Председатель (сборник)

Тот же столб, но обезображенный снарядными ранами, черный, покосившийся, и на нем часы с разбитым стеклом, с оборванной минутной стрелкой...

За часами исщербленная осколками стена дома, где помещается военная комендатура, на ней надпись: "Отстоим волжскую твердыню". Парень в ватнике и ушанке с ведеужом в руке, взобравшись на груду щебня, кистью вписывает букву "Р", теперь надпись читается: "Отстроим"...

Под часами нетерпеливо прохаживается маленькая женщина. Вот она остановилась и с радостной улыбкой на нежном тающем лице смотрит на работу доморощенного художника. И другие люди, проходившие по улице, — военные и штатские — не оставляют без внимания эту крошечную поправку в лозунге, за которой целая эпоха.

Нетерпеливо-ожидающий взгляд женщины обратился к комендатуре. Она вздохнула и подняла голову, чтобы посмотреть, которыый час, но время на часах давно замерло. С досады, то ли на себя, то ли на часы, женщина сердито топнула ногой. Ей неможется, она проводит рукой по пылающему лицу, распахивает свой романовский полушубок, и мы видим, что ей вскоре предстоит стать матерью.

Из комендатуры быстрым шагом выходит статный, с седыми висками военный; в петлицах у него ромбы и "гадючка" — эмблема медицинской службы. Он подходит к молодой женщине.

— Заждалась, бедная! — говорит он с нежностью. — Все в порядке, вот пропуск... Ты что это — душа нараспашку?.. — он заботливо и властно застегивает на ней полушубок.

— "Старый муж, грозный муж!"... — любовно говорит женщина

— Нельзя так, Ниночка, надо себя беречь. И в дороге...

Он не успевает договорить. Где-то совсем близко раздается громкая автоматная очередь. Чей-то испуганный крик. Метнулись в разные стороны прохожие.

Военврач оборачивается и видит...

...из подвала, поливая улицу автоматными очередями, выскакивает немецкий солдат, худой, грязный, с безумным взглядом, с черным, перекошенным от ярости лицом. Солдат стреляет вслепую: вдоль улицы, по развалинам, ввысь, будто желая расстрелять само небо, и вдруг замечает близ себя двоих людей. Что-то меняется в его лице, словно невидящие глаза загорелись почти сознательной волей. Он опускает автомат и надвигается на военврача и его жену. Нашаривая пистолет, военврач прикрывает собой жену и тут же падает, прошитый пулями. Немец продолжает расстреливать упавшего. Жена бригврача кидается вперед, вырывает у него автомат и убивает солдата.

А затем, шатаясь, с лицом, искаженным дикой мукой, она подходит к убитому и падает на его тело...

...Снова шоссе и разъезд, уже не загроможденный товарняком, трогаются машины, и включается в общее движение "Москвич".

Лицо Лены задумчиво и как-то взволнованно-серьезно, видимо, рассказ ее тронул.

— А вы не знаете, что было дальше с этой женщиной? — тихо спрашивает она

— ...Но вы торопитесь на вокзал?..

— Я успею.

Корреспондент прибавляет скорость, обходит вереницу машин, и вскоре слева от них возникает железнодорожная станция: "Бекетовка". Они подъезжают к зданию станции и останавливаются.

Сергеев жестом предлагает Лене выйти из машины.

Они медленно идут к станции.

— Этот самый медленный поезд на свете уходил отсюда, из Бекетовки, начинает свой рассказ корреспондент...

...К длинному товарному составу нескончаемой чередой брели немцы: в шинелях с поднятыми воротниками, в пилотках, натянутых на уши, с ногами, закутанными с солому, войлок, тряпки, с обмороженными, худыми, смертельно усталыми лицами. Бывший цвет немецкой армии, ныне это сломленные люди, на собственной плачевной участи убедившиеся в безнадежности развязанной Гитлером войны. Один из немцев падает. Конвойный казах подходит и слегка подталкивает его носком сапога: "Штеен!" Снизу вверх глядят испуганные, умоляющие глаза молодого немца

— А что б тебя!.. — с брезгливой жалостью бормочет конвойный, наклоняется и, ухватив немца под микитки, почти несет его к теплушке.

В конце эшелона прицеплен старенький, дачного вида, вагончик с деревянными стенами и окошечками, как в крестьянских избах. Такие вагончики нередко служат жильем рабочим-железнодорожникам.

И здесь идет посадка. Парень в военной форме, с черной повязкой на глазу, подсаживает на ступеньку девочку лет семи-восьми с большими, задумчивыми, серьезными до мрачности глазами.

Подходит человек с погонами майора и туго набитым корреспондентским планшетом, в руке у него цинковое ведро. Левая рука на перевязи. В человеке, хоть он и молод, без труда можно узнать корреспондента Сергеева. Он опускает ведро на землю и помогает забраться в вагон молодой беременной женщине, жене погибшего бригврача. Следом за ней поднимается ее подруга, черненькая девушка, похожая на галчонка.

Подходят трое одинаково одетых мужчин: на всех шинели, поверх дождевики, ушанки, через плечо полевые сумки. Один из них, самый молодой, опирается на палочку.

— Ого! — весело приветствует их Сергеев. — Весь цвет обкома! Куда путь держим?

— На места! — отвечает пожилой инструктор Сердюков. — Это что — боевой трофей? — щелкает он пальцем по цинковому ведру.

— Там миноги, — поясняет корреспондент. Инструкторы дружно смеются.

— Трогательное единодушие, — замечает маленький, полный инструктор Афанасьев.

Слышится сильный паровозный гудок. Бойцы задраивают дверцы теплушек, набитых пленными.

— Прошу садиться в спальный вагон прямого сообщения с тем светом! басит Сердюков, и его товарищи поочередно забираются в вагон.

Лязгают буфера, содрогается всем своим дряхлым телом вагончик. И тут, запыхавшись, подбегает полная, немолодая, со свежим, розовым лицом женщина. Она швыряет свои узлы в вагон.

— Скорей, мамаша! — кричит Сердюков и помогает женщине взобраться на площадку.

— Спасибо, милок! — добродушно улыбается женщина. — Все ж ки успела!.. — Она высовывается наружу, на ее полном, добром лице выражение боли и нежности. — Прощай, мой город, — шепчет она, — прощай Волга!..

...Медленно ползет длинный эшелон по голой, выжженной, вытоптанной, изжеванной снарядами и бомбами сталинградской земле.

Внутри маленького вагончика, где едут наши герои, залаживается своя дорожная жизнь. В средней части вагончика сняты скамейки, здесь установлена печуужа с трубой, выходящей в крышу вагона.

Одноглазый парень "оккупировал" две скамейки, ближайшие к печке. На одной он уложил девочку, на другой готов растянуться сам, но ему мешает черненькая девушка.

— Эй, боец! — говорит она свободным, независимым тоном.

— Освобождай койку!

— Еще чего! У меня тут ребенок!

— А у меня?.. — черненькая показывает глазами на бременную подругу. Хуже всякого ребенка.

Одноглазый парень послушно освобождает койку. И тут же испуганно вскакивает девочка

— Ты куда?..

— Да никуда! Что ты, глупенькая? Я же с тобой, — с нежностью, странной для его мужественного облика, смуглого, заветренного лица и преречеркнутого повязкой глаза, отвечает боец и пристраивается на лавке рядом с девочкой.

Черненькая смотрит на него с удивлением.

— Сестренка? — спрашивает она,

— Дочка, — твердо глядя ей в глаза, отвечает боец. Появляется с ворохом сена полная, добродушная женщина, едва не опоздавшая на поезд.

— Хоть на полу, да все к теплу поближе, — весело говорит она, сваливая ворох сена возле печурки.

— Что ж вы, тетя наша, — замечает одноглазый.

— Это как же тебя, милок, понять?

— А так, что вы всю оборону под самым жутким огнем обитались, а тут...

Другие пассажиры прислушиваются к их разговору.

— Правда твоя! — радостно говорит женщина. — Только тебе-то откуда известно?

— Да вы же нас козьим молоком поили! Вас тетя Паша звать. Вы в землянке за литейной проживали.

— Верно! Ты, стало быть, с четвертой минометной. То-то и мне твоя личность будто приметная.

— Откуда же молоко бралось? — с профессиональной заинтересованностью спрашивает корреспондент Сергеев. Он раскуривал самокрутку от печи.