовать в состязаниях не буду.

— Если ты еще слаб после ранения, мы можем устроить игрища попозже.

— Да воздастся тебе за твою справедливость, светлый князь, но я не по сла-

бости отказываюсь состязаться.

— А почему же?

— Я хочу, чтобы панцирем владел этот — отойди-ка в сторонку, кан, не слу-

шай — этот замечательный юноша. Если бы панцирь считался моим, я бы все рав-

но надел бы его на Кубати в день возвращения парня в отчий дом... — Канболет

вложил панцирь в кожаный нед и приторочил к седлу Хатажукова. — Больше ни-

кому не могу доверить. У-ух! Избавился.

— Ты не алчен и не завистлив... — медленно проговорил князь.

— Отец мой был таким... Счастливой дороги, добрый Кургоко!

— Жду вас, как договорились.

Хатажуков уехал, оставив из своей свиты десятка полтора всадников для

почетного сопровождения в послезавтрашней поездке Джабаги, Канболета и Ку-

бати.

* * *

В углу сада, возле емузовской кузни сидел под опрокинутой плетеной кор-

зиной-сапеткой заметно повзрослевший зайчонок и с увлечением похрустывал

свежесрезанной травкой. Кубати пришел сюда еще до рассвета и терпеливо под-

жидал Сану.

Солнце уже взошло и успело не только подняться над лесистой кромкой ко-

согора по ту сторону долины, но и выпить на этой освещенной стороне обильную

росу. Скоро послышался стрекот кузнечиков, а над венчиками луговых цветов за-

жужжали хлопотливые пчелы.

Девушка все не появлялась.

«Она обязательно должна прийти, — уговаривал себя парень. — Не может

ведь забыть про своего... зайца! — Кубати подсунул руку под сапетку и осторожно

дотронулся до пушистого зверька. — Уо-о, братишка! В один день и в один час

взяли нас с тобой в плен. И почему я не оказался на твоем месте?.. В таком плену

сидел бы всю жизнь...»

Кубати резво поднялся с чинарового чурбака, на котором сидел все утро, и

вдруг почувствовал странную слабость в ногах: Сана подошла почти бесшумно и

потому совсем неожиданно, хотя Кубати только ее и ждал.

— А-а, это ты? — очень уж не к месту спросил он. — Ну как... ты...

Девушка и сама была немало смущена, когда только увидела Кубати, но его

забавно растерянный вид, его тихий и даже чуть дрожащий голос вернули девуш-

ке смелость и невозмутимость истинной горянки, всегда готовой со скромным, но

гордым достоинством ответить на любое обращенное к ней слово.

— Да, это я. И в этом нет сомнения даже у моего зайчонка. — Сана припод-

няла корзинку и взяла своего подопечного на руки.

— Я ему завидовал сейчас, твоему зверю. — Кубати начал с трудом преодо-

левать застенчивость. — Мне бы такую хозяйку.

— Таких хозяек, как я, у князей не бывает, — многозначительным тоном от-

ветила Сана.

— Почему?

— Таких как я, князья просто крадут, а потом, потешив сердце, продают та-

тарам на берегу Псыжа.

— Никогда не думал, вот ну никак не думал, чтоб такие слова, такие жесто-

кие слова...

Сана, кажется, поняла, что всерьез обидела парня:

— Я ведь не о тебе сказала такие слова...

— Но я не хочу равняться с теми, про кого можно так говорить. Или хотя бы

думать.

— Тебя другие приравняют. — Сана опустила зайчонка на землю, и тот, не-

торопливо вскидывая задом, направился в сторону леса.

— Ты его отпускаешь? — спросил Кубати.

— Да. Скоро он, как и ты, станет взрослым. И свободным. Но совсем не как

ты, а по-настоящему.

— А разве я не могу быть по-настоящему свободным? — Кубати отлично по-

нимал, какую несвободу имеет в виду Сана, но ему хотелось с ней спорить, гово-

рить, убеждать в чем-то...

— Никто не может. А юноши, имеющие таких отцов, как у тебя, тем паче.

Кубати долго молчал, растирая в пальцах пахучие листочки сливы.

— Какому отцу может мир показаться тесным из-за такой девушки... — еле

слышно прошептал Кубати. Про себя он с тревогой подумал о том, что эта девуш-

ка ему роднее и дороже, чем собственный отец.

— Сказать можно что хочешь...

— Нет, нельзя. Я вот, если бы мог — и если б ты захотела выслушать, — ска-

зал бы столько хороших и высоких слов, сколько звезд сияет на Пути Всадника

(Млечный Путь).

Сана слегка зарделась, но вот ресницы ее глаз вздрогнули, и сегодня впер-

вые девушка посмотрела на Кубати, встретившись с ним на какой-то почти неуло-

вимый миг взглядами. И как же много увидел радостно потрясенный юноша в

этих чудных глазах — живых и ясных, готовых вместить в себя любой величины

доброту, любой огромности преданность, любой глубины чувство! Сам он теперь

ничего не мог, да и не хотел говорить. Сейчас можно было бы только петь, если б...

можно было... А так приходилось стоять, захлебнувшись волной внезапного сча-

стья, и не знать, что делать дальше.

Выход из затруднительного положения нашла, конечно, Сана. Она сделала

это легко, непринужденно, нисколько не задумываясь, как до нее делали все де-

вушки земли: просто взяла да убежала.