Председатель (сборник)

— Ну, ну, плюньте через левое плечо, — проворчал шеф. — Экие вы, молодые, несуеверные!..

Окружающие засмеялись.

— Кого готовить, товарищ Главный? — почтительно обратился к старику авиационный генерал.

— Булдакова и Верченко, как обычно...

...Гущин вернулся домой. Бросил портфель на диван, снял пиджак и кинул туда же. Вошла Марья Васильевна

— Ты дома? — вяло улыбнулся Гущин.

— Откуда эта новая неприятная манера — удивляться тому, что я дома? Что ты хочешь этим сказать?

— Ей-Богу, ничего! — искренне ответил Гущин.

— Тебе хочется, чтоб я ушла? Гущин неопределенно пожал плечами.

Марья Васильевна подошла, взяла за подбородок, повернула к себе его лицо.

— А ну, признавайся, что натворил?

— О чем ты?..

— Старого воробья на мякине не проведешь, — сказала она озабоченно и с проницательностью грешного человека добавила. — Ты влюбился?

Гущин освободил подбородок и направился к книжной полке.

— Похоже на меня, — бросил устало.

— Не лги, не лги, у тебя не получается! — с тем же странным торжеством продолжала она. — Ты вернулся другим из Ленинграда Я сразу это почувствовала

— Да, — криво и принужденно усмехнулся Гущин. — Я бросил пить и начал одеваться.

— Не-ет, не притворяйся! Хочешь, я скажу тебе, что с тобой сталось?.. Ты не вернулся из Ленинграда!

Гущин вздохнул, пораженный ее угадкой.

— Не хватало еще, чтобы ты начала ревновать меня. Видимо, мне суждено пройти все круги семейного ада

— Да уж, рая не жди! — зловеще усмехнулась Марья Васильевна

— Ты вечером пойдешь куда-нибудь?

— Нет! Я же говорю: рая не жди. Ты мне очень интересен в роли влюбленного.

— Ты зря стараешься, — тяжело сказал Гущин, — не все в мире поддается опошлению.

— Ага!.. Признался!.. Ну, давай дальше. Чего ж ты?

— Слушай, я давно хотел тебя спросить: куда девалась Чистопрудная девчонка с огромными чистыми глазами?

— Какая девчонка? — удивилась Марья Васильевна

— Видишь, ты даже не помнишь ее. А мое несчастье в том, что я слишком долго ее помнил. Быть может, и сейчас еще помню, правда, лишь когда тебя нет рядом. А вот сейчас мне не верится, что она когда-то была... Неужели человек сбрасывает образ своей юности, как змея кожу, и ничего не уносит в последующую жизнь?

— Как это похоже на тебя: жестокость, холодность и высокопарность!.. Ответ в тебе самом — куда девался молодой, смелый летчик... простой, доверчивый, искренний и главное — смелый, смелый! Он тоже умер?

— Да, — побледнев, сказал Гущин, — это ты его убила...

...Утро. Гущин идет на работу. Вид него измученный. Он приближается к Чистым прудам и вдруг видит... Наташу. Он остановился, как-будто наскочил на стену, и кинулся за ней вдогонку. Наташа то появлялась, то исчезала в толпе спешащих на работу людей, и порой Гущину казалось, что это обман зрения, вроде миража, он прекращал погоню. И тут же вновь видел ее стройную, легкую фигуру, короткое синее платье в горошек, загорелые ноги.

Возле чайного магазина на Кировской он настиг ее.

— Наташа! — крикнул Гущин. — Наташа!

На него оборачивались. Обернулась и девушка в горошковом платье. Она и правда была очень похожа на Наташу, не только статью, но и чертами юного серьезного лица.

Гущин повернул к метро "Кировская". И опять ему показалось, что в толпе промелькнула Наташа Он перебежал улицу, но потерял ее из виду. И вдруг она мелькнула на ступеньках Почтамта и вошла внутрь. Он бросился следом

Наташа покупала журнал у киоскерши. Но Наташа была и самой киоскершей, и электрокарщицей, прорезавшей вестибюль на своей быстрой тележке, и молодой матерью с коляской была Наташа. Она вселялась во всех и вся, от нее не было спасения. Гущин прислонился к мраморной колонне, коснулся виском, а потом и лбом ее холода. Даже в гуле почтамта ему слышался Наташин голос...

...Гущин сошел с автобуса возле своего научно-исследовательского института. Вынул из бумажника пропуск и вошел в проходную. Охрана здесь военизированная. Пропуск Гущина подвергся почти столь же дотошной экспертизе, как на "Ленфильме".

Гущин пересек совершенно пустой, без деревца, двор и поднялся на второй этаж. Внутри институт напоминал больницу будущего, где царит стерильная чистота и белизна, и больные не валяются в коридорах. Толкнув одну из белых дверей, он вошел в конструкторское бюро. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы понять — случилось несчастье.

— Булдаков разбился, — предупреждая его вопрос, сказал молодой чернявый инженер.

— Не может быть! — потрясению проговорил Гущин.

— Ты находчив!

— Причина?

— Сперва не отделилось кресло, затем не сработал каскад.

— Бред! — прошептал Гущин. — Дикий бред!

— Шеф тоже сказал: бред. Но факт налицо: Булдаков мертв.

— Это не наша вина, — убежденно сказал Гущин. — Где Старик.

— Шеф на аэродроме. Теперь ему хана — сорвано правительственное задание.

— А Верченко?

— Его не пропустили врачи — давление...

— Надо же!.. Слушай, ты на машине? Подбрось меня до аэродрома...

...Подмосковный аэродром. В кабинете начальника говорит по телефону огромный, старый, но не дряхлый человек с массивным лицом и большими, усеянными гречкой руками.

— Что поделать, — говорит он низким, густым голосом, — у дублера повысилось давление. Да, сорвано... Буду нести ответственность за все. Мне не привыкать.

В кабинет вошел Гущин, он слышал последние слова своего начальника.

— Шеф, — сказал он, — погодите отменять испытания. Я полечу.

— Вы с ума сошли!.. Нет, это не вам. Я перезвоню. — Он бросил трубку на рычажок.

— Я в полном порядке, — сказал Гущин. — Дайте мне "добро", шеф.

— А пример Булдакова вас, мягко говоря, не настораживает?

— Нет, тут что-то не то... Я знаю: о мертвых надо говорить хорошее или молчать, но Булдаков что-то напортачил.

— Не много ли вы на себя берете?

— Ручаюсь за успех. У меня есть допуск к полетам. Я же бывший военный летчик.

— А если неудача?

— Дам подписку...

— Я не о том. Булдаков был мастером своего дела.

— Вы разве забыли, шеф, я мастер парашютного спорта.

— Я не о том. Мне непонятно, что вами движет. Конечно, неплохо было бы доложить о выполнении правительственного задания, но я лучше выйду в отставку, чем сделаю это ценою риска.

— Риск есть во всем, шеф, даже в езде на мотоцикле.

— Здесь он несколько выше.

— Как сказать! Мы сбросили двадцать кукол — и все было нормально. Я буду двадцать первой — хороша сумма — очко!

— Мне не нравится ваша веселость. Она неестественна... Послушайте, Гущин, как ваша семейная жизнь?

— Она касается только меня, шеф, — Гущин перестал улыбаться. — Не превышайте своих полномочий.

— А вы не учите меня! — сказал тот ворчливо. — Я вам в отцы гожусь. И спрашиваю не из пустого любопытства, я должен знать, кого посылаю.

— Давайте я заполню анкету, репрессиям не подвергался, на оккупированной территории не был, над оккупированной бывал не раз, в оппозиции не участвовал, родственников за границей не имею, взысканиям не подвергался. Самая лучшая анкета — сплошное отрицание.

— Продолжайте, — как-то очень серьезно сказал шеф. — Ближайшие родственники?

— Вы их знаете: жена Мария Васильевна тридцати девяти лет, домашняя хозяйка, дочь Евгения семнадцати лет, школьница, проживает по моему адресу.

— Какие у вас отношения с женой?

— Оставьте мою жену в покое! Прекрасные отношения, дай бог вам! Я самый счастливый муж на свете. Довольно с вас?

— Нет! — старик ударил по столу кулаком. — Откроем карты: мне нужен испытатель, а не самоубийца!

Гущин мертвенно побледнел, и в какой-то миг показалось, что он бросится на своего шефа. Но вместо этого он вдруг рассмеялся.

— Ваша хваленая принципиальность начисто изменила вам, шеф. Вы едва ли найдете человека, которому так хотелось бы уцелеть и так нужно уцелеть, как мне.