Точка опоры

Кржижановский рассказал и о брошюре «Что делать?», и о дискуссии в Цюрихе, и о последнем разговоре перед отъездом из Швейцарии. Посыпались одобрительные возгласы:

— Ильич, видать, все продумал!

— Он глубоко прав: давно пора покончить с раздробленностью!

— Единый центр в России необходим как воздух!

— Питерцы не смогли — сделаем мы на Волге.

Мария Ильинична, перешептываясь с Глашей, переводила взгляд с одного на другого. Крупная голова и лицо Арцыбушева показались ей обложенными овечьей шерстью. Он из старых народников. Хорошо, что такие люди вместе с марксистами. Сильвин, Ленгник, Кржижановский — молодые, энергичные. Все — друзья Володи. Единомышленники! Железная когорта! Бродяга, Курц, — припоминала клички, — Суслик, Ланиха… Хотя Володе нравилось называть Зинаиду Павловну Булочкой. Теперь она еще и Улитка. Конспирация обязывает вовремя запасаться псевдонимами. А она, Маняша, как была, так и осталась Медвежонком. Она ведь еще не успела сделать ничего важного для революции…

— Ну, а теперь позвольте открыть собрание, — сказал Кржижановский, подвигаясь к уголку стола. — И надо избрать председателя, секретаря.

— Председатель уже на месте, — сказал Арцыбушев, перевел глаза на хозяйку дома. — И секретарь — рядом.

Пока Зинаида Павловна доставала чернила, перо и бумагу, Глеб Максимилианович снова подбросил дров в печку:

— Вот так-то лучше… — Обвел глазами комнату. — Да, теперь, пожалуй, и самое время…

Зинаида Павловна пригласила всех к столу. Глеб Максимилианович женщинам налил вина, мужчинам — водки и поднял рюмку:

— За начало, стало быть. За будущие успехи всех присутствующих…

— Нет, погоди. — Поднялся Ленгник с рюмкой в руке. — И за отсутствующих! За Ильичей! Нам недостает их здесь!

Все зааплодировали, стали чокаться. Маняша про себя отметила: «Всем недостает Володи» — и пригубила сладкое вино.

Когда мужчины опорожнили рюмки, Глеб Максимилианович обвел глазами застолье, усмехнулся:

— Ну вот, теперь похоже на день рождения. И пора приступить к делу. Пиши, секретарь. Первый вопрос: выборы Центрального комитета «Искры» [26]. Да, да. Ленина я понял так: Центральный комитет для России. Для всей страны. Понятно, временный, до второго съезда.

Избрали шестнадцать человек, включая шестерых членов редколлегии «Искры». Председателем — Кржижановского, секретарем — Зинаиду Павловну. Она сказала, что ей понадобится помощница.

— Я думаю, найдется такая. — Глеб Максимилианович остановил взгляд на Ульяновой. — Если никто не возражает, то — Медвежонка. Так и запишем.

Стали распределять районы для работы, и Глаша едва усидела на месте. Куда ее? Хотелось, как чеховской Ирине, воскликнуть: в Москву! Ведь она рассказывала Глебу Максимилиановичу, что работала там. Он должен помнить. Там у нее знакомые подпольщики. И туда теперь, после провала Баумана, наверняка требуется подкрепление. В Москву, в Москву!

А у Кржижановского уже был приготовлен список: в Пскове остается Лепешинский, в Одессу едет Дмитрий Ульянов, в Киев желательно направить Ленгника, туда же Окулову…

Не утерпев, Глаша встала:

— Киев мне знаком, спасибо за доверие… Но я предпочла бы Москву… Где потруднее…

— Я думаю, — Кржижановский подкрепил слава твердым жестом, — при сложившихся обстоятельствах на юге страны вы, Глашенька, больше пользы принесете в Киеве. Постарайтесь там вместе с Фридрихом Вильгельмовичем войти в комитет.

Девушка опустилась на стул, перебирая пуговички на кофте.

— Не возражаете? Вот и хорошо, — продолжал Кржижановский. — А о вашем желании будем помнить. Когда понадобится, поработаете и в Москве. А до отъезда в Киев хорошо бы побывать в Саратове: там Егор Барамзин сидит без литературы.

— Хоть завтра. — Глаша подняла просиявшие глаза. — Мне просто интересно повидаться с Егором Васильевичем после его ссылки, посмотреть, чем он сейчас дышит.

— Народничество у Егора начисто выветрилось, — сказал Кржижановский. — Товарищи помнят: он еще в Ермаковском подписал вместе со всеми протест против кредо «экономистов». Посоветуйте ему, Глашенька, войти в Саратовский комитет. И помогите добиться, чтобы комитет признал «Искру» руководящим органом партии. Это теперь — главная задача. Нам остается…

— Меня забыл, — напомнил Сильвин.

— Вот как раз о тебе, Михаил Александрович, речь пойдет. Ты говорил, что хотел бы быть летучим агентом. По-моему, это надо только приветствовать. Иван Радченко тоже остается разъездным. Такие агенты для связи нам совершенно необходимы. Скоро дойдет до нас брошюра Ленина, о которой я рассказывал, надо будет развезти ее по всем губерниям. На тебя первая надежда.

— Сделаю. — Сильвин радовался, что его, как застоявшегося коня, снова впрягают в добрый воз. — Сделаю все, что будет в моих силах.

— Записали, — объявил Кржижановский и глазами указал жене на протокол, чтобы отнесла его в тайник, а листок со своими набросками кинул в печку на догоравшие дрова. — Все. Теперь можно и пображничать.

Он снова наполнил рюмки. Сильвин поднял свою, потянулся через стол:

— Здоровья тебе, Глебася, на сто лет!..

— Закусывайте, пожалуйста, — сказала Зинаида Павловна, возвращаясь к столу. — Ничего даже и не тронули. Вот селедочку, винегрет, колбаску. Потом будет чай с пирогом.

— Я поставлю самовар, — вызвалась Глаша и, стремительно поднявшись, упорхнула в кухню.

…Расходились около полуночи.

Зная, что мать не может не волноваться за детей, Кржижановские проводили Ульяновых первыми.

— Марии Александровне низкий поклон, — сказал Глеб Максимилианович, пожимая руки на прощанье.

— А от меня поцелуйте свою мамочку, — попросила Зинаида Павловна и расцеловалась с Маняшей.

3

Проводив гостей, Зинаида Павловна начала мыть посуду в большом тазу. Глаша стояла рядом, принимала от нее тарелку за тарелкой, вытирала полотенцем и ставила в шкаф.

— Хорошие люди! Кремешки, — вспоминала Зинаида Павловна. — Тронь кресалом — взлетят искры! Мне особенно приятно, что были старые друзья.

— Мне тоже, — отозвалась Глаша. — И родное Шошино, и Тесь, и Минусинск — все прошло перед глазами. Словно вчера это было. Костры, песни на берегу Тубы… Вспомнился Курнатовский…

— Ты ничего не получала от него? Он ведь, мне сдается, был неравнодушен…

— Ой, не говорите! — У Глаши вспыхнули щеки. — Мне всегда было так неловко перед Катюшей… Готова была плакать. Она же от него без ума. А он… Вы помните, всегда при ней говорил о своем принципиальном холостячестве.

— Как же, как же. Отлично помню: революция и семья, дескать, несовместимы. Нельзя делить силы и внимание. Может, для него и лучше. Каких-то три месяца на воле, и вот опять…

— Его все еще держат в одиночке? Как он там?.. Зинаида Павловна, расскажите все-все.

— Да я толком ничего и не знаю.

— Ну, хоть немножко. Я Катюшке передам…

— Глебушка у кавказских друзей справлялся: по-прежнему в Метехском замке. Похоже, ему грозит новая ссылка.

— При его-то здоровье… Бедный, бедный Виктор Константинович!..

— Для него, Глашенька, счастье в борьбе. — Зинаида Павловна положила руку на плечо девушки. — Только в борьбе.

— Я знаю. И согласна с ним.

— Ой ли!.. Уже согласна… Да ты еще молоденькая… И любовь свое возьмет. Для нее даже тюремные стены не преграда.

— Я слыхала: девушки объявляют себя невестами, ходят в тюрьму на свиданья…

— А бывает, и обвенчаются в тюрьме, чтобы вместе в ссылку…

— Да как же так?.. В тюрьме и свадьба!..

— А все честь по чести. Я видела такую свадьбу. Невесте передали фату. Нашлись и шафера из соседних камер. После венчанья — шампанское разлили в тюремные кружки. И, как положено, кричали «горько».

— Интересно!.. Вот уж такая свадьба всем будет памятна: можно песню сложить!

Взбудораженная разговором, Глаша не могла заснуть, вертелась на узеньком диване с боку на бок.